Предыдущее

А что нельзя купить за деньги? Саму жизнь или только деньги?

Д А Ч А

Уже двадцать лет Валентина жила в городе, но просыпалась всегда очень рано, быстро вскакивала с постели и, как запрограммированная, честно отдавала дань ненасытному семейному Богу. Она кружилась по дому все свободное время, не приседая, и все равно, что-то оставалось невымытым, невыстиранным, неприбранным.

Валя бросила равнодушный взгляд на храпящего мужа. Вчера его притащили к полуночи, пьяного по случаю пятого в этом году увольнения с работы. Уже давно махнувшая на все это рукой Валентина привычным маршрутом направилась на кухню, ступая босыми ногами по мягкому бордовому ковру — предмету ее особой гордости, который недавно приобрела на свою 13-ю зарплату.

На кухне Валю ослепительным блеском встретила плита и мокрый окурок в белоснежной раковине, который она безропотно отправила в мусорное ведро. «Сегодня нужно приготовить что-то особенное,— подумала она,— Олеська любит вкусненькое — побалую дочь».

Полтора года назад Олеська вышла замуж. Вышла хорошо, как Валя и хотела, не за какого-нибудь прохиндея, что толпами увивались около смазливой девчонки, а за порядочного парня, из хорошей семьи. Рановато, конечно. Восемнадцать лет, по нашим временам, — не повод для брака. Но она прекрасно помнила себя в этом возрасте, как безудержно хотелось ей любви, ласки, мужского тепла, что выскочила замуж почти за первого встречного. И теперь, учитывая собственный горький опыт, Валя всеми возможными способами способствовала замужеству дочери, выбирая для нее подходящего, по своим меркам, спутника жизни.

Тридцать восемь — а она уже бабушка. Своя жизнь прошла. Она и жалела, и оправдывала себя за сказанные дочери вчера по телефону слова: «Плюнь ты на все, поживи пока у нас». Понимала, что не слаще Олеське будет здесь с мужем и сыном. Там свекровь — зануда, тут отчим — алкоголик. Что получится из такой жизни впятером в тесной двухкомнатной хрущевке? Думать сил нет. Одна отрада — лето на носу. «Уеду на дачу, а они пусть сами тут разбираются, как хотят».

С тех пор как появилась эта дача, у Вали началась новая жизнь.

Никогда до этого у нее не было дома, обустроенного полностью по собственному желанию и вкусу. У родителей в деревне — даже угла своего не было. Хотела как-то над кроватью вырезку из «Советского Экрана» с любимым Лановым приколоть — мать сорвала, да еще и застыдила. Потом общежитие текстильного техникума — казенный стол, казенная кровать. Сбежала оттуда замуж, как в шестнадцать лет из родительского дома, но и у мужа было не лучше. Тоже все не свое — чужое. Через четыре года — новый брак, опять в невестках. До самой смерти свекрови Валя не решалась без спросу телевизор включить, да кухне газ лишний раз зажечь — чай подогреть. Теперь она полновластная хозяйка, а все равно, не чувствуется полной свободы, как будто кто-то все время за спиной стоит и неодобрительно наблюдает, как и что она делает.

А дача — другое дело. Дача — это ее. Все сама: участок выбила в профкоме, дом построила. Сначала в мыслях: сто раз представляла, какое крыльцо будет, какие окошки, какая лестница — потом наяву. Сама договаривалась, сама мужиков нанимала, сама торговалась, сама платила, сама на подсобных работах была. А уж отделочные работы — те почти все сама. Штукатурка, побелка, обои — все с любовью, со знаком качества.

Для себя ведь старалась. Зато получилось — на славу. Сейчас, приезжая туда после рабочей недели, Валя забывала обо всем на свете. Очутившись на своем участке, она уже не вспоминала об очередных выходках никудыхи-мужа, о неприятностях у дочери, о том, что на работе ее опять обошли и заместителем начальника отдела назначили блатную вертихвостку, год назад пришедшую на завод, хотя Валя уже пятнадцать лет на одном месте верой и правдой отслужила родному предприятию.

Мысли о даче отогрели душу. Переезд дочери со всем семейством уже не казался Валентине стихийным бедствием. Незаметно и дела все переделались: обед был сварен, белье переглажено, порванные замысловатым зигзагом брюки мужа заштопаны. Пора на завод...

Рабочий день плелся кое-как в своей бестолковой суете. И ничто бы не изменило этого спокойного течения до самого вечера, если бы не тот телефонный звонок. Валентине позвонила соседка по даче и рассказала, что какие-то пьяные разнузданные подростки совершили демарш по их дачному поселку и, взломав замки, перевернули все верх дном в нескольких домиках, а в Валином — устроили пирушку. Сколько они там гуляли неизвестно, но после этого дача загорелась. Пока пожарная машина приехала, от дома остались только печка и кусок одной стены. Валя села, как подкошенная, на стоящий тут же стул, обхватила голову руками, будто боялась, что та может сейчас расколоться и рассыпаться на мелкие кусочки. Мысли разлетелись, и собрать их обратно, казалось, нет никакой возможности...

Это продолжалась минут пять. Сотрудницы отдела притихли. У Валентины случилось, что-то страшное, непоправимое — ничем другим нельзя было объяснить ее теперешнее состояние. Никто не решался произнести ни единого слова. Гнетущая тишина стопудовой гирей повисла в комнате.

Валентина смотрела впереди себя ничего не видящими глазами. Боли не было. Только пустота и безысходность.

—Дача сгорела...— произнесла она одеревеневшим языком и не узнала своего голоса.

Кто-то ужаснулся, в ком-то возникло чувство щемящей жалости, кто-то позлорадствовал, кто-то испытал удовлетворение: «Хорошо, что не у меня!» Женщины продолжали молчать, боясь неосторожным словом обидеть Валентину или выдать себя.

Только Тамарочка, самая молодая в отделе, подняв свои наивные сочувствующие глаза, спросила:

—Что же Вы теперь будете делать, Валентина Сергеевна?

Вдруг неожиданно для всех, и даже для себя, Валентина очнулась, ее глаза мгновенно осветились родившейся спасительной мыслью. Она стала набирать номер телефона:

—Алло! Это база? Мне нужен кирпич, тысяч двадцать...

Следующее