Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

О Софии Парнок Николай Доля

«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»

Заметки на полях любви

Марина и Соня. Марина Цветаева и София Парнок. Одна поэтесса (поэтом она тогда еще не была, поэтом она сделалась потом, после Сони и с ее помощью), другая литературный критик и тоже поэтесса. Значит, обе странницы, обе беспутные, т. е. идущие своими путями, по выражению самой Марины. Одной только-только исполнилось 22, второй — уже 29. Кто еще не пережил этот возраст: 29 с половиной — тому трудно это понять. Это именно тот возраст, когда вдруг, неожиданно, у человека заканчивается детство, и он, став в один миг взрослым, получает или по шапке, или, в редких случаях, награду. Это Проверка, подведение итогов, вступление в новый этап. Так что, для Сони это была поистине роковая встреча.

С этой точки зрения я и попытаюсь объяснить это явление. Надеюсь, уже никто уже не сомневается, что это было явление, оставившее глобальный след не только в душах двух неординарных женщин, но и в душах всех тех, у кого хотя бы однажды защемило сердце при звуках: «Мне нравится, что Вы больны не мной...»

И это явление называется Любовь. Такая Любовь, которая еще не была описана в литературе. По крайней мере, я не знаю, чтобы было написано даже нечто подобное... Если взять цикл Цветаевой «Подруга», другие ее стихи, написанные в это время, «Письмо к Амазонке» и первый сборник стихотворений Софии Парнок, то вырисовывается такая! картина... Мы можем увидеть и оценить только самую верхушку этой глыбы (ой, как не хочется называть ее айсбергом — слишком уж горяча), а что было спрятано, утаено, потеряно в череде дней смутного времени: война, революция, советская власть — не дано уже постичь и восстановить никому. Это и накал «треклятых страстей», и высшее единение, и «горечь разлуки», и ...

Начнем с самого начала.

Об их первой встрече спорят многие исследователи и биографы М. Цветаевой. Но если дата неизвестна... Если даже место не определено... Некоторые считают, что это произошло в доме Герцык-Жуковских¹, другие — у А.Н. Толстого, третьи — у Волошиных², а Анна Саакянц и Семен Карлинский вообще умалчивают об этом. По-моему, это совершенно неважно где. Где-то... Кто-то, возможно, прав. Но не в этом суть. Насколько я понимаю, подобные литературные вечера проходили в то время в Москве чуть ли не каждый день. Тем более, началась осень, все возвратились на зимовку. Ходили друг к другу в гости...

И первое стихотворение цикла «Подруга». Можно ли, только познакомившись, в первый же день написать такое? Все стихотворение — гимн любви, ведь почти каждая фраза заканчивается восклицательным знаком. Да, Марина нашла то, о чем мечтала. Именно такую, абсолютно невозможную любовь она и искала всю жизнь. И нашла.

Они многое прошли до этого 16 октября. Марина уже слышала, как Соня устало повторяла «любовный речитатив». Они уже о стольком переговорили, что по внешнему виду такого и не определишь: она едва ли счастлива, «язвительна и жгуча и лучше всех», «наши жизни разны» и все героини шекспировских трагедий слились в одну... Да мало ли? Что значит хотя бы одна фраза: «За Ваши вдохновенные соблазны И темный рок...»! Похоже, Марина уже знает эти «соблазны» (1П)³.

Итак, известно только, что где-то до середины октября 1914 года, может, чуть раньше — точную дату даже наши героини так и не вспомнили... они встретились. Но не позже 16-го числа, то есть, 29 октября по новому русскому календарю. 16-го уже была Любовь... Не просто Любовь, а ЛЮБОВЬ...

Но сначала небольшое отступление, так сказать экскурс в историю.

Что же искала Марина? Какую любовь? Заглянем в эссе 1937 года «Мой Пушкин» — там много написано о том, какую любовь выбрала для себя Марина. Во-первых, не такую как у всех. «Эта первая моя любовная сцена предопределила все мои последующие, всю страсть во мне несчастной, невзаимной, невозможной любви. <...> У людей с этим роковым даром несчастной — единоличной — всей на себя взятой — любви — прямо гений на неподходящие предметы.» (CC 5/1 71)⁴. В этом же эссе мы видим, как ей досталось мало материнской любви — не дополучила она ее в детстве. Обделенная любовью девочка сама попыталась проявить себя матерью в отношениях с Сережей Эфроном, таким же, как и она, обделенным и потерявшим мать при трагических обстоятельствах. Сначала получалось, потом надоело... Потом появилась дочь — Аля. И новая возможность проявить себя, проявить матерью. Тоже не смогла: «Больше матери быть, — Мариной!» (Цикл «Марина», №1 «Быть голубкой его орлиной!..» (СС 1/1, 21)) Мать, все-таки — роль второго плана, мать такого-то или такой-то. А она всегда должна была быть первой, и одна, потому что только одинокий — велик, только одинокий есть КТО. Только одиночка может дорасти до Памятник-Пушкина.

Начался 1914 год, Сергей сдает экзамены, Марина потерялась. 14 февраля она пишет в стихотворении «Над Феодосией угас...»:

Захлебываясь от тоски, Иду одна, без всякой мысли, И опустились и повисли Две тоненьких моих руки. . . . . . И скромен ободок кольца, . . . . . И безнадежность ищет слов. «Над Феодосией угас...» (СС 1/1, 201)

А когда Сергей приезжает в июне в Коктебель, он чувствует себя там не в своей тарелке, его уже раздражает, что там живут слишком «сыто» и «смеются животом». (АС 62)⁵. И Марина вся соткана из противоречий. Очень показательно в этом плане ее письмо Вере Эфрон от 6 июня 1914 года. В нем два стихотворения: первое — один из вариантов «Я с вызовом ношу его кольцо...» (СС 1/1, 202), написанного 3 июня 1914 г. Приведу три опущенные впоследствии строфы:

Нет, я пожалуй странный человек, Другим на диво! — Быть несмотря на наш ХХ век, Такой счастливой! Не слушая речей <о тайном сходстве душ,> Ни всех тому подобных басен, Всем объявлять, что у меня есть муж, И он прекрасен. Т<а>к хвастаться фамилией Эфрон, Отмеченной в древнейшей книге Божьей, Всем объявлять: «Мне 20 лет, а он — Еще моложе!» (А далее по тексту).

(Выделено автором — НД, к этой строчке Марина Цветаева вернулась 3.12.1914 г.)

А во втором стихотворении Але, написанном через два дня после этого: 5 июня 1914 г., звучит совсем другое настроение:

Но будешь ли ты — кто знает — Смертельно виски сжимать, Как их вот сейчас сжимает Твоя молодая мать. («Ты будешь невинной, тонкой...» СС 1/1, 203)

Так кому же вызов? Перед кем она пытается показать свое счастье, смертельно сжимая виски? В том же письме она пишет, что Максу Волошину не понравились эти стихи, особенно про Сережу. (СИП 181-183)⁶

Да, окружающие их люди никогда и не верили в эту любовь. Так Е.О. Кириенко-Волошина еще 15.10.1911 г., когда Марина еще очень сильно была увлечена Сережей, писала сыну: «Мне очень жаль Сережу: выбился он из колеи, гимназию бросил, ничем не занимается; Марине, думаю, он скоро прискучит, бросит она игру с ним в любовь». (СИП 459) Но Елену Оттобальдовну все-таки уговорили быть посаженной матерью на венчании 27 января 1912 г.

Если посмотреть с точки зрения астрологии, то этот брак изначально был обречен на неудачу. Стоящие рядом два солнца (они родились с разницей в три дня: Марина 26 сентября 1892, Сергей — 29 сентября 1893), а между ними Сатурн Сергея, превращали их семейную жизнь в тюрьму, в клетку... Из которой можно было только убежать, хоть на край света, хоть на фронт, хоть в другой роман, с другими людьми... Что и происходило не только с Мариной, но и Сергеем. Оба влюблялись, оба пытались соблюсти рамки брака, как это было возможно при таких условиях. О большинстве увлечений жены Сергей знал. И Марина знала, когда у мужа заводился роман... Но, самое главное, «жертвуя собой» ради семьи и мужа, Марина больше измывалась над ними, чем любила...

К середине 1914 года она была уже сыта материнской, жертвенной любовью до такой степени, что даже пушкинская Татьяна не помогала. (Сережа, он — «слюня и макарона», (СС 6/2, 346) уже надоел, Марина уже не хотела заниматься и дочерью, заставляя ее с детства быть взрослой, да и похоже, она ею почти и не занималась в те годы).

Материнская любовь в качестве Любви — не прошла. Это оказалось совсем не то...

Мужчины!? С мужчинами дела всегда обстояли сложно. Нужна влюбленность, такая, как у Татьяны: в недоступного, неприступного, чтобы сердце замирало, чтобы присесть на скамейку было кощунственно, его ожидаючи, чтобы заранее чувствовалось, что не получится... «Самое ценное в жизни, и в стихах — то, что сорвалось», — напишет она позже. Пусть лучше не состоится. Сорвется, но не состоится, и сорвется по ее глубинному внутреннему желанию. А желание это — мучиться, терзаться, ломаться... К сожалению, мучителя рядом не было, и приходилось всегда самой себя терзать и ломать.

Возможно, именно по этой причине она отказала человеку, казалось, любимому, сделавшему ей предложение еще в 1909 году (Владимир Оттонович Нилендер — АС 12). «Любовь — костер, в который бросают сокровища, так сказал мне первый человек, которого я любила почти детской любовью, человек высокой жизни, поздний эллин»,— напишет об этом она позже, в 1923 г. (МЦ 154)⁷. Поэтому — отказ. Все слишком просто и ясно. А где же страдания, жертвы, щемление сердце, вздохи и слезы? Да, еще... Мир воображаемый для Марины был также важен и реален, как и окружающая действительность. Как она пишет 18 апреля 1911 г. про книги: «Каждая книга — кража у собственной жизни. Чем больше читаешь, тем меньше умеешь и хочешь жить сам. <...> Я мысленно все пережила, все взяла. <...> Тело другого человека — стена, она мешает видеть его душу. О, к<а>к я ненавижу эту стену!» (СИП 95-96)

Тем более, Марина была рождена под знаком Весов, которым присуща такая специфическая черта: они всегда правы. «По этому вопросу существует несколько мнений: одно мое, остальные — неправильные»,— сказал кто-то и, скорее всего, он был рожден под знаком Весов. Эта черта четко выражена и самой Цветаевой: «Я знаю правду — все прежние правды прочь...» (так начинается стихотворение, написанное 6.10.1915 г.) В жизни это выражалось примерно так: если сегодня она была в чем-то убеждена, все то, что она говорила вчера по этому поводу уже не имело никакого смысла. Но даже, если она городила чушь, все остальные должны были хотя бы кивать головами. Иначе они превращались во врагов... Навечно. То есть, до тех пор, пока они снова не понадобятся. Эта черта мешала ей жить всю жизнь. Также, как и ее понимание любви, сделавшее ее несчастной.

Кто были кумиры Марины в детстве и юности? Наполеон I на Св. Елене, Гете в Веймаре и... черти. «...они никогда другими не будут и быть не могут. (Шепотом: потому что Бог их проклял!) Любовь к проклятому». (СС 5/1 79) Вот это, всеми проклятое, и искала она. Искала всегда и везде...

И вот на ее горизонте появляется Соня:

«Вас, юная трагическая леди, Никто не спас! ........ За то, что Вам, мой демон крутолобый, Скажу прости, За то, что Вас — хоть разорвись над гробом! Уж не спасти!» 1П

Многие исследователи считают, что Марина поддалась Соне, ее знакам внимания и ее предложению. Но так ли это?

Опять вернемся к эссе 1937 года «Мой Пушкин»: «Да, да, девушки, признавайтесь — первые, и потом слушайте отповеди, и потом выходите замуж за почетных раненых, и потом слушайте признания и не снисходите до них — и вы будете в тысячу раз счастливее нашей другой героини, той, у которой от исполнения всех желаний ничего другого не осталось, как лечь на рельсы». (СС 5/1 72) После этих слов я не знаю, из чьих уст слетело предложение: «О будьте моим Орестом!» (10П) Вполне возможно, для придуманной Мариной роли Татьяны, оно вполне подходило.

И кроме того, девушки всегда привлекали Марину, с детства: прочтите ее стихи из раннего: «Rouge et Bleue», «Марилэ», «Детский юг», «В зеркале книги М.Д.В.» и много-много других, где девочки любимые... Если у Аси друг, то у Марины всегда — подруга. Или та повесть о подруге Вале Генерозовой, написанная в четвертом классе гимназии... (АС 10) А влюбленности через всю жизнь — Мария Башкирцева, Беттина фон Арним, Сара Бернар, Соня... А если вам доводилось видеть фотографию 1913 года Майи Кювилье с М. Цветаевой в Коктебеле... Их влюбленные взгляды... И предложение Марины в письме к Майе из Ялты от 14 сентября 1913 г., звучащее даже недвусмысленно: «Майя, у меня план: когда уедет Лиля, приезжайте ко мне недели на две, или на месяц, — на сколько времени Вас отпустит мама. Мы будем жить в одной комнате. Вам нужны только деньги на билеты и на еду, квартира у меня уже есть». (СС 6/1 118) Или еще из одного письма Марины Максу Волошину 7 октября 1921 г.: «С Майей вижусь редко, ... Меня почему-то боится. А я вся так в С<ереже>, что духу нет подымать отношения. Все, что не необходимо, — лишнее. Так я к вещам и к людям». (СС 6/1 66). Похоже намечалось у них что-то, но сначала мама Майю не пустила, потом Майя сама испугалась, будучи наслышанной о подвигах старшей подруги.

Так что, кто первый предложил? Я не знаю.

Но строчки из первого стихотворения цикла «Подруга» полны трепетного счастья на грани страха:

За эту дрожь, за то — что — неужели Мне снится сон? — За эту ироническую прелесть, Что Вы — не он. 1П

Исходя из них я допускаю, что подобных отношений у Марины не было, хотя ей очень хотелось, но как и с кем начать? Как предложить?.. Но в мечтах... А мечты так мало отличаются от реальности, особенно у Марины. А слово «неужели» может относиться и к встрече с девушкой, но и не исключено, что так Марина пишет, о том, что она встретила такую любовь, о которой даже намечтать не могла... Которая не вписывалась в рамки...

Значит, первая встреча описана не в 1-ом стихотворении цикла, а в 9 и 10-м. Которые датированы январем 1915-го: 9-ое - 14-м, 10-ое - 28-м. Почему они были написаны именно тогда, и что происходило в это время? Вернемся к этому вопросу ниже. А при воссоздании картины их любви будем иметь в виду, что уже не меньше трех месяцев прошло после их встречи, и на первые впечатления уже наложен не только опыт этих трех месяцев, с расставаниями и новыми встречами, но и смена иллюзий, причем с обеих сторон. Поэтому сначала выберем то, что в действительности относится к этой встрече:

Сердце сразу сказало: «Милая!» Всё тебе — наугад — простила я, Ничего не знав, — даже имени! — О, люби меня, о, люби меня! 9П

Все остальные детали первой встречи можно прочитать в 9-м и 10-м стихотворении, только учитывая, что отношения уже скорректированы достаточным опытом... Таким громадным, что его обеим хватило на всю оставшуюся жизнь. Почитайте стихи одной и другой. Так явно слышится перекличка... И это все было заложено именно тогда, когда они долгие часы беседовали между поцелуями...

Но если посмотреть на ту же встречу (или следующую, когда Марина оказалась в доме Сони) другими глазами — глазами самой Сони, то... Что же мы видим? «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» — это стихотворение написано почти в то же время — февраль 1915, а может, и раньше — в январе. Здесь главная мысль:

Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком... В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком... («Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...») СП 2898

Именно таким ребенком, вошла в жизнь Сони Марина. Таким, как представляет его сама Марина, в письме к Максу Волошину 27 декабря 1910 г..

Вы дитя, а дети так жестоки: С бедной куклы рвут, шутя, парик, Вечно лгут и дразнят в каждый миг, В детях рай, но в детях все пороки,— Потому надменны эти строки. («Безнадежно-взрослый Вы? О, нет!») СИП 84

Что же произошло на самом деле? Встретились двое: и каждая, увидев, сказала себе в душе своей: «ОНА!» И только потом каждая стала придумывать, переводить в слова свои ощущения. Они были равны. Они видели в другой именно то, что каждой в тот миг не хватало... Они это заметили, поняли, договорились...

Вот и вся первая встреча.

А после знакомства? Конечно же, первая встреча, первая ночь (или вечер) наедине. Все начиналось с разговоров, у обеих надрыв, несовместимость с миром, у каждой «излом дороги». Как они похожи, как похожи их судьбы, их страдания, чаяния, мечты и даже неудачи. Обе несчастны. Марина пишет в 1 стихотворении из цикла «Подруга»: «Вы счастливы? — Не скажете! Едва ли! И лучше — пусть!» Конечно жестоко, но именно этим они и схожи. Соня в стихотворении «Снова на профиль гляжу я твой крутолобый» пишет «мы двойника друг в друге нашли» (СП 281).

Но кроме этих разговоров, кроме молчаливого выяснения, кто кого совратил: суть вопроса могут разъяснить две последних строфы 10 стихотворения цикла «Подруга»:

Я помню — над синей вазой — Как звякнули наши рюмки. «О, будьте моим Орестом!», И я Вам дала цветок. С зарницею сероглазой Из замшевой черной сумки Вы вынули длинным жестом И выронили — платок. 10П

Похоже, что сначала Марина предложила активную (ведущую) роль Соне. Причем не как женщина женщине, а как мальчик мальчику!!! Но Соня в свою очередь предложила ведущую роль Марине, так как самой Соне эта роль была не свойственна, по крайней мере до этой встречи. Но кто теперь должен сделать следующий шаг? Марина «поцелуй отстранила уловкою» (СП 289) и стала ждать действий подруги. Она была маленькой и капризной, играла роль неопытной, и это ей удавалось, особенно в первые дни. Сама Марина не решилась вынести на суд читателей свои ощущения и переживания в этот период, но вот как писала об этом Соня:

Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой? Не слово — то, что перед ним: Молчание минуты каждой, Томи томленьем нас одним, Единой нас измучай жаждой. Увы, как сладостные «да», Как все «люблю вас» будут слабы, Мой несравненный друг, когда Скажу я, что сказать могла бы. («Скажу ли вам: я вас люблю?») СП 286-287

Здесь предвкушение, трепет, само приближение к близости... Слова? Словами не выскажешь, а если выскажешь, то как бледно это прозвучит... Порой молчание говорит гораздо больше чем все известные про любовь слова, тем более, их так мало, и так сложно ими передать, что творится с тобой...

Но, Рубикон перейден, Марина уже не может отказываться или попросту увиливать... Она сама уже этого нестерпимо хочет, но не менее этого и боится... Кровь стынет в жилах. Марина вся в напряжении. Но под ласковыми жаркими устами и руками Сони тает лед, в котором давным-давно замерзло сердечко маленького Кая:

Но под ударом любви ты — что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою... Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». («Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...») СП 289

Усилия Сони не прошли даром: неведомые, неизвестные ощущения захватывают Марину, отчего она еще больше теряется и пугается. Греховность и преступность, страсть и порок, страх и желание... сколько всего намешано. Вот он накал страстей, вот оно чувство, неиспытанное доселе!

И где-то до 22 октября 1914 года у них было все нормально. Все было так замечательно, необыкновенно, неописуемо... Теперь можно прочитать 1 стихотворение цикла «Подруга» снова, и все станет на свои места.

Но, не все коту масленица. Очнувшись от этого взрыва эмоций, Марина совсем запуталась. Она не такой представляла любовь! Не такой! Где Татьяна, с ее неразделенной любовью? Они обе любят. И протест против общества какой-то несерьезный получился... (Обратная сторона любви Татьяны Лариной — любовь Анны Карениной). Все приняли этот роман с Соней почти как должное. Даже муж, даже родственники, только изредка косо поглядывали... И это все?.. Но кто ей что мог сказать? Да и кого бы она послушалась. Она же — КТО! И если она сама себе это разрешила, то тут уже никто ей не указ. Тем более в то время, когда вокруг сплошь и рядом... особенно в кругах творческой элиты...

Да, испугалась Марина. Испугалась такой лавины чувств и эмоций и неопределенности, невозможности выбора. Просто появился страх... И Марина, возможно, вспомнила о дочери, о «любимом» муже... Страшно, ведь очень страшно, когда не знаешь, что тебе несет следующий шаг — как по канату над пропастью в полной темноте... Полная неизвестность и неопределенность, когда после очередного шага ты можешь упасть в пропасть, натолкнуться лбом на стену или... или там начнется обычная ровная-ровная дорога и зажжется свет. Так что, страх не за будущее — нет, за настоящее испугалась Марина.

С другой стороны — то же самое, те же страхи... Я не уверен, что такой сильной любовь у Сони была раньше (возможно, подобное чувство или даже сильнее было у нее потом — с Веденеевой — очень похоже по стихам). Но тогда, в первый раз. Такая новизна даже для Сони... Комплексы, они так быстро не преодолеваются, то есть преодолеваются, но не сразу, надо было столько раз ошибиться, чтобы потом выйти на нужную дорогу. Как мне кажется, Соня решила дать все возможное своей любимой, а та приняла... Все приняла, как ни странно... И что делать дальше? Неизвестно. Дорогу, предназначенную двоим, трудно идти одной.

И в сердцах Соня сказала какую-то глупость, что вот она — Марина, получив все, — уйдет...

Дальше — глобальный скандал, истерика... Марина убегает... Как она думает, навсегда. В четвертом стихотворении цикла «Подруга» написано, что они поругались. Соня сказала, что сейчас Марина уйдет в ночь к мужу, дочке, семье, а потом, и вообще, пройдет мимо... Для Марины это было как ковш холодной воды на голову на морозе. Это была жестокая правда. Марина взорвалась и умчалась, хлопнув дверью. Умчалась навсегда, чтобы никогда не возвращаться в этот дом, и обходить ее, Соню, десятой дорогой...

Наступило утро 23 октября. Марина осмысливала, что произошло вчера? Что это было вообще? «Была ль любовь?» (2П) Вся лишняя энергия, связанная с разрывом, да и с предыдущими перенасыщенными днями выплеснулась в гениальное стихотворение: «Под лаской плюшевого пледа». Марина в замешательстве. Она не понимает что произошло. Это все — «для чего не знаю слова» — закончилось. Это не укладывалось в ее понятие любви. Такой любви она еще не знала, она даже намечтать себе такую не могла. Как намечтать вкус экзотического плода о котором знаешь только его название, и то на неизвестном языке? Поэтому она и восклицает: «Что же это было?» Она перемучивается снова, все передумывает вновь... И не может понять, правильно ли она поступила, победила ли она? Ведь она не может быть побежденной... Не может... Но «чего так хочется и жаль?» Хочется ли? Да. Но если этим она станет побежденной? Этого нельзя допустить ни в коем случае. И спросить не у кого. У Сони нельзя. А сибирский кот все равно не скажет... Все приходится решить самой. И она решает забыть, раз все так закончилось... Закончилось...

Но снова в третьем стихотворении все мысли там, в тех днях: «Какое то большое чувство Сегодня таяло в душе». Но искусство забвения усвоено. Стоя у окна и барабаня по нему пальцами, Марина уже не жалеет себя, она просто констатирует факты:

Взгляд отрезвленной, грудь свободней, Опять умиротворена. Не знаю, почему. Должно быть, Устала попросту душа, 3П

И несмотря на то, что Марина одна, ей приходят новые мысли, что ни она, ни Соня душой не лучше и не хуже, чем первый встречный, чем Вселенная (в виде перламутровых луж с расплескавшимся в них небосводом), и ей даже не жалко нищую певицу... Странно, раньше всегда было жалко... Это, наверное от того, что она правильно решила: расстаться... и забыть. Значит, 25 октября 1914 года Марина твердо решает: этот вид любви испытан. Хорошего понемножку. Слишком все неразборчиво, нелинейно, не «так ясно, просто и грубо-грубо!» (СС 6/1 47), запредельно. Повторить еще раз такое, опасно. Но она 22-го прошла мимо. И теперь уже точно — навсегда.

На следующий день, как бы подводя итог всей своей встрече с Соней, она пишет стих-прощание, в котором пытается оправдать перед собой свой же поступок... Получилось ли? Скорее нет. Но ей та-а-ак хотелось...

А в это время на другом конце Москвы мучается Соня. И проблемы почти те же, и жизни их до того похожи...

Где будешь ты в ту полночь? Приди, приди, Ты, отдыхавшая на моей груди! («Который час?» — Безумный. Смотри, смотри...») СП 309

Но как, тоскуя, не спросить хоть раз:

Ужель конец? («Ужель конец? Глаза ненасытимы...») СП 284

И где она ошиблась, возможна ли эта любовь на краю бездны? Может, она не ту нашла, но почему тогда так болит душа? Зачем она так сказала? И почему Марина убежала и не приходит? Столько почему? «Сердце это не твое ли?» (Газелы, СП 288) — все, все хотела отдать ей, подарить... Она отказалась? Она ушла к нелюбимому, но который ее любит, поэтому все и прощает... Да и как ее можно не простить? Она же такая!!!

Проходит день, другой, третий... Сплошное одиночество, ожидание чего-то. Узнав от кого-то, что Соня поругалась с Мариной, пришла та, бывшая, — Раечка (Ираида Альбрехт). «Надо будет ей все сегодня рассказать... Я больше не хочу с ней встречаться. Я больше не смогу с ней быть...» — думала Соня. Но вместо того, чтобы сразу все сказать, она решила ей на прощание сначала устроить праздник, а скорее всего, Раечка и заставила его устроить... Но, оказывается, их видела Марина...

Многие исследователи утверждают, что Соня была не только роковой женщиной, но и Дон-Жуаном в юбке, ссылаясь на 5-е, 13-е, 14-е стихотворения цикла «Подруга» М. Цветаевой. Но сохранившиеся сведения о Соне приходят в противоречие с этим. Сколько женщин было у Сони за 32 года, начиная с 16-летнего возраста? По пальцам пересчитать можно: Полякова, Альбрехт, Цветаева, Эрарская, Цубербиллер, Веденеева... И все? С каждой долгий роман, если не годы, то десятилетия. Постоянство — основная черта Софии Парнок в отношениях со своими подругами. А у Марины за любой год, начиная с 1916-го, несоизмеримо больше, правда, это касалось мужчин, женщин было гораздо меньше.

Да, Судьбе было угодно, чтобы они еще раз встретились. Как раз на следующий день: 26 октября. По Большой Лубянке в санках промчалась Соня с высокой девушкой, с прежней, недавно отвергнутой. В пятом стихотворении цикла «Подруга» написано «с другой», но если она совсем недавно не знала саму Соню, могла ли она знать ее подругу, предыдущую? Вряд ли... Или ей просто показалось, что это именно она — новая — желанная и дорогая. «Сильнее, чем я — желанной». Снова все вернулось на круги своя:

И был жесточайший бунт, И снег осыпался бело. Я около двух секунд — Не более — вслед глядела. И гладила длинный ворс На шубке своей — без гнева. Ваш маленький Кай замерз, О Снежная Королева. 5П

Марина взорвалась, но сразу, через две секунды... успокоилась... И подписала себе приговор. И Снежная Королева — сама Марина, и Кай — она же. Только слово «вечность» — вечно, а все остальное проходит. И зря Соня пыталась растопить сердце маленького Кая... Когда оно хоть немного оттаивает — становится очень больно. Кажется, принимаешь на себя всю боль мира, особенно после такой долгой анестезии... Значит, так тому и быть. Все — конец. Этого больше быть не должно!

Но, познав нечто такое, к чему больше ни с кем не прикоснешься, все равно хочется повторить... Хоть раз, хоть в последний раз... Ведь и не пишется, а если пишется, то такая ерунда, что и внимания не заслуживает, но стоит только помечтать, стоит только вспомнить... Как сразу такое вдохновение нахлынет...

А стихотворение Марины «Уж часы — который час?..», написанное 1 ноября 1914 г. Это не сегодняшняя встреча описана, а те, предыдущие... И по времени, и по здравому смыслу похоже так... Но такие строки, как «Вы сдались? — звучит вопрос. — Не боролась. <...> Расставание для двух Юных женщин» — не совсем понятно про что. Возможно, здесь звучит ответ на вопрос поставленный во 2 стихотворении цикла «Подруга»: победа или поражение в поединке своеволий? Что больше нужно Марине? Что больше нужно Соне? Пиррова победа или добровольный плен, что более выгодно? И как потом решить вопрос со своей совестью? Похоже, здесь, в этом стихотворении, Марина решила не бороться, то есть поддаться снова чарам своей любимой при первой возможности. Она решилась, возможно в первый раз в жизни, уступить, возможно даже попросить прощения за свои действия. Она ведь может быть иногда не права. Хоть чуть-чуть. А для собственного оправдания она пишет, что нашла способ, к которому будет очень часто прибегать в последствии: не бороться. То есть, когда будет получаться не по ее, она решит, что подчинилась обстоятельствам или не вмешивалась в них. (Например, запись из дневниковых записей 1924 года: «Жизнь я прожила в случайных местах, с случайными людьми, без всякой попытки корректива. (— Ой ли. — НД) <...> Все события моей жизни настолько меньше моей силы и моей жажды, что я в них просто не вмешиваюсь: чего тут исправлять!») (МЦ 92)

Не сохранилось описания их впечатлений о том, как они снова примирились, ведь почти не было разницы с той, недавней, первой встречей. Но как не встретиться, когда обеим хочется? Когда тянет в объятия другой, когда желанно все: и ласки, и общение... И они встретились и потянулись друг к другу: «Прости меня!» чуть ли не одновременно. Они каялись, они хотели продолжения — обе. Потому что другая — ОНА, именно та, которую всю жизнь каждая искала.

Наступил новый этап их взаимоотношений, сначала — примирение, потом —новый взлет, к новым вершинам любви.

Где-то в то же время, возможно уже в ноябре, описан еще один случай: поход в кинотеатр «Унион» СП 290 (или СИП 194) «Этот вечер был тускло палевый...» Вкратце:

Марина, настоящая киноманка, предложила сходить в кинотеатр, но она еще боялась показать свою связь с Соней. «...руки, от счастья слабые» в перчатках, чтобы случайно не коснуться руки подруги.

Ах, опять подошли так близко Вы, И опять свернули с пути! Стало ясно мне: как ни подыскивай, Слова верного не найти. . . . . . . . Я сказала: «Во мраке карие И чужие Ваши глаза...» . . . . . . . Улыбнулась, — Вы не ответили... Человек не во всем ли прав! И тихонько, чтоб Вы не заметили, Я погладила Ваш рукав. («Этот вечер был тускло палевый...») СП 290

Да, небольшое отступление, без которого нельзя будет понять всего остального.

Ни один исследователь творчества поэта или писателя никогда точно не сможет определить ту грань, которая разделяет личность творца и его творение. Поэт и литературная героиня — где эта черта, отделяющая одно от другого?

Цветаева в 1911 году пишет Волошину: «Книга и жизнь, стихотворение, и то, что его вызвало, какие несоизмеримые величины!» (СС 6/1 46) Кроме того, первая книга стихов с лестными отзывами Волошина и легкой критикой Брюсова: «Когда читаешь ее книгу, минутами становится неловко, словно заглянул нескромно через полузакрытое окно в чужую квартиру и подсмотрел сцену, видеть которую не должны посторонние... эта непосредственность... переходит на многих страницах в какую-то «домашность». Получаются уже не поэтические создания... но просто страницы личного дневника, и притом страницы довольно пресные». (АС 20) Но и критика и похвалы, сформировали у Цветаевой свой особенный подход к собственному творчеству. Она писала про себя, из своей жизни делала сказку, в которую ей самой так хотелось верить. Она с самого детства хотела быть поэтом, чтобы ее имя осталось в веках, наряду с Пушкиным. Но не всегда получалось: эпоха перемен, войны, революция, изгнание... Но все стихи датированы, письма в двух-трех вариантах, чтобы осталось для истории... И почти ничего другого, кроме как про себя или свое отношение к кому-то, автобиографично. Это касается и прозы и поэзии. Сказка получилась. Довольно неплохая... Но, какая разница с жизнью!

Любому человеку свойственно свои пороки приписывать другим, тем более, сама Марина очень красиво выразилась 3 января 1915 г.:

И как могу Не лгать, — раз голос мой нежнее, Когда я лгу... («Безумье — и благоразумье...» СС 1/1 223)

То есть, она сама позволяет нам делать выводы, что некоторые ее высказывания по одному или любому другому вопросу могут быть приукрашены, перевраны, даже перевернуты с ног на голову. Еще пара строчек из стихотворения, написанного в октябре 1915: «Как мы вероломны, то есть — Как сами себе верны». («Цыганская страсть разлуки!..» СС 1/1 247)

Если рассматривать любовь между Соней и Мариной только через призму цикла «Подруга», то как можно утверждать, что так все и было в действительности? Нужно привлекать нечто другое...

Но теперь вернемся к первой встрече. Марину в Соне привлекло нечто, чего нельзя было заметить в первый день: сердце, берущееся приступом; форма «каждого злого пальчика», «нежность женщины, дерзость мальчика»...

Не цветок — стебелек из стали ты, Злее злого, острее острого... 9П

Да, это пришло потом, через страдания души и полеты тела, после многих вечеров и ночей, проведенных вместе и проведенных отдельно... Но самое главное уже сформулировано, то чего Марине хотелось получить:

Не женщина и не мальчик, — Но что-то сильней меня! 10П

Да, в этом-то и дело. Марина искала сильную подругу, друга, человека: кого-то, кто сможет повести за собой, на кого можно будет положиться и переложить ответственность, от которой она так устала. Ведь с самого раннего возраста она была всегда предоставлена сама себе, сама все решала. Более чем правильно следующее, что она написала в 1923 году:

«Я всегда хотела служить, всегда исступленно мечтала слушаться, ввериться, быть вне своей воли (своеволия), быть младше <фраза не окончена>. Быть в надежных старших руках. Слабо держали — о т т о г о уходила.

Как поэту — мне не нужен никто. Как женщине, т.е. существу смутному — мне нужна воля: воля другого к лучшей мне». (МЦ 155).

И сильный человек любого пола Марине-женщине был нужен, чтобы сломать ее. Чтобы до последней капли крови была эта битва, чтобы ее уничтожили, как личность... Но это только «страсти страха», такие же, как и желание смерти сначала в семнадцать лет, потом еще, еще, еще...

Пока ее не убили 31 августа 1941 года. У самой у нее все равно силы бы не хватило. Почему пишу что ее убили? Потому, что ни Есенин, ни Маяковский, ни Цветаева не закончили жизнь самоубийством... Это все были имитации... спектакли. Марина могла отравиться, утопиться, или как-то по другому... Но только через воду... Никак не через воздух. Это проверено тысячелетним опытом: способ самоубийства определяется по положению Черной Луны в гороскопе. А у Цветаевой она в Скорпионе. Стихия — вода. Поэтому, 31 августа 1941 года произошло убийство, инсценированное под самоубийство. Да мало ли в то время кого как убивали: С.Орджоникидзе, М.Фрунзе — операция, автомобильная катастрофа — Гурджиева, а позже Машерова... Сейчас более гуманные способы: живет-живет человек — раз — инфаркт... Не спасли. (Шукшин?) Или бытовуха... В крайнем случае — заказное убийство...

Но почему Марина захотела власти над собой? Только из-за страха ответственности и из-за полного анархизма в жизни, чувствах, отношениях... Это она только через 9 лет поняла, смогла перевести в слова. А тогда в далеком 1914-м, (да в принципе, и всю жизнь) она просто пыталась быть КТО (МЦ 157), то есть поэтом, борющимся с чернью. Она всегда делала только то, что хотела. Бросила гимназию после семи классов, в шестнадцать лет мчалась в Париж, чтобы увидеть Сару Бернар и бросить ей под ноги цветы, отказала на предложение любящего ее человека, спасала больного мальчика Сережу. Стала жить с ним до брака, вышла за него замуж, вопреки противодействию всех своих и его близких... увезла его в круиз по Европе... Даже то, что они всегда отмечали оба дня рождения вместе в ее день рождения, хотя его был только (и всего) через три дня... Да мало ли чего она творила. Тем более, она считала себя самой умной, самой красивой, притом, поэтом, имеющим что сказать людям. И она была в этом так уверена, что окружающие люди о ней так и думали.

Как выглядела она в глазах современников? «...Очень красивая особа, с решительными, дерзкими до нахальства манерами... богатая и жадная, вообще, несмотря на стихи, — баба кулак! Муж ее — красивый, несчастный мальчик Сережа — туберкулезный чахоточный». Так отозвалась о ней в своем дневнике 12 июля 1914 года Р.М. Хин-Гольдовская, в чьем доме жили некоторое время семья Цветаевой и сестры мужа». (АС 66) А Позоева Е.В. так вспоминала: «Марина была очень умна. Наверное, очень талантлива. Но человек она была холодный, жесткий; она никого не любила. ... И там она появлялась в черном ... как королева... и все шептали: «Это Цветаева... Цветаева пришла...»» (СС 6/1 99 (15 прим. к письму 8, адресованному Е.Я. Эфрон)). Это декабрь 1915 года. Еще Соня занимает большую часть жизни Марины.

И при этом ей хотелось быть слабой женщиной?!! Но это была только иллюзия, которой никогда не суждено воплотиться в жизнь... Да, Марину ни переспорить, ни убедить было невозможно. Она одна права — Весы... И ей для компенсации своей самости действительно нужны были страдания. Таков закон Вселенной, как ты к ней относишься, так и она к тебе. И чем больше идешь против ее воли, тем сильнее наказания.

Не желание власти над собой влекло Марину к Соне, жажда новых ощущений, жажда порока, эпатаж. Если не Татьяна, то Анна Каренина, а другой модели отношений она на тот миг и не знала. Или неразделенная любовь, или протест против общества, как доказательство своего «я — кто».

Не существует любви госпожи к рабыне, как и рабыня не может любить госпожу. Это конечно крайний случай, но по-моему, любое неравенство рождает сначала страх, потом неудовлетворенность, потом скандалы и разрыв. Боящийся не совершенен в любви. Любить неравного себе невозможно. Как невозможно было Марине любить Сережу, как невозможна материнская и дочерняя любовь... Неравенство. Даже если между ними и было что-то хорошее, то все равно это было не то... Может, жалость, может, сострадание, может, долг... Но скорее всего — игра... Особенно для Марины.

Марина, пользуясь своей молодостью, своим положением, своей правотой и силой, доказывает Соне, что она должна быть единственной в душе своей избранницы. Она уговаривает Соню снять новую квартиру, чтобы они всегда могли встречаться... Наступает новый этап их взаимоотношений. Вот тут и появляется этот пресловутый вопрос старшинства и ответственности. Да, Марина нашла способ, как она сможет командовать своей Соней... Марина потворствует своим капризам и заставляет делать Соню все, что только пожелает. Марина сама может быть девочкой, она может быть мальчиком, мамой, дочкой, подругой, даже... любимой.

Почему так? Да потому, что вся жизнь ее игра. И ей понравилась эта роль. Быть маленькой, капризной Младшей, которая имеет право на все. А Соне приходится только ждать ее, беречь себя, выполнять все приказы... То есть, принимать решения, на какой сегодня каприз Марины ей согласиться. А Марина делает вид, что она добропорядочная мать, любит мужа, любит дочь, но она еще любит Соню... А это так пикантно... То, что не она бросила все, как раз и доказывает, что она ведущая в этой паре. А Соня оказывается подчиненной... «Все дьявольски наоборот». (2П)

Если посмотреть правде в глаза, Марина предложила Соне роль любовницы, и та была вынуждена согласиться. Марина имеет семью, мужа, дочь, но бросить она их не может, ни одного, ни другую, поэтому она запирает Соню дома, чтобы та ждала ее, чтобы всегда была под рукой. Все, в принципе, знают, какова она доля любовницы... Но еще дедушка Крылов как-то сказал: «у сильного всегда бессильный виноват». А Соне расставаться на самой вершине, за какого-то пустяка — не хотелось.

Снова пошли встречи, длинные вечера с чтением стихов, с ласками под лунным светом. Из того стихотворения, что не понравилось летом Максу Волошину, посвященного Сергею, выбросила три строфы... И все из-за этой строчки «Такой счастливой!» Именно она, эта строчка и не давала покоя... Разве тогда, летом 1914-го, это была счастливая Марина? Конечно нет, вот сейчас же она гораздо счастливее... Третьим декабрем 1914-го датировано неоконченное стихотворение: «Радость всех невинных глаз...», на той ноте Марина попыталась написать об этом, но не получилось, кроме первых пяти строк с неоконченной фразой:

— Всем на диво! — В этот мир я родилась — Быть счастливой! Нежной до потери сил, ... («Радость всех невинных глаз...» СС 1/1 232)

И все, дальше пошли мысли хорошие, но не такие, как хотелось бы. Марина хочет помнить все — не получается... Потому неоконченное, потому и не пришло то слово в 6-ю строку. Иначе, пришлось бы кому-то показывать. Только последние две строки, как итог, как суть той мысли, которую она хотела высказать — «Я по-своему верна, Не иначе». Как бы ей хотелось, чтобы это была правда... Раздвоенность и разорванность в жизни и любви. Муж, дочь, Соня. Всех она любит, всех по-своему, но ей всего мало... И верность у нее интересная: она верна только себе, только своим прихотям.

Но теперь в отношениях с Соней все чаще мелькает грустный вздох, то с одной стороны, то с другой. И вдруг происходит совершенно неожиданное, но такое естественное: Марина вдруг решает играть по-другому. Она сама захотела дать все любимой. Ведь она все может! Она может не только принимать теперь ухаживания и ласки без зазрения совести. Но и сама давать: «Сколько я тебе гребенок И колечек подарю!» И т.д. (См. 6П)

А у Сони есть такое стихотворение:

Причуды мыслей вероломных Не смог дух алчный превозмочь, — И вот, из тысячи наемных, Тобой дарована мне ночь. Тебя учило безразличье Лихому мастерству любви. Но вдруг, привычные к добыче, Объятья дрогнули твои. Безумен взгляд, тоской задетый, Угрюм ревниво сжатый рот, — Меня терзая, мстишь судьбе ты За опоздалый мой приход. («Причуды мыслей вероломных...») СП 282

И Марине понравилось: это было нечто новое в их любви. Масса новых впечатлений, лавина счастья. «Все слишком есть» (СС 1/1 233) — это из тех времен запись. Семья, которая должна была быть, теперь мешает. Так хочется остаться наедине с Соней, надолго. И на Рождество они едут в Ростов Великий. Сергей об этом знает, но сделать ничего не может. Он только сторонний наблюдатель. (См. письмо С.Я. Эфрон — В.Я. Эфрон от 15 декабря 1914 г.)

Стихотворение 7 из цикла «Подруга» посвящено именно этой поездке. Чудные московские барышни резвились в Ростове, они были счастливы, они были одни... А чернь — «глупое бабье» — что на них обращать внимание? Если только для фона к их немереному счастью, то вполне годилось их удивление, не более того. А в монастырскую гостиницу две хрупкие молоденькие женщины «грянули, как полк солдат»...

Это самое эротическое стихотворение цикла... Последние три четверостишья пропитаны духом эротики. Влияние, оказываемое Соней, чувствуется и здесь: Марина себе это, наконец, разрешила. О чем писала Соня с легкостью, теперь может писать и Марина:

Как я Вам — хорошеть до старости — Клялась — и просыпала соль, Как трижды мне — Вы были в ярости! Червонный выходил король. Как голову мою сжимали Вы, Лаская каждый завиток, Как Вашей брошечки эмалевой Мне губы холодил цветок. Как я по Вашим узким пальчикам Водила сонною щекой, Как Вы меня дразнили мальчиком, Как я Вам нравилась такой... 7П

А Соня снова стала ставить даты под стихотворениями. Взаимовлияние, перекличка в стихах, это надолго, на всю жизнь.

Именно там, в Ростове Великом, в монастырской гостинице и произошел перебор. У Марины — стихотворение от 3.01.15 г.:

Безумье — и благоразумье, Позор — и честь, Все, что наводит на раздумье, Все слишком есть — Во мне. — Все каторжные страсти Свились в одну! — . . . . . . . . . — Что ни скажи! — Я виртуоз из виртуозов В искусстве лжи. («Безумье — и благоразумье...»)

У Сони — более глубоко, она чувствует ту проблему, которую они скорее всего не смогут преодолеть:

И есть ли тайна скучнее нашей и проще: Неслиянность души с душою, возлюбленной ей. («Люблю в романе все пышное и роковое...») СП 278

Еще очень много про эту Любовь рассказано в «Письме к Амазонке» М. Цветаевой (СС 5/2 162-175). Правда, все написано между строк, чувствуется на кончиках пальцев, а не высказано напрямую. Если мы сразу же определимся, в чем же главная мысль этого эссе, то станет ясно, почему Марина Цветаева не смогла написать про свою Любовь. Итак, главная мысль: доказать жуть этой любви, доказать людям, что такая любовь не нужна — если даже сама Цветаева не смогла так любить, то что же делать остальным — черни. И кроме того, панический страх перед собственной смертью. И хотя она «Письмо...» не дописала, в силу своего страха перед правдой, не той своей, а правдой объективной, попытаемся перевести ее мысли из подспудных в слова.

Во-первых, явно проступает страх перед такой Любовью. Не в том смысле, что это — любовь между двумя женщинами, которая не признана обществом и неестественна с точки зрения природы (См. «Письмо...»). А в том смысле, что такой сильной, запредельной — за гранью человеческого понимания, которая может быть только у человека, находящегося в своем развитии, где-то на уровне Христа, жившего на Земле.

Вместо этого — любовь на грани смерти. Все примеры — один неудачнее другого: Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Амазонка и Ахиллес, Зигфрид и Брунгильда — хоть эти, так называемые любовники до сих пор являются признанными символами любви, но к любви не имеют никакого отношения. В первом случае — обыкновенная юношеская похоть, отягощенная враждой родителей, во втором — магия, черная, поэтому к любви не имеет отношения, т.е. наносное: в третьем — некрофилия, так скажем мягко девиация, замешанная на той же похоти, в четвертом — снова магия... Да, чуть не забыл, Дафнис и Хлоя... Так там вообще никакой любви не было... Ему подсунули женщину, а он ею пренебрег, за что и был наказан богами... О чем разговор? А Цветаева пытается доказать нам, что «нельзя жить любовью». «Гибнут они — или гибнет любовь (перерождается в дружбу, в материнство...) Любовная любовь — детство. Единственное, что живет после любви — это Ребенок». (СС 5/2 163)

Да, именно к этому, воспроизводству детей сводит всю любовь Марина, как тринадцатилетняя девочка, у которой уже все готово для воспроизводства, и ее инстинкт — «молодость, дление, чрево» — требует...(СС 5/2 166) Но если в результате изнасилования рождается ребенок — это тоже дитя любви? И не на том, что не может быть ребенка от нее, любимой, основано все письмо, на страхе перед любовью и на своей гордыне — «Как хотелось бы ребенка — но только моего!» (СС 5/2 164)

Хотя она все сама тут же определяет наилучшим образом: «чтобы затем пасть под всей тяжестью ударов собственного ненавидящего сердца». Вот, где кроется истина: как только появляется такая Любовь, как была у нее с Соней, как написано в «Письме...» на лирических героинях Младшей и Старшей, так сразу выползает на свет Божий это чертово собственное ненавидящее сердце. Но, «не будем забегать вперед: в данную минуту она счастлива и вольна, вольна любить сердцем, не телом, любить без страха, любить без боли. А когда боль все же случается — оказывается, что это нисколько не боль. Боль — это <...> стыд, сожаление, угрызения, отвращение». (СС 5/2 164) Любовь освобождает пару, и неважно какого они пола, от всей этой боли. И если, как пишет Марина, боль (физическая) появляется, то даже она желанна, даже она приемлема и так интимна...

Жалко нигде не учат любви. Была в нашей литературе одна попытка показать такую любовь, не удалось — ее никто и не заметил. Никогда не догадаетесь... Роман «Анна Каренина» графа Л.Н. Толстого. Любовь Левина и Кити. Там же пол романа про них написано... Но так скучно, так неинтересно, что приходится переворачивать по двадцать-тридцать страниц, чтобы пропустить эту тягомотину. Ведь там нет страстей, нет протеста против общества Анны Карениной (читай — Ромео и Джульетты и всех других). У Кити и Левина почти всегда тишь да гладь.

В других произведениях: если главный герой, после всех испытаний и переживаний, после нормального happy end’а отправляется в свадебное путешествие, то обязательно на «Титанике»... Вот как сильно вбит в нашу психику этот рудимент скотского происхождения — нормальная, человеческая любовь — невозможна. Любящие друг друга люди должны быть уничтожены, потому что счастливым жить на этой Земле грешно. Надо мучить себя и мучить других. А любовь низведена до тридцатисекундного пыхтения под простынкой в темной комнате...

Да, в переводной литературе тоже есть один пример: Ричард Бах и Лесли Пэрриш — Роман «Мост Через Вечность» (особенно: главы 31-34). Но как и у Левина с Кити, так и у Р.Баха с Л.Пэрриш, на каком-то этапе не хватает сил, чтобы двинуться дальше. Они переходят к бестолковству по любому поводу, а их отношения медленно, но верно катятся в пропасть. (Если интересно, прочитайте у Н. Козлова в «Философских сказках» — там нормально спрофанировано их падение.)

Но вернемся к Марине с Соней. У них была именно такая Любовь...

«Здесь врага нет». Подруга не может олицетворять собой, противоположный пол, как инопланетный, враждебный агрессивный и т.д. И сразу же, далее, наряду с заблуждением и основой для их дальнейшей размолвки, появляется мысль созидательная: есть я новая, полюбленная. Человек, который находится рядом с тобой, признается моим «Я», таким же, равным моему, «Я». Мое Эго, не только признает другое Эго, но и любит его. В том смысле, что «не надо было отрекаться от себя, чтобы стать женщиной, ей достаточно было лишь дать себе полную волю (спуститься до самых глубоких своих глубин) — лишь позволить себе быть. Ни ломки, ни дробления, ни бесчестья». То есть, если себе можно позволить все, то как же не позволить это же другой? Тем более, что не надо хитрить, притворяться, прятаться, только позволить себе быть — быть Женщиной, быть той, кто ты есть. (См. СС 5/2 164)

А заблуждение? Заблуждение не менее глобальное, чем все остальные: «Я новая, но спавшая внутри меня и разбуженная этой другой мной, вот этой предо мной, вынесенной за пределы меня». (СС 5/2 164) Здесь как раз и происходит дробление, от которого бежит Марина: на худшее и лучшее, на душу и тело. И если я себя знаю, как облупленную, и если возьму все, все что во мне спит самое лучшее, даже то, о чем я и не догадываюсь, все отделить и воплотить в другом человеке, то... вот она предо мной... Как же можно такую не любить? Как ей не позволить все, а вслед за нею и себе. Но отделив лучшее из себя и воплотив это в той другой, что у тебя останется? Собственное ненавидящее сердце... и через некоторое время понимание, что соединить себя и себя лучшую снова в единое целое — нельзя. Вот он и разрыв... Пока еще будущий, непроявленный...

В этом же письме, чуть далее, Марина Цветаева определяет взаимоотношения между двумя любящими женщинами, как «ловушку Души». Девушке (по «Письму...» — Младшей) «хочется любить — но... она любила бы, если бы... (могла — НД) И вот она в объятиях подруги, прижавшись головой к груди, где обитает душа». (Кстати, тут же мелькает как тень еще одна характеристика ее любимой Сони — «горькое, возвышенное существо».) Поначалу Марине удается любить, даже слишком, прислушайтесь: «Слишком цельное целое. Слишком единое единство». И не сразу, только через 16 лет, находится причина, хоть какая-нибудь, чтобы оправдать свое неумение любить: «Это (ребенок) — единственная погрешность, единственная уязвимость, единственная брешь в том совершенном единстве, которое являют собой две любящие друг друга женщины». (Подчеркнуто -- НД) (См. СС 5/2 170)

Но вернемся в начало 1915 года, где мы оставили наших героинь.

Так как во всем уже наступил перебор, то соответственно, сразу же по приезду домой, начинаются новые заботы, опять необходимость делить себя между кем-то и кем-то... И здесь единственный раз во всем цикле Марина утверждает, что она до такой степени обнаглела и натворила таких ошибок, что единственное, чего она заслуживает — наказания... Очень строгого: «Рука, к которой шел бы хлыст» (8П). Восхищение подругой и требование наказания за все свои перегибы, за маленькую капризную девочку. Но подруга не может ее наказать. Не может, потому что любит. Соответственно, новый этап, снова охлаждение отношений, снова одинокие вечера Сони, и личные заботы Марины.

Вот здесь наступает время собирать камни. Когда они встречаются, то начинают вспоминать, восстанавливать, что же произошло с ними за эти три с половиной месяца, и как дальше жить... Именно в этот период написаны 9-е и 10-е стихотворения цикла «Подруга», именно в этот период Соня пишет стихотворение «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою...» Соня ничего решить не может, она не властна над Мариной, как бы та не играла роль Младшей. Марина снова приходит к мысли, что надо совсем заканчивать, хотя страшно... Жалко... Невозможно... Это мучение продолжается довольно долго... До самого марта. Раздвоенность между долгом и любовью. Невозможность движения вперед в любви с Соней — нерешаемость проблемы, терзания и метания Сергея. Марина снова на распутье. И у нее уже готово решение — сбежать. Сделать проблему несуществующей, не имеющейся в наличии. Она уже готовится к этому, уговаривает себя, сначала легонько, чтобы не травмировать:

И если в 11 стихотворении она предполагает только одну небольшую измену Соне (написано 22 февраля 1915 г.), после которой возможен новый всплеск любви между ними, то в 12-м, написанном 13 марта:

Чьи-то взгляды слишком уж нежны В нежном воздухе едва нагретом... Я уже заболеваю летом, Еле выздоровев от зимы. 12П

Марину уже тянет в другие ждущие ее объятия, или нереализованная любовь Татьяны Лариной снова дает о себе знать... Чтобы можно было полностью на одну себя взять всю любовь... И так хочется забыть всю эту непонятную зимнюю любовь с Соней, которая ни в какие рамки не лезла.

Тем более, что кроме всех этих разорванных дней, стихи сами собой так и льются из-под пера Марины. Она пишет целыми циклами: Ахматовой, Блоку, о Москве... Однажды она сказала, что пишутся стихи хорошо, когда болит душа... Когда невозможно просто жить, и только стихи, которые и есть душа. У Сони то же самое... Стихи, стихи, стихи... У обеих надрыв, у обеих страх перед будущим расставанием... Они уже его чувствуют... Но как предотвратить? И много-много боли... Возможно кому-то надо будет уйти...

Но в марте — новый подарок судьбы: Сергей уезжает на фронт. Он тоже ничего другого сделать не может. У него один выход: оставить их вдвоем... Может, быстрее надоедят друг другу. У Марины, связанные с этим хлопоты, но не в этот раз она будет сильно беспокоиться, а только после расставания с Соней... Она будет звать на помощь всех, и все-таки его не пустит. Но сейчас... сейчас она отпускает его под снаряды с легким сердцем...

Так проходит весь апрель. 13-е и 14-е стихотворения цикла полны упреков Соне, что она завела ее в такие дебри своей любви... Для этого Марина обвиняет свою любимую во всех своих грехах. Для Марины уже 28 апреля 1915 года — «канун разлуки», поэтому и все обвинения оправданы, здесь и «руки Властные твои», «И глаза ... Требующие отчета За случайный взгляд» (13П), и Сонина душа, вставшая поперек души Марины. Так мешает ей, эта лучшая душа (Сони), которая никак не может воссоединиться со своей (Марины) душой. А есть же еще треклятая страсть... — Чья? В стихотворении написано ее — Сони... Но мне не верится, чтобы это было правдой. Просто — тупик. Невозможность и ограниченность. Безвыходная ситуация.

В конце 13-го стихотворения появляется новый образ — маленького ребенка, который окончательно сформируется уже в 14 стихотворении цикла «Подруга» в «спартанского ребенка»... Это Марина когда-нибудь была спартанским ребенком или вообще маленькой?.. Выходит, она была полным аскетом, подчиненным чужой воле... Это в то время когда жила в достатке, не зная ни в чем отказа, в полном распоряжении своей жизнью, когда из карманных денег на завтраки можно издать книгу или съездить в Париж... Да... В таком случае мне добавить нечего...

Итак, по-моему, эти два стихотворения написаны М. Цветаевой для выполнения нескольких целей: во-первых, для оправдания своего решения — разорвать отношения с Соней, во-вторых, чтобы появился повод ее бросить, когда она на них неправильно среагирует.

Но жизнь идет своим чередом. Все готовятся 20 мая уезжать в Коктебель. И тут происходит одно интересное событие, о котором нельзя не упомянуть.

Однажды, числа пятого-шестого мая, происходит такое событие: Марина решила порвать свои отношения с Соней. Она 3 мая написала еще два стихотворения: 15-е «Хочу у зеркала, где муть...» и «Мне нравится, что Вы больны не мной...», кроме того были 13-е и 14-е, которые она еще никому не показывала. И вот в небольшом семейном кругу, где были не только Марина с Соней, но и Ася со своим кавалером — будущим мужем — «очередным кандидатом в самоубийцы» — М.А. Минцем, Марина решает поставить все точки над i. Она читает в свое оправдание 13 и 14, воцаряется тишина... Звучит прощальное: «Благословляю Вас На все четыре стороны»... Тишина гробовая, у Сони в глазах потерянность... «Мне нравится, что Вы больны не мной...»

Это конец, это приговор, это разрыв... Соня чуть чувств не лишилась... Тут Марина заметила это и испугалась. Перебор. Не так. Не так надо было заканчивать...

«Это все про меня?»— чуть слышно произнесла Соня.

Марина лихорадочно думала, «да» или «нет»?

—Нет! не все... последнее посвящено... Маврикию Александровичу...— сказала Марина первое, что взбрело на ум.

Она снова испугалась брать ответственность на себя. Дальше, были новые стихи 6-9 мая: у Марины 17-е цикла, написанное 6 мая, в котором она призывает вспомнить, что для нее, Марины, всех голов дороже один волосок ее головы, а ото всех требует: «И идите себе... — Вы тоже, И Вы тоже, и Вы. Разлюбите меня, все разлюбите!». Достали ее все, она себя сама достала, невозможность решить и нежелание решать. Пресловутая проблема выбора. Да, Марина решила, что главное для нее, это ее интересы, а она сама не знает, чего она хочет...

9 мая 1915 года снова стихи:

Бессрочно кораблю не плыть И соловью не петь. Я столько раз хотела жить И столько умереть! Устав, как в детстве от лото, Я встану от игры, Счастливая не верить в то, Что есть еще миры. («Бессрочно кораблю не плыть...» СС 1/1 226)

Да, надоела эта игра. Да и игра ли это? Когда все так сложно и серьезно. И она решает всю любовь Сони, если та ее не обманывает, всю ее заполучить себе. Теперь не играя, теперь ей хочется получить все от нее. Именно, чтобы весь мир Сони замкнуть на свой собственный. Получится ли? Надо пробовать.

А Соня? Она как? Что у нее в душе? Если в марте она просто устала от такой жизни, от ожиданий и тревог, от желаний и капризов: «С пустынь доносятся Колокола...» (СП 252) Она бы хотела так тихо пройти по этой Земле. Ей многого не надо... Только чуть-чуть, чтобы можно было прислониться к кому-то, чтобы кто-то ее выслушал... То в мае — совсем другое настроение, только одно стихотворение точно датировано этим периодом — «Сонет» — 9 мая 1915 года.

Следила ты за играми мальчишек, Улыбчивую куклу отклоня. Из колыбели прямо на коня Неистовства тебя стремил излишек. Года прошли, властолюбивых вспышек Своею тенью злой не затемня В душе твоей,—как мало ей меня, Беттина Арним и Марина Мнишек! Гляжу на пепел и огонь кудрей, На руки, королевских рук щедрей, — И красок нету на моей палитре! Ты, проходящая к своей судьбе! Где всходит солнце, равное тебе? Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий? (Сонет СП 270)

Да, она до сих пор любит Марину, и поэтому прощает все, почти, как и Сергей. И все вспышки ярости и злые стихи, списывая на маленького забияку-мальчика, который живет в этой любимой девушке. Хотя она еще признает превосходство Марины над собой (было такое заблуждение). И в силе, и в красоте, и в желании треклятых страстей...

А в это время Сережа, ездит на санитарном поезде от линии фронта до Москвы, и очень беспокоится за дочь и за Марину. В своем письме Елизавете Эфрон 10 мая 1915 года он пишет:

«У меня сейчас появился мучительный страх за Алю. Я ужасно боюсь, что Марина не сумеет хорошо устроиться этим летом и что это отразится на Але.

—Мне бы, конечно, очень хотелось, чтобы Аля провела это лето с тобой...

Одним словом ты сама хорошо поймешь, что нужно будет предпринять, чтоб Але было лучше. — Мне вообще страшно за Коктебель.

Лиленька, буду тебе больше чем благодарен если ты поможешь мне в этом. Только будь с Мариной поосторожней — она совсем больна сейчас.

Это письмо или уничтожь, или спрячь поглубже». (СИП 197)

Как он боится Марину! Но Елизавета ничего сделать не смогла. Да и могла ли она что-нибудь сделать? Когда Сергей самоустранился, а куда же ей? Больной и абсолютно бесправной. Как ей можно было взять Алю на лето, когда есть мама. И не важно, что она занята, главное, она же «любит» свою дочь...

А 27 мая Марина и Ася, Соня и Лиза (сестра Сони), Аля и Андрей с двумя няньками уезжают на юг к Волошиным. И снова, получив необходимую встряску, Марина может любить свою Соню, тем более, что она ее еще сломала. Месяц они живут в Коктебеле, потом на три недели уезжают в Малороссию, в Харьковскую губернию, на дачу Лазуренко, Святые горы... Там Марина получает все, что ей было необходимо. Она счастлива, она за это время написала несколько стихотворений, за которые даже А. Саакянц стыдно. После тех шедевров, которые были написаны в первую половину года — эти никуда не идут. Она могла бы написать так три года назад...

В письме, адресованном Вере Эфрон, от 30 июля 1915 г. Марина пишет:

«Сережу я люблю на всю жизнь, он мне родной, никогда и никуда от него не уйду. Пишу ему то каждый, то — через день, он знает всю мою жизнь, только о самом грустном я стараюсь писать реже. На сердце — вечная тяжесть. С ней засыпаю и просыпаюсь.

— Соня меня очень любит и я ее люблю — и это вечно, и от нее я не смогу уйти. Разорванность от дней, к<отор>ые надо делить, сердце все совмещает.

Веселья — простого — у меня, кажется, не будет никогда и, вообще, это не мое свойство. И радости у меня до глубины — нет. Не могу делать больно и не могу не делать». (СИП 202)

Да, она любит... Как же! Когда она его любила? Не могу не остановится на одном факте из истории их любви, но снова — взгляд с другой стороны. Письмо Сергея Эфрона Максимилиану Волошину декабрь 1923/22 января 1924 г., написанное в то время, когда семья Эфронов стоял на грани развода из-за любви Марины к Родзевичу. Вот что пишет Сергей, и почему я не верю ни одному слову про любовь Марины к мужу:

«Нужно было каким-либо образом покончить с совместной нелепой жизнью, напитанной ложью, неумелой конспирацией и пр<очими>, и пр<очими> ядами. <...>

Последнее сделало явным и всю предыдущую вереницу встреч. О моем решении разъехаться я и сообщил Марине. Две недели она была в безумии. Рвалась от одного к другому. (На это время переехала к знакомым). И наконец объявила мне, что уйти от меня не может, ибо сознание, что я где-то нахожусь в одиночестве не даст ей ни минуты не только счастья, но простого покоя. (Увы, — я знал, что это так и будет). Быть твердым здесь — я мог бы, если бы М<арина> попадала к человеку к<отор>ому я верил. Я же знал, что другой (маленький Казанова) через неделю М<арину> бросит, а при Маринином состоянии это было бы равносильно смерти.

М<арина> рвется к смерти. <...> Я знаю — она уверена, что лишилась своего счастья. Конечно, до очередной встречи. <...> По отношению ко мне слепость абсолютная. Невозможность подойти, очень часто раздражение, почти злоба. Я одновременно и спасательный круг и жернов на шее.

Жизнь моя сплошная пытка. <...> Каждый последующий день хуже предыдущего. Тягостное «одиночество вдвоем». Непосредственное чувство жизни убивается жалостью и чувством ответственности. <...> Я слишком стар, чтобы быть жестоким и слишком молод, чтобы присутствуя отсутствовать. Но сегодня — сплошное гниение. Я разбит до такой степени, что от всего в жизни отвращаюсь, как тифозный. Какое-то медленное самоубийство. <...>

Я тебе не пишу о Московской жизни М<арины>. Не хочу об этом писать. Скажу только, что в день моего отъезда (ты знаешь на что я ехал) после моего кратковременного пребывания в Москве, когда я на все смотрел «последними глазами», М<арина> делила время между мной и другим, к<отор>ого сейчас называет со смехом дураком и негодяем. <...>

Долго это сожительство длиться не может. Или я погибну. М<арина> углубленная Ася. В личной жизни сплошное разрушительное начало. <...> Все вокруг меня отравлено. Нет ни одного сильного желания — сплошная боль». (подчеркивание — НД) (СИП 306-309)

Ничего добавлять уже не стоит, но вернемся в далекий август 1915 года. Марина Сергея просто на расстоянии жалеет и издевается, как всегда. А тут в Святых горах, она делает больно Соне, доламывает, пытаясь взять у нее всю ее любовь, весь ее мир... И она даже счастлива, потому что душа не терзается, стихи не пишутся. Зато, у Сони стихотворение за стихотворением. Она всегда много пишет, особенно, когда душа болит.

В этом они почти одинаковы, что Марина, что Соня.

«Душе, чтобы писать стихи, — писала Цветаева, — нужны впечатления. Для мысли впечатлений не надо, думать можно и в одиночной камере — и, может быть, лучше, чем где-либо. Чтобы ничто не мешало (не задевало). Душе же необходимо, чтобы ей мешали (задевали), потому что она в состоянии покоя не существует... (Что сказать о соли, которая не соленая... что сказать о боли, которая не болит?..) Покой для души (боли) есть анестезия: умерщвление самой сущности». (См. АС 564)

В письме Ю.Л. Вейсберг 9 февраля 1917 года Парнок пишет такую фразу: «Милая Юля, настроение у всех убийственное. Жить почти невозможно. Поэтому стихов у меня довольно много». (СП 34)

Читая и сравнивая стихи обеих, у меня вдруг возник вопрос. А кто у кого брал мысли? Они обсуждали тему, а потом писали кто быстрее? Или как? Но как объяснить такие вот, примеры: Соня 15.06.15 г. «Я не знаю моих предков, — кто они?..» (СП 271) вспоминает свои корни, а через неделю Марина 23.06.15 «Какой-нибудь предок мой был — скрипач...» (СС 1/1 238); или еще: Соня 1 августа: «Журавли потянули к югу...» (СП 280), а пятого Марина: «Спят трещотки и псы соседовы...» (СС 1/1 240), оба стихотворения посвящены Испании, Кармен...

Соня уже сама желает бежать. Эта «роковая госпожа», Старшая — Марина уже довела ее до полного истощения сил и нервов. Уже иногда просыпается сожаление, что все не было закончено еще тогда... так давно — в начале мая... И пусть новая «роковая госпожа» будет кто угодно, но не такой дикой и страшной...

В стихотворении «Смотрят снова глазами незрячими...» Соня обращается к своей любимой мучительнице, возвращаясь в мыслях к первой их размолвке.

Ах, от смерти моей уведи меня, Ты, чьи руки загорелы и свежи, Ты, что мимо прошла, раззадоря! («Смотрят снова глазами незрячими...») СП 257

Уже прошла мимо и навсегда, зацепила сердце мертвой хваткой, выжала все, довела чуть не до смерти. Как яростная собственница Марина взяла все, все, что смогла, но как она сама скажет через год: «О проклятие! — у тебя остаешься — ты» («Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес...» СС 1/1 317). Есть нечто, что Марина может получить только после смерти любимой. Как она напишет в дневниковых записях 1919 года: ««Живой» никогда не даст себя так любить, как «мертвый». Живой сам хочет быть (жить, любить)». Именно это чувствует Соня, именно от этой смерти просит она Марину увести ее...

Целых три недели они выдерживают такое «счастье» совместного отдыха в Святых Горах, а 20 августа 1915 года — возвращаются в Москву.

Думаю, что осень 15-го года была очень тяжелой для Сони. Это была, как она однажды давным-давно написала, «осень дважды» (СП 254). Осень по календарю и осень в душе. Порою ею овладевало безразлично-спокойное состояние, она покорно констатировала, что роман с Мариной подходит к своему завершающему этапу:

Должно быть, голос мой бездушен И речь умильная пуста. Сонет дописан, вальс дослушан И доцелованы уста. ............ Устам приятно быть ничьими, Мне мил пустынный мой порог... Зачем приходишь ты, чье имя Несет мне ветры всех дорог? («Должно быть, голос мой бездушен...») СП 276-277

Мне кажется, что целыми днями она просиживала одна дома или где-нибудь в парке с томиком Стендаля или Каролины Павловой, читая - не читая, обрывая лепестки цветов или наблюдая за плывущими по небу облаками. Свои стихи она посвящала той же Каролине Павловой, Екатерине Гельцер.... Итог подведен: «Не колосом полны — полынью горькой — риги» (СП 280)

У Марины своя, как всегда бурная жизнь... В сентябре-октябре почти каждый день по стихотворению. В Москве она снова живет с мужем. У Сони она бывает редко, наскоком, принося в ее дом «ветры всех дорог». Думаю, что Марина, вообще, отделила себя ото всех и вся — лишь изредка слышится в ее произведениях отголосок внешних событий. И это чаще всего очень мрачный отголосок...

Да она приходила, все такая же гордая, красивая, ухоженная, с наманикюренными пальчиками и с серебряным браслетом, осыпанным бирюзой. Быстрая, снедаемая жаждой жизни и любопытством смерти: «Ненасытим мой голод На грусть, на страсть, на смерть». («Цветок к груди приколот...» от 22.10.15)

Наконец, усаживалась рядом с Соней и переводила дух.

Ей было только 23 года, но она чувствовала себя такой умудренной и так много повидавшей и испытавшей на своем веку. Уйти, уснуть, раствориться...О смерти она говорила постоянно и с пафосом. Но ей хотелось не просто уйти, а уйти красиво: должна быть последняя рифма как последняя точка и последняя ночь, всем ночам ночь — бесценный дар.

О чем еще были их беседы? Где любовались закатом — Марина в синей шали с багряными букетами? Вместе ли были в Яре? Спросить не у кого...

Вот «Искусство любви» Овидия, думаю они обсуждали вместе: «Ах, далеко до неба! Губы — близки во мгле...» («В гибельном фолианте...» от 29.09.15) Страсть еще жива...

Марина закрывала глаза и смеялась.

Но сама уже заглядывалась на других на тех, кого «полюбить <...> не довелось, А может быть — и не доведется!». («Мне полюбить Вас не довелось», сентябрь 1915)

Уже той осенью Соня пишет, они не смогут идти дальше, им стало тесно на одном пути, но раскаяния у Марины нет. И если она решила порвать с ней (Соней — НД) отношения, то сделает это обязательно. Потому что из-за невозможности реализовать любовь, из взаимного чувства выросла взаимная вражда.

Снова на профиль гляжу я твой крутолобый И печально дивлюсь странно-близким чертам твоим. Свершилося то, чего не быть не могло бы: На пути на одном нам не было места двоим. О, этих пальцев тупых и коротких сила, И под бровью прямой этот дико-недвижный глаз! Раскаяния,—скажи,—слеза оросила, Оросила ль его, затуманила ли хоть раз? Не оттого ли вражда была в нас взаимной И страстнее любви и правдивей любви стократ, Что мы двойника друг в друге нашли? Скажи мне, Не себя ли казня, казнила тебя я, мой брат? («Снова на профиль гляжу я твой крутолобый...» СП 281)

Марина же пытается оправдать себя, что она-де не виновата, что все вокруг:

Други! — Сообщники! — Вы, чьи наущения — жгучи! — Вы, сопреступники! — Вы, нежные учителя! Юноши, девы, деревья, созвездия, тучи... («Заповедей не блюла, не ходила к причастью...» СС 1/1 243)

Виноваты в том, что она грешит со страстью, поддавшись уговорам и наущениям. Это стихотворение написано 26 сентября, а 29 сентября следующее:

Сердце — любовных зелий Зелье — вернее всех. Женщина с колыбели Чей-нибудь смертный грех. Ах, далеко до неба! Губы — близки во мгле... — Бог, не суди! — Ты не был Женщиной на земле! («В гибельном фолианте...») СС 1/1 244

Марина готова кого угодно обвинить в содеянном, даже Бог у нее виноват. Слабой женщине может же быть, хоть что-нибудь позволено, хоть какое послабление... И что может Господь судить, если он даже не понимает, что значит быть женщиной на этой грешной Земле. Поэтому и насылает на нее бедную такие муки, такие испытания...

В октябре 1915 года и у Марины и Сони наметилась вроде бы тенденция к перемирию, к налаживанию отношений. У Марины 3 октября датировано стихотворение «Я знаю правду! Все прочие правды — прочь!..», в котором звучит как призыв «Не надо людям с людьми на земле бороться» (СС 1/1 245). Все суета сует, и нынешние разногласия, страсти, войны, все бессмысленно под вечным небом, под вечной гармонией, да «И под землею скоро уснем мы все, Кто на земле не давали уснуть друг другу».

А у Сони 26-м октября 1915 года датировано стихотворение «Как встарь, смешение наречий» с эпиграфом из Евангелия от Матфея: «И дам тебе ключи от Царства Небесного: и что свяжешь на Земле, то будет связано на небесах...» (СП 265)

Как встарь, смешение наречий,— Библейский возвратился век, И поднял взгляд нечеловечий На человека человек. Гонимы роковою ложью, Друг в друге разъяряют злость, И, поминая имя Божье, В Христову плоть вонзают гвоздь.

Люди на Земле до такой степени разучились слушать и слышать друг друга, что даже смотреть по-человечески не могут друг на друга. И Соня уже не верит, она бы и хотела верить Марине, но уже не может, сил нет. Да, неплохо было бы здесь все решить, чтобы и на небесах поняли и приняли их любовь. Но как там могут это сделать, когда они сами уже боятся происходящего с ними.

Марина уже может все: когда хочет может помириться с человеком, когда хочет может и поссориться. Теперь ей никто не указ. И она может спорить с самим Творцом. Тем периодом датировано такое стихотворение:

Два солнца стынут — о Господи, пощади! Одно—на небе, другое — в моей груди. Как эти солнца — прощу ли себе сама? — Как эти солнца сводили меня с ума! И оба стынут — не больно от их лучей! И то остынет первым, что горячей. («Два солнца стынут — о Господи, пощади!..») СС 1/1 246

Некоторые литературоведы считают, что здесь речь идет о двух видах любви небесной и земной, к Сергею или Соне, но мне кажется, что тут Марина определяется, что весь мир гибнет, а не только она одна. Также, как и предыдущем «Я знаю правду!», этим же трагизмом окончания эпохи или конца света, пропитаны оба стихотворения. Но если в первом Марина пытается утихомирить всех с миром и собой, то тут она остается одна со всей Вселенной или Богом. И себя, свое сердце, сердце поэта и женщины, она ставит выше Солнца, того, что дает всей Земле жизнь. То солнце стынет, от его лучей даже не больно, просто тяжело, поэтому и приходится поэту сжигать яростным огнем свое сердце, заставить хоть чуть-чуть измениться окружающей действительности. И в этом подвиг поэта — принести себя в жертву черни, сгореть для них. Гордыня и мания величия. Но что поделаешь, человек-то Марина была живой. Только тот, кто ничего не делает — не ошибается.

А своим двоим любимым: Сереже и Соне, посвящено другое стихотворение, написанное 20 декабря 1915 года

Лежат они, написанные наспех, Тяжелые от горечи и нег. Между любовью и любовью распят Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век И слышу я, что где-то в мире — грозы, Что амазонок копья блещут вновь. — А я пера не удержу! — Две розы Сердечную мне высосали кровь. («Лежат они, написанные наспех...») СС 1/1 249

Интересно в данном случае только то, что именно тогда, когда любовь закончилась (к Сергею — летом 1914-го, к Соне — летом 1915-го) только тогда она пишет про это разорванное и распятое ее время. И две розы, уже не розы, а занозы: мешающие, саднящие, ноющие, от которых трудно избавиться, порой даже невозможно. Поэтому и приходится терпеть... Но так душа неспокойна, такое вдохновение... И поэтому летят стихи, написанные наспех.

Но одной только боли — мало. Нужно еще что-то. Что даст новый толчок, новый прилив сил. Новая страсть, новый, еще не покоренный ею человек... Поэтому в стихах той осени пробивается между строчек и тоска, и обреченность... Снова манит монастырь... Снова Судьба хватает за волосы...

После тяжелой осени наступила еще более тяжелая зима. Марина пыталась успеть везде, читала свои стихи, искала новых поклонников, новую подпитку... К Соне стала ходить реже. Я думаю, что к этому периоду их отношений можно отнести стихотворение Сони «Узорами заволокло...» в котором полное одиночество, последние дни перед разлукой. И лед на окне стекает слезами, и тоска страшная от одиночества, и «Никто не едет, не идет, И телефон молчит жестоко». (СП 287) И следом другое стихотворение, такое же полное горечи и безысходности:

В этот вечер нам было лет по сто. Темно и не видно, что плачу. Нас везли по Кузнецкому мосту, И чмокал извозчик на клячу. Было все так убийственно просто: Истерика автомобилей; Вдоль домов непомерного роста На вывесках глупость фамилий; В вашем сердце пустынность погоста; Рука на моей, но чужая, И извозчик, кричащий на остов, Уныло кнутом угрожая. («В этот вечер нам было лет по сто...») СП 288

Есть еще одно свидетельство об их жизни этой зимой: они уехали в Петроград, и Марина убежала на встречу с М.А. Кузминым. Приведу выдержки из одного письма 1921 года М.А. Кузмину:

«Это было так. Я только что приехала. Я была с одним человеком, т.е. это была женщина. — Господи, как я плакала! — Но это неважно. Ну, словом, она ни за что не хотела, чтобы я ехала на этот вечер и потому особенно меня уговаривала. Она сама не могла — у нее болела голова — а когда у нее болит голова — а она у нее всегда болит — она невыносима. (Темная комната — синяя лампа — мои слезы...) А у меня голова не болела — никогда не болит! — и мне страшно не хотелось оставаться дома 1) из-за Сони, во-вторых п. ч. там будет К<узмин> и будет петь.

—Соня, я не поеду! — Почему? Я ведь все равно — не человек. — Но мне Вас жалко. — Там много народу, — рассеетесь. — Нет, мне Вас очень жалко. — Не переношу жалости. Поезжайте, поезжайте. Подумайте, Марина, там будет Кузмин, он будет петь. — Да — он будет петь, а когда я вернусь. Вы будете меня грызть, и я буду плакать. Ни за что не поеду! — Марина! —

Голос Леонида: — М<арина> И<вановна>, Вы готовы?

Я, без колебания: — Сию секунду!» (СС 6/1 208)

И далее:

«— Но у меня дома подруга. — Но М<ихаил> А<лексеевич> еще будет петь. Я, жалобно: — Но у меня дома подруга. (?) Легкий смех, и кто-то, не выдержав: — Вы говорите так, точно — у меня дома ребенок. Подруга подождет. — Я, про себя: — Черта с два! Подошел сам Кузмин: — Останьтесь же, мы Вас почти не видели. — Я, тихо, в упор: — М<ихаил> А<лексеевич>, Вы меня совсем не знаете, но поверьте на слово — мне все верят — никогда в жизни мне так не хотелось остаться, как сейчас, и никогда в жизни мне так не было необходимо уйти — как сейчас. М<ихаил> А<лексеевич> дружески: — Ваша подруга больна? Я, коротко: Да, М<ихаил> А<лексеевич>. — Но раз Вы уже все равно уехали... Я знаю, что никогда себе не прощу, если останусь — и никогда себе не прощу, если уеду... —Кто-то: — Раз все равно не простите — так в чем же дело?

—Мне бесконечно жаль, господа, но...» (подчеркивание мое, — НД) (СС 6/1 209)

Я думаю, не нуждается в комментариях весь этот отрывок, сценка из жизни. Особенно подчеркнутые фразы они дают преставление о том, что происходило на самом деле. По большому счету они уже расстались, еще тогда в августе, как только уехали из Малороссии, а последние несколько месяцев с сентября по начало февраля терзали одна другую. Марина все хотела бросить... Но не было достойной замены, а как только она нашлась — Мандельштам, с ее платоническим им увлечением, с их гулянием по Москве — Марина дарила свою Москву своему новому другу... Что было по возвращении к Соне? Опять же только со слов Марины, и то написанных через пять лет в том же письме Кузмину, знаем: «В феврале 1916, т. е. месяц с чем-то спустя, мы расстались. Почти что из-за Кузмина, т. е. из-за М<андельшта>ма, который, не договорив со мной в Петербурге, приехал договаривать в Москву. Когда я, пропустив два мандельштамовых дня, к ней пришла — первый пропуск за годы — у нее на постели сидела другая: очень большая, толстая, черная.

—Мы с ней дружили полтора года. Ее я совсем не помню т. е. не вспоминаю. Знаю только, что никогда ей не прощу, что тогда не осталась». (СС 6/1 210)

Утверждение, что она ежедневно была у Сони, звучит как-то неправдоподобно. И Семен Карлинский в своей книге «Марина Цветаева личность, историческое окружение и поэзия» пишет, что «весну и лето того года Цветаева и Парнок жили вместе как пара». Это ближе к истине. И не того, что она не осталась на том вечере, не простит она своей любимой Соне, а того, что не она бросила. Ее бросили, предпочли какой-то другой. Жесточайший удар по самолюбию и гордыне. Ее великую, умную, красивую... кому-то предпочли.

А Соне ничего другого не оставалось, как когда-то в далеком январе 1909 года она бросила сама мужа и Петербург, так и в феврале 1916 она нашла в себе силы одним махом, хирургическим вмешательством, разорвать эту непрестанную боль, бывшую когда-то такой любовью.

Хороший урок получила на свой цикл Сатурна С. Парнок. Как награда за прожитые годы ей была дана настоящая Любовь. Но все же Соня не выдержала испытания этой Любовью. Не смогла любить. Но ей многое дала эта встреча, эти отношения. В конце концов мы, будущие поколения, получили прекрасного, еще далеко не оцененного поэта — Софию Парнок.

В «Письме к Амазонке» тоже можно найти все, касающееся разрыва их отношений, который прекрасно прослеживается по всему тексту письма. Остановлюсь только на некоторых моментах, касающихся только Марины: «Потом будет конец. Начало любовника? Странствие по любовникам? Постоянство мужа?» (СС 5/2 166) или «И вот она уже с полными хлопот руками и сердцем, исполненным ненависти к той, которую она — неблагодарная, как все отлюбившие, и пристрастная, как все любящие, — отныне будет называть ошибкой молодости. Ее больше не проведут». (СС 5/2 167) Но все-таки: «Она ничего не забыла. Она все слишком помнит». (СС 5/2 170) Тут даже пояснять ничего не надо.

Ни у Сони, ни у Марины я не нашел другого упоминания о первой встрече после расставания. «Какое упоение мщения! И эта ненависть в глазах! Ненависть наконец-то освобожденной рабыни. Упоение тем, что наступила ногой на сердце». (СС 5/2 170) Возможно данный эпизод — литературный вымысел, но уж очень живо прочувствованный.

Дальнейшие их отношения после разрыва нигде больше не описаны. Я согласен с мнением С. Поляковой, что нижеприведенное стихотворение С. Парнок посвящено Цветаевой. Оно включено в сборник «Лоза» 1922 года. Когда написано — неизвестно. Но события в нем описанные происходили в феврале-апреле 1916 года. В нем звучит и благородство, и прощение, как все той же капризной девочке, которая сама не знает, что творит:

Краснеть за посвященный стих И требовать возврата писем, — Священен дар и независим От рук кощунственных твоих! Что возвращать мне? На, лови Тетрадь исписанной бумаги, Но не вернуть огня, и влаги, И ветра ропотов любви! Не ими ль ночь моя черна, Пустынен взгляд и нежен голос, Но знаю ли, который колос Из твоего взошел зерна? («Краснеть за посвященный стих...») СП 305

А Марина 26 апреля 1916 пишет стихотворение-покаяние:

В оны дни ты мне была, как мать, Я в ночи тебя могла позвать, Свет горячечный, свет бессонный, Свет очей моих в ночи оны. Благодатная, вспомяни, Незакатные оны дни, Материнские и дочерние, Незакатные, невечерние. Не смущать тебя пришла, прощай, Только платья поцелую край, Да взгляну тебе очами в очи, Зацелованные в оны ночи. Будет день — умру — и день — умрешь, Будет день — пойму — и день — поймешь. И вернется нам в день прощеный Невозвратное время оно. («В оны дни ты мне была, как мать...» СС 1/1 300)

Да, теперь она снова натворила, снова хочет просить прощения, и воспоминания все терзают, но обида жива, она гвоздем засела в сердце. И исправить ничего уже нельзя. Возможно, она даже хотела помириться с Соней, но та осталась как всегда неумолима. И эти строчки Марины из «Письма к Амазонке»: «(Для чего она приходила? Чтобы сделать себе больно. Иногда это все, что нам остается.)» (СС 5/2 171) написаны про эту встречу. «Когда другая уйдет, ей, может, захочется биться головой о стенку». (СС 5/2 171) Боль и страдание от невосполнимой потери, тем более, как ей казалось, по собственной глупости... Это еще больше задело Марину. Поэтому и появилась через пять лет та версия расставания, которая приведена в письме Кузмину. И приговор таким отношениям, как «жуть».

Через много-много лет, осенью 1929 года, Соня в своем стихотворении, посвященном Марине Баранович, дает прекрасный портрет Марины, многогранный и художественный, гораздо более близкий к истине, чем лирическая героиня Цветаевой из цикла «Подруга»

Я помню мрак таких же светлых глаз. Как при тебе, все голоса стихали, Когда она, безумствуя стихами, Своим беспамятством воспламеняла нас. Как странно мне ее напоминаешь ты! Такая ж розоватость, золотистость И перламутровость лица, и шелковистость, Такое же биенье теплоты... И тот же холод хитрости змеиной И скользкости... Но я простила ей! И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина, Виденье соименницы твоей! («Ты, молодая, длинноногая! С таким...») СП 397

Соня простила, но не Марина. Ей, как в больном зубе ковыряться, доставляло удовольствие мучить себя памятью о предательстве подруги. Сначала она свой цикл озаглавила «Кара», переименовала его в «Ошибку», и потом, все-таки переименовала его в «Подругу»...

Я даже могу предположить, что несмотря ни на что она все же простила Соню, в глубине души, но двойственность ее натуры и желание быть не как все, требовало от нее громогласного заявления на весь мир, что она ее не помнит, что она давно вычеркнула ее из памяти. И даже в декабре 1940 года она пишет, что видела во сне Соню, «с глупой подругой и очень наивными стихами». Это все обида...

Но, самое главное, что необходимо сказать, что подчеркивают все исследователи творчества Цветаевой, что Марина стала поэтом, только с 1916 года, после разрыва с Соней. И я совсем не согласен с А. Саакянц, что отношения М. Цветаевой и С. Парнок были в жизни Марины какой-то неопределенной ошибкой молодости. Нет, это была Любовь. Которая сотворила и дала нам: России и миру, двух поэтов. У С. Парнок в том же 1916 году вышла первая книга стихов. И если сказать по-честному, то неимение архивов или других источников, касающихся творчества Сони, или ее более безответственное отношение к плодам своего творчества, никак не умаляет ее таланта. А увлечение новым или хорошо забытым старым, типа эолийской строфы или акростиха, так это дань времени, в котором они жили и творили. Но Соня жила в большей независимости от признания или непризнания ее как поэта, поэтому с человеческой точки зрения мне ближе Софья Парнок, чем Цветаева.

А придуманная «лирическая героиня — Цветаева» — это же не настоящая М. Цветаева-Эфрон. Да, она гениальна — иногда, иногда — бездарна (см. перевод романа Анны Ноаль «Новое упование»), чаще — обычная взбалмошная баба с непомерной манией величия. А ее попытка доказать ненавидимой ей черни свою гениальность выглядит просто глупостью. Нельзя писать стихи для народа, который ненавидишь и не понимаешь. Да, Марина не признавала С. Есенина, возмущалась присуждением Нобелевской премии И. Бунину, зато восхищалась Т. Чурилиным или Е. Ланном, из каждого встречного делала себе идола — гениального поэта, а потом, сразу же после того, как ее намечтанный герой приходил в несоответствие с реальным, она его уничтожала, вычеркивала из памяти, просто оскорбляла... И про Ирину, надеюсь вы знаете, я писать не могу и не хочу... Марина всю жизнь шла по трупам. И только о мертвых она могла нормально писать. И о тех, кого еще не встретила. Потому, что она знала одну правду — сегодняшнюю. Все прочие правды, даже ее вчерашние и завтрашние — прочь... Да — она живой человек. Но до Пушкина ей все равно далеко.

Да, к слову, у самой Марины, на тот же цикл Сатурна приходится два события: отъезд навсегда из России, которая ее не поняла и не приняла (возвращение назад в Советский Союз летом 1939-го, был не только бессмысленным, но и неразумным — она же понимала куда едет); и любовь (страсть) к Родзевичу в 1923 году, которая поставила под угрозу брак с Сергеем Эфроном (о чем я писал выше — НД). Для Марины Цветаевой возвращение Сатурна на место вызвало слишком разрушительные последствия.

Какую тайну откроют нам закрытые архивы? Не знаю. Возможно, появится гораздо больше несоответствий творимому Цветаевой всю жизнь образу Великого Поэта, ей же настоящей — живой и жившей. Жила, как могла, чаще всего, как Анна Каренина, которую ненавидела, но жизнь которой прожила. Ее жизнь — противопоставление обществу и общественному мнению. Довольно неудачное. Всем близким ничего кроме терзаний и мучений она не несла. И это она называла любовью, самопожертвованием... От этого можно было и под паровоз, и в петлю, и в руки НКВД...

«Письмо к Амазонке» 1932-34 годов, три варианта черновика, так и неотправлено, вероятнее всего. Это приговор. Приговор не той любви, как она доказывает, неестественной, против которой восстает природа, это приговор ей, Марине, не сумевшей любить, и умершей тогда, в далеком 1916-м... Больше же ничего подобного в ее жизни не было. Не было Жизни... Такого роста, такого подъема, такого полета и счастья...

Об этом «Письмо к Амазонке»...

«Не обязательно умирать, чтобы умереть.

Остров. Вершина. Сиротство.

Плакучая ива! Неутешная ива! Ива — душа и облик женщины! Неутешная шея ивы. Седые волосы, ниспадающие на лицо, чтобы больше ничего не видеть. Седые волосы, сметающие лицо с лица земли.

Воды, ветры, горы, деревья даны нам, чтоб понять человеческую душу, сокрытую глубоко-глубоко. Когда я вижу отчаявшуюся иву, я — понимаю Сафо». (СС 5/2 174-175)

 

ПРИМЕЧАНИЯ

1 Диана Л. Бургин, "София Парнок. Жизнь и творчество русской Сафо", с.136

2 Елена Лебедева. "МК", 28 июля 1998 года

3 На цитируемые стихотворения М.Цветаевой из цикла «Подруга» нет сносок на источник (все есть в СС 1/1 216-228), а стихотворения помечены так: номер стихотворения и прописная П, например 10П — 10-е стихотворение из цикла «Подруга» Цикл "Подруга" № 1

4 Цветаева М. Собрание сочинений: в 7 т. / Сост., подгот.текста и коммент. А. Саакянц, Л. Мнухина. — М.: ТЕРРА; «Книжная лавка — РТР», 1997. (Далее в тексте сноски на это издание даны: СС том/часть цитируемые страницы)

5 Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и Творчество. М.: Эллис Лак. 1999. (В тексте сноски — АС и номер цитируемой страницы)

6 Цветаева М. Неизданное. Семья История в письмах / Сост., подгот.текста, коммент. Е.Б.Коркиной. — М.: Эллис Лак, 1999. (Далее в тексте сноски на это издание даны: СИП и номер цитируемой страницы)

7 Цветаева М.И. Мне нравится, что вы больны не мной.— М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. (В тексте сноски — МЦ и номер цитируемой страницы)

8 «Sub rosa»: Аделаида Герцык, София Парнок, Поликсена Соловьева, Черубина де Габриак / Вступ.статья Е.А.Калло. Сост.,коммент. Т.Н. Жуковской, Е.А. Калло.— М.: «Эллис Лак», 1999. (В тексте сноски — СП и номер цитируемой страницы)

 

© Н. Доля 2000, 
Н. Доля."Марина Цветаева и София Парнок. Любовная любовь"

 

Предыдущее

Следующее

Вы здесь: Серебряный век >> София Парнок >> О Софии Парнок >> «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»