Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

О Софии Парнок Ольга Пахомова

С.Я. Парнок 1932-1933 гг.

Часть 4

Ненужное добро.

— 1 —

Да, ты жадна, глухонемая, Жадна, Адамово ребро! Зачем берешь, не принимая, Тебе ненужное добро? К чему тебе хозяйство это — Гремучая игра стихий, Сердцебиение поэта, Его косматые стихи? Мы — дикари, мы — людоеды. Смотри же, помни: еду, еду... Эх, «еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу»!

Стихотворение датировано в Ч.т. 24.III . Римское III написано поверх арабской 2. Ошибка? Или номер месяца изменен после внесения в стихотворение исправлений? Оба варианта возможны. У Парнок случаются описки. Тут произошло некое совпадение: 24.03 и 24.02 — четверг в марте и среда в феврале. И то, и другое не противоречит гипотезе встреч по средам. Если стихотворение было вчерне написано в феврале, то в качестве «ненужного добра» могла выступить «Алмаст», которую Веденеева переписала себе в тетрадь.

Как бы то ни было, поведение Веденеевой 23 марта характеризуется словом «глухонемая». Отметим, однако, что она продолжает ходить в это невыясненное место, скорее всего с Авраменко.

Неожиданная цитата из «Руслана и Людмилы» — отзвук тех разговоров, что вела «глухонемая» с этим спутником. До 1932 г. Парнок лишь один раз процитировала Пушкина:

Опять, опять «Ненастный день потух», Оборванный пронзительным «но если»!

— это из ее первого сборника, вышедшего в 1916 году, стихотворение «В земле бесплодной не взойти зерну». Весной 1932 г. на протяжении февраля-марта она цитирует Пушкина дважды. Причем характер цитируемых текстов, скажем так, соответствует вкусу Веденеевой. О том, каков был этот вкус, можно судить по тетради, куда Веденеева переписывала любимые отрывки из литературных произведений. Среди них есть и пушкинские: из XXXVIII главы «Евгения Онегина» и послания Н.В.Всеволожскому.

Как и в случае с «Графом Нулиным» посмотрим, какие строки в «Руслане и Людмиле» предшествуют процитированным Парнок:

«Слыхал я истину бывало: Хоть лоб широк, да мозгу мало! Я еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу!»

Оставлю без комментариев первые две строки, прозвучавшие в разговоре Нины Евгеньевны с Евгенией Ивановной — у преподавателей и научных работников найдется повод употребить такую цитату.

Однако Парнок принимает это и на свой счет:

«Мы — дикари, мы — людоеды. Смотри же, помни: еду, еду...»

«Дикари» и «людоеды», видимо, потому, что еще 9 марта, при попытке Парнок объясниться, что-то по поводу особой психики поэтов от Веденеевой она уже услышала.

— 2 —

Жить, даже от себя тая, Что я измучена, что я Тобой, как музыкой, томима! Жить невпопад и как-то мимо, Но сгоряча, во весь опор, Наперерез, наперекор, — И так, на всем ходу, с разбегу Сорваться прямо в смерть, как в негу!..

Об этом стихотворении уже говорилось. Датировка его 24-м марта сомнительна. Указание в В.т. в качестве даты «март» может говорить не о том, когда стихотворение было написано, а о том, когда оно стало известно Веденеевой:

30 марта 1932 г.

— 3 —

Моя любовь! Мой демон шалый! Ты так костлява, что, пожалуй, Позавтракав тобой в обед, Сломал бы зубы людоед. Но я не той породы грубой (К тому ж я несколько беззуба), А потому, не теребя, Губами буду есть тебя!

— 4 —

Вам со стороны виднее — Как мне быть, что делать с ней, С той, по ком я пламенею, С той, при ком я леденею, С ...еевой моей? Ееее, ееее, — Как поют четыре Е! Каждое из них лелею И от каждого хмелею, — Не житье, а житие! Слышу музыку во сне я: «Ееее», стонет стих. Водяница! Лорелея! О, как сладко я болею Прозеленью глаз твоих!

— 5 —

Мне кажется, нам было бы с тобой Так нежно, так остро, так нестерпимо. Не оттого ль в строптивости тупой, Не откликаясь, ты проходишь мимо? И лучше так! Пускай же хлынет мгла, И ночь разверзнется еще бездонней, — А то я умереть бы не могла: Я жизнь пила бы из твоих ладоней! Какие б сны нам снились наяву, Какою музыкой бы нас качало — Как лодочку качает у причала!.. Но полно. Проходи. Я не зову.

Под этими тремя стихотворениями в В.т. тоже стоит «март». В Ч.т. дат нет. Попробуем показать, что это действительно март. А в марте остается только последняя неделя 28.03 — 03.04. Среда приходится на 30-е марта. Если предположение о встречах по средам верно, то эти три стихотворения должны быть написаны в один день. Но прежде, чем говорить о стихах, посмотрим, чем был день 30-е марта для Нины Веденеевой.

В первые дни последней недели марта произошли события, для Веденеевых не малозначимые. Вот как обстояли дела на Днепрострое (из дневника Б.А. Вейде, заведующего учетом отдела найма и увольнения рабочей силы Днепростроя, — еженедельник «Досье», Запорожье, 2002 г.): «28 марта 1932 года в 5 часов 20 минут лучшими ударниками Днепростроя была замешана на бетонном заводе, перевезена на плотину, опущена и уложена последняя завершающая 608-тысячная бадья бетона в гребенку. Я был на митинге на плотине по этому поводу. Это была незабываемая, волнующая картина на фоне днепровских вод, низвергавшихся водопадом с верхнего бьефа в нижний».

Все Веденеевы были очень дружны между собой, поэтому успех на Днепрострое, где главным инженером был брат Нины Евгеньевны, не мог быть ей безразличен. А тем более избрание Б.Е. Веденеева, в составе большой группы деятелей науки, академиком АН СССР. Это произошло на другой день, во вторник 29 марта. Безусловно, в среду 30 марта настроение у Нины Евгеньевны должно было быть особым. Возможно, что в эту среду ее окружало большее число людей. Может быть, среди них были и ее общие с Парнок знакомые. А такие знакомые, вообще-то говоря, были, и, может быть, именно благодаря им и состоялась кашинская встреча. Об этом я расскажу подробнее, когда речь пойдет о письмах Парнок к Веденеевой, написанных летом 1932 г. А пока я только назову имя: Лия Исаковна Лифшиц, в 1926 г. штатный научный сотрудник медицинского факультета 2-го МГУ, ординатор Клиники социальных и профессиональных болезней 1-го МГУ. Сын ее, Семен Львович, был на 10 лет старше сына Веденеевой, следовательно, надо полагать, что приблизительно на столько же Лия Исаковна была старше Нины Евгеньевны.

Закончив с экспозицией, перейдем к 30-му марта . То, что я скажу дальше, будет следовать только из текста самих стихов. А затем посмотрим, есть ли у этой версии какое-либо фактическое подтверждение.

Начнем с «людоеда» — он ключ ко всей ситуации. Ведь так шокирующий иных «людоед» — стихотворение совершенно невинное. Если читать его не как отдельное «произведение», а в тех рамках, в коих он и существует: стихи «по случаю». А именно, как ответ на прочитанное Веденеевой вслух в присутствии третьих лиц «Да, ты жадна, глухонемая,...» и выраженное ею при тех же свидетелях недоумение по поводу последних строк:

«...Смотри же, помни: еду, еду... Эх, «еду, еду, не свищу, А как наеду, не спущу»!»

Принадлежащие «дикарям и людоедам», какое обещание они содержат? Съесть «глухонемую»?

«Да, ты жадна, глухонемая,...» написано в четверг 24 марта. Оно не могло стать известным Веденеевой раньше среды 30-го. Можно предположить, что после 24 февраля у Парнок нет возможности говорить с Веденеевой наедине, поэтому стихотворение, написанное 24 марта, она отдает ей в присутствии свидетелей. Кто они? Скорее всего общие знакомые (Лифшицы?). Последующие «шалость» Нины и непринужденность Парнок — за это (за это и возраст Лифшицев, делающий их снисходительными к выходкам «молодых»). Читая вслух «глухонемую» и комментируя ее, Веденеева хочет смутить Парнок и положить конец начатой ею «переписке».

Парнок, и правда, поражена. Окружающие, смеясь, говорят что-то о чертенке, который водится в Нине, или скорей уж о демоне, учитывая ее тифлисское происхождение. Отсюда — «мой демон шалый» (демон этот скорее лермонтовский, чем цветаевский, забытый «демон крутолобый»). Парнок поражена дерзостью Нины, но эта дерзость ей на руку. Она с готовностью принимает вызов и пишет «Моя любовь, мой демон шалый,...», завершая его фразой, которая в свою очередь содержит вызов, так как стихотворение с таким финалом Нина огласить не решится. Таким образом, здесь никакой эротики нет. Здесь пикировка — пример тех «неумных» разговоров, о которых отец писал Нине еще до ее отъезда за границу (письмо Е.Л. Веденеева к дочери Нине от 24.07.1901 г.)

Нина, конечно же, не огласит «людоеда». А окружающие, на основании высказанных ею ранее подозрений, явно советуют Парнок быть помягче с Веденеевой. «Вам со стороны виднее...» — пишет та под соответствующие реплики. Видя, что Парнок продолжает писать, Веденеева прекращает игру и под каким-то предлогом покидает общество («на время»). Вскоре уходит и Парнок — ведь это шанс увидеть Нину наедине!

Не найдя Веденееву, она идет — куда ж идти? — конечно же, в «курилку».

Как ни странно, всему этому есть некоторые подтверждения.

В Ч.т. все три стихотворения написаны на одном небольшом сложенном пополам листочке. Парнок, видимо, носила с собой блокнот, и вклееные в Ч.т. маленькие листочки со стихами — оттуда. Написано, как все в Ч.т., карандашом. Почерк четкий, но в «Вам со стороны...» и «Мне кажется...» есть небольшие исправления. Кроме этих стихотворений, на том же листке — «Вижу: ты выходишь из трамвая...», под которым в В.т. стоит «апрель». Каждое стихотворение написано на отдельной страничке этого сложенного пополам листка. Вот как это выглядит. На одном развороте: слева — «Вижу...», справа — «людоед». На обороте «людоеда» — « Вам со стороны виднее...», на обороте «Вижу...» — «Мне кажется, нам было бы с тобой...». Линия сгиба на листке такая глубокая, как если бы его складывали по ней в разные стороны несколько раз.

Написание на одном листке свидетельствует в пользу одного дня. Исправления говорят о том, что стихи оказались на одном листке не в результате их позднейшего переписывания, — тогда исправлений бы не было, как нет их в «Вижу: ты выходишь из трамвая...».

Парнок не писала на обороте листка за исключением тех случаев, когда стихи писались набело, для адресата, — например, БМ4 и БМ5 или «До Родиона-ледолома» и «Измучен, до смерти замотан». Такие стихи написаны разборчивым почерком, в отличие от тех, что записывались «для себя». В данном же случае на одном листке — черновые варианты с исправлениями.

Заполнение листка началось с «людоеда» — хронологически он первый. А написан он внутри листка. То есть, листок сначала был сложен пополам и затем на внутренней второй странице написан «людоед» с тем, чтобы в сложенном (закрытом) виде передать листок адресату. Далее, уже на внешних страницах, пишутся «Вам со стороны...» и «Мне кажется...».

Прочла или нет Веденеева «людоеда», нельзя сказать однозначно, но то, что не прочла «Вам со стороны виднее...», более, чем вероятно, иначе Парнок не продолжила бы писать на том же листке «Мне кажется...» и уж тем более в апреле — «Вижу: ты выходишь из трамвая...».

Мы остановились на том, что, не найдя Веденееву, Парнок отправилась в курилку. И где-то здесь столкнулась с той, кого искала: «не оттого ль в строптивости тупой, не откликаясь, ты проходишь мимо?»

Чтобы записать это, Парнок использует внешнюю незаполненную сторону сложенного пополам листка — на другой внешней: «Вам со стороны виднее...». Две капли воды, проявившие химический карандаш в тексте «Вам со стороны виднее...», говорят о том, что запись производилась в помещении, где подобные поверхности возможны. «Я жизнь пила бы из твоих ладоней» — очень реальный образ, как это всегда у Парнок. Отметим резкий всплеск эротики в этом стихотворении. Надо отдавать себе отчет — что является предметом сравнения в строке:

...«Как лодочку качает у причала!..»

А для того увидеть, как приливная волна от парохода, совершающего у пристани свой маневр, бьет о берег лодку резкими, постепенно затухающими по амплитуде толчками. Этот зрительный образ покажет, что ритм последней строки, предписанный ее синтаксисом и оттого всеми ощущаемый, на самом деле возникает в строке предыдущей и полностью дублирует рисуемую в ней картину.

Вообще: об эротике в стихах Парнок. Я говорю о стихах, не о четверостишиях, являющихся, по сути дела, зарифмованной речью. Для них иные законы — законы драматургии, но мы не были свидетелями тех сцен, реплики из которых для нас сохранились.

Эротика в стихах, конечно, присутствует, но только совсем не там, где видят ее шокирующиеся. Она очень далека от примитивного называния и показывания пальцем. Словесное выражение получает уже конец событийной или образной цепочки, начавшейся с эротически окрашенного факта. Примерами тому и «Измучен, до смерти замотан» (во всех своих деталях), и «Седая роза» («седина мороза в волосах твоих», а не «на волосах» — это не ошибка, как казалось С.В.Поляковой).

Лодочка у причала из того же ряда. Точность сравнения закамуфлирована здесь необходимостью для читателя точно увидеть названный зрительный образ, — чтобы лодка не качалась, как зыбка с младенцем. При авторском же чтении, а Парнок свои стихи читала, понимание должно было быть однозначным.

Итак, эти три стихотворения — импровизация (исключительное состояние — вспомним импровизатора из пушкинских «Египетских ночей»), они составляют единое целое, их нельзя разорвать. То, что на этом же листке Парнок напишет набело апрельское «Вижу: ты выходишь из трамвая...», говорит о том, что в тот момент, когда оно писалось, по крайней мере, два из этих трех стихотворений не были известны Веденеевой. То есть, «до Родиона-ледолома, за тринадцать дней вперед» — 8 апреля — Веденеева не знала этих стихов, и судьбу отношений решила адекватность поведения Парнок в вышеописанной сцене (оттого я о ней и говорю), а если уж вести речь только о стихах, то последние две «медведицы», что и подтверждается: — во-первых и прежде всего, самой В.т. (только в них чернила размазаны — на третьих строфах (то есть при чтении вторых?) — ведь не чай же на них пили?); — во-вторых, архивом Н.Е.Веденеевой, не содержащим копий стихов из В.т. за исключением этих двух (машинописная копия, пунктуация не сохранена, неточности в тексте, как если бы печаталось по памяти); — в-третьих, стихотворением Н.Е.Веденеевой, посвященным С.Я.Парнок и датированным ноябрем 1944 г.:

В бумагах Н.Е. Веденеевой с этими стихами, написанными красными чернилами, соседствует машинописная копия БМ6, БМ7, о которой уже говорилось выше. И ясно, что, когда речь идет о «покорных словах», зовущих и отвергающих, в виду имеются именно эти стихи и, соответственно, период после 24-го февраля до 16-го марта. Парнок действительно имела возможность тогда (да и позже) видеть Нину Веденееву из окна своей комнаты: лаборатория МИТХТ, где та работала, находилась по адресу Мерзляковский пер. д.1 — фактически напротив дома, где жила Парнок.

По-видимому, эти стихи Веденеевой и стали основанием для предположений некоторых комментаторов о том, что место действия «Вижу: ты выходишь из трамвая...» — Никитский бульвар, а сама Парнок смотрит на героиню стихотворения из окна своей комнаты. Что тут хочется сказать? — Перечитайте.

— 6 —

 

Позволю себе высказать мнение, что обстановка в «Вижу...» — не комнатная. «Ветер веет, сердцу навевая» нельзя написать дома у окна. Дома не ветер, в лучшем случае — сквозняк. «Взгляда от тебя не отрываю» тоже не получится. Для того, чтобы испытывать это ощущение, необходимо не только постоянно иметь объект в поле зрения — необходимо, чтобы взгляд был неподвижен, и, следовательно, угловые перемещения объекта в поле зрения минимальны. Это возможно лишь в том случае, если объект достаточно удален и движется по направлению от наблюдателя или к нему. При движении справа налево и наоборот такое ощущение можно иметь только при очень большом удалении объекта. Суммируя: движение глаз, а тем более поворот головы при слежении за объектом разрушает ощущение «неотрывного» взгляда. Ощущение «вся» возможно лишь в случае, если объект полностью находится в поле зрения. Следовательно, при движении к наблюдателю это ощущение очень скоро пропадает, не успев стать осознанным.

С рассматриваемой ситуацией все вышесказанное соотносится так: если дело происходило на Никитском бульваре, то наблюдение осложнялось именно тем фактом, что улица была бульваром. Трамвайная остановка была справа от окна (пишет Бургин) — главное, что не напротив. На бульваре из окна можно наблюдать за остановкой только на своей стороне. Если она удалена вправо или влево, то наблюдаемый объект или же сразу переходит бульвар и таким образом скрывается из поля зрения, или же проходит по тротуару мимо наблюдателя. Оба варианта не оставляют возможности для «неотрывного» взгляда.

Такую возможность дает практически единственная ситуация: не бульвар, а широкая улица, наблюдаемый объект, выйдя из трамвая, удаляется в направлении противоположном от наблюдателя.

Я прошу прощения за эту попытку «алгеброй гармонию проверить», но ведь героиня нашего повествования — физик. При наличии у читателя личного опыта все вышесказанное излишне.

А какая же ситуация складывалась в апреле? Встречи по средам прекратились. Возможно, 30 марта Веденеева сообщила о том, что она пропустит несколько недель. Во всяком случае Горнунг в своей записи от 15.04.1932 говорит о своем посещении Парнок и о том, что «зашел разговор о последних литературных вечерах Б. Пастернака — 6 и 11 апреля.» 6 апреля — среда. Значит, Парнок ее пропустила, посетив вечер Пастернака. Видимо, она знала об отсутствии Веденеевой.

В этой записи Горнунга есть еще несколько строк:

«С.Я. рассказала, что в последнее время к ней несколько раз заходил Густав Густавович Шпет, — он ей очень нравится. Шпет перевел на английский язык ее песню Алмаст.

Сегодня в первый раз С.Я. рассказала мне о том, как в 1921 г. она попала в железнодорожное крушение. Перед отходом поезда она попросила сидевшего против нее мужчину поменяться с ней местами, чтобы ей ехать вперед лицом. Во время крушения этот пассажир погиб, а она на своем месте осталась жива. Это обстоятельство очень ее мучило и она не любила вспоминать об этом.»

Информация о Шпете значима для Горнунга: в 1923-1929 гг. Г.Г.Шпет был вицепрезидентом Государственной академии художественных наук, где Л.В.Горнунг работал в 1925-1930 гг. секретарем секции пространственных искусств и в фотокабинете. Мы же отметим другое. Парнок рассказывает Горнунгу, малознакомому ей молодому человеку, то есть знакомому на бытовом уровне, не близкому душевно, о том, о чем раньше ей было неприятно даже вспоминать.

Что когда-то толкнуло Парнок на эту спекуляцию своим внешним образом женщины, стоившую ее случайному попутчику жизни? Скорее всего головная боль, которой она частенько страдала, и что далеко не шутка для того, кто испытал ее «по полной программе». Теперь Парнок вспоминает, и у нее даже возникает потребность поделиться этими воспоминаниями с кем-нибудь. Чем вызвано это обострение того, что можно назвать фатализмом, можно — ощущением предопределения, утраченным в 1928 г.? Наверно, этого мы не узнаем никогда. Поговорим о том, о чем догадаться можно.

В стихотворении «До Родиона-ледолома...» (среда 20 апреля 1932 г.) «не ходила я на реку» воспринимается, как до среды 20-го апреля не ходила туда, где могла видеть героиню. Но могла ли так долго ее не видеть?

Вспомним август 1932 г. Н.Е.Веденеева уезжает в Каширу, а затем на Днепрострой, а Парнок, отказавшись ехать с ней, плывет на пароходе с О.Н.Цубербиллер по Волге и Каме до Перми. В письме от 22.08 Парнок пишет Веденеевой о том, что они с Ольгой Николаевной предполагают 28 августа вернуться в Москву. И тут же телеграмма от Парнок из Днепропетровска от 31.08:

Сама телеграмма не сохранилась — есть только ее текст, переписанный на листочке бумаги. Д.Л. Бургин пишет, что неизвестно, как отнеслась Веденеева к неожиданному визиту своей дикарки. Отвечу: никак. Веденеева в это время уже вернулась в Москву (см. письмо к сыну от 26.09.1932 и письмо к Е.И. Авраменко от 30.08.1932). Парнок и Веденеева разминулись в пути и телеграмма, по-видимому, была отправлена из Днепропетровска в Москву.

Этот неожиданный порыв Парнок, невозможность для нее ждать, хотя бы несколько дней, не говорит ли о том, что и в апреле она не может ждать три недели до 20-го и едет к МИТХТ, где преподавала Веденеева (и О.Н. Цубербиллер — поэтому место Парнок известно), чтобы увидеть ее.

Место подходящее. Б. Пироговская — широкая улица. Сквер напротив переулка Хользунова, ведущего к МИТХТ, — здесь трамвайный круг для 34-го маршрута (от Кропоткинской улицы), сюда по Плющихе выходит 15-ый маршрут (от Никитского бульвара). Для наблюдателя со стороны сквера Веденеева уходит к МИТХТ по переулку Хользунова в сторону, противоположную от наблюдателя.

Из стихотворения ясно, что, встретив Веденееву на улице, Парнок не пытается подойти к ней. В этой ситуации и невозможно: Нина Евгеньевна спешит на занятия.

Веденеева скрылась, куда же идти? В город — по Пироговке или по Плющихе, по которой приехала? Или к виднеющемуся справа Новодевичьему монастырю? Парнок идет никуда — в сторону противоположную той, куда скрылась Веденеева. Узкий переулочек вниз начинается от пересечения Погодинской и Плющихи на выходе к скверу на Девичьем поле, и через два квартала — набережная. К апрелю снег с тротуаров в Москве уже сходит, но река еще подо льдом.

— 7 —

Сейчас переулок (1-й Тружеников), идущий параллельно Пироговке, обрамленный двумя спусками к набережной (по 2-му Труженикову и 2-му Вражскому), нельзя узнать. Исчезли двухэтажные жилые домики. На их месте такие же маленькие конторки и банки, один — даже со львами у входа. Но на пересечении 1-го Труженикова и 2-го Вражского градостроительному зуду было суждено отлиться лишь в следующие формы. По нечетной стороне, на квартале между 1-м Тружениковым и Плющихой, — это фундаментальное сооружение за столь же фундаментальным забором (и то, и другое с признаками юго-восточного колорита), посольство республики Корея. По четной стороне, к набережной, на обширном заасфальтированном блюдце прилегающей территории — небольшая церковь, Храм Воздвижения Креста Господня на Чистом Вражке.

«До Родиона-ледолома, за тринадцать дней вперед» — это 8 апреля, пятница. А накануне — 7 апреля, Благовещенье. Связь этих двух событий видит и Парнок. Вот надпись, сделанная ею, на экземпляре «Стихотворений», подаренном Веденеевой:

Благовещенье 1933 г. — годовщина «до Родиона-ледолома». Что же это за событие, о котором Парнок узнает в среду 20 апреля? Ответ — в записочке Парнок от 2 мая 1932 г., сохраненной Ниной Веденеевой. Текст ее был напечатан в «De visu» с неточностями, поэтому приведу его полностью:

2.V.1932

Милая благодетельница,

чтобы не думать больше о нашем долге, решила заехать к Вам сегодня же, рискуя даже не застать Вас дома. Оставляю Вам 60 руб. Это по приблизительному подсчету то, что мы Вам должны.

Еще нас смущает вопрос о том, как, не обидев Веру Алексеевну, компенсировать затраченные ею для нас время и силы. Пожалуйста, помогите нам и в этом, т.к. такова уж наша судьба — быть Вашими должниками.

Чашечку голубую пока не возвращаю — пусть погостит еще у меня: это единственная реальность, убеждающая меня в том, что поездка моя была не сон и что я, действительно, была в Кашине.

Ваша С.П.

Отметим обращение к адресату записки на Вы.

По-видимому, 20 апреля Нина Евгеньевна пригласила Парнок вместе с О.Н.Цубербиллер поехать в Кашин. А необходимые для осуществления этой поездки действия были предприняты ею 8 апреля («до Родиона-ледолома, за тринадцать дней вперед»).

Записка датирована 2-м мая. Значит, вернулись 1-го мая в воскресенье? Парнок отмечает связь Благовещенья с переломом в отношениях с Веденеевой, отметим и мы (несомненно, вместе с Парнок), что на 1 мая в 1932-м году приходилась Пасха. Следовательно, поездка в Кашин состоялась на Страстной неделе перед Пасхой.

Поспешный приход Парнок к Веденеевой 2-го мая, быть может, связан не столько с желанием побыстрее отдать долг, сколько с надеждой увидеть ее завтра у себя. Согласно записи, сделанной Горнунгом 3 мая 1932 г., он в этот день «ездил с О.Н.<Цубербиллер> на разведку в Соколову Пустынь на Оке, недалеко от города Каширы.» Поездка была связана с поиском дачи для летнего отдыха Цубербиллер и Парнок. Отдыхали ли они летом 1932 г. под Каширой неизвестно. Известно, что в Кашире отдыхала Веденеева с Авраменко (письма Н.Е.Веденеевой к сыну от 8.08.1932 г. и 26.07.1933 г.). Из стихов известно, что Парнок была в Кашире:

«Затерянный этот в садах городок» — конечно, не Кашин, а Кашира (в полном согласии с русской грамматикой: если «городок» не поименован, значит все сказанное о нем относится к последнему имени в списке в предшествующем предложении). По всеобщей переписи 1897 г. в Кашире было более 160 садов с 6 тыс. плодовых деревьев. Северный Кашин на бедных землях Тверской области такого впечатления не производит. Кстати, в стихах Парнок никаких примет Кашина не осталось. И это понятно. Кашин не живописен.

Вообще, вопрос о Кашине очень сложен. Есть как бы два Кашина. Один тот, что предстает в воображении на основе описаний, плана города, фотографий, а другой — личные впечатления от виденного. Приведу цитату из текста, размещенного на одном из Интернетовских сайтов, посвященных Кашину:

«Многие древние русские города отличаются не только своим неповторимым внешним очарованием, но и особыми сакральными символами. Таким предстает перед нами Кашин. Еще первые кашинские поселенцы (XII век) для возведения города нашли уникальное место: крутую петлю — полуостров в виде сердца — которую образует река Кашинка. Древние зодчие использовали заложенную природой особенность — здесь перекрещивались две естественные оси: одна продольная — ось перешейка, другая — поперечная, петля реки вытянута в ее направлении.

По данным конца XVI — начала XVII вв. на продольной оси стояло 17 храмов, а на поперечной — 16. Таким образом, их общее количество составляло 33. В христианстве это число связано с возрастом Христа.

Возвышающийся в центре сердца полуострова — Воскресенский собор был окружен горним ожерельем церквей — числом 24. Завершал градостроительную композицию символ Святой Троицы — гигантский треугольник. Вершинами треугольника были три наиболее крупных монастыря города, стоявшие на его окраинах.

В XVIII в. застройка города претерпевает значительные изменения. Гражданская застройка подчинена регулярному плану. Купеческими особняками застраиваются центральные улицы города — Петербургская и Московская (ныне ул.Ленина и К.Маркса).»

Когда приезжаешь в Кашин ничего этого не видишь. Прямоугольная планировка скрадывается пересеченной местностью — берега Кашинки холмисты. Многие улицы (на плане — улицы) оказываются заросшими травой тупиками. Растительность в кашинских садах невысока — больше кусты да огороды, чем деревья. Церкви затерялись среди деревенских и полудеревенских улочек и заметны глазу только на пятачке центра.

Церкви пострадали: и в 30-е годы — годы борьбы с религией, и в наше время — в 1998 г. сгорела старейшая кашинская церковь Иоакима и Анны, находившаяся неподалеку от кашинского санатория. Но общее впечатление от города вряд ли сильно изменилось и то, что Кашира есть в стихах, хотя бы строчкой, а Кашина вовсе нет — это подтверждает.

Кашин — это нечто, взору скрытое, это Плутонов сад в большей мере, чем то место, что так называет Парнок. Но что же приводило Нину Веденееву в Кашин? Она приезжает сюда в 1932 г. трижды: в январе, в апреле и в августе, с интервалами почти равными — 3 месяца — и пребывает здесь неделю, не более. Важное обстоятельство — очевидно, Авраменко в это время с ней нет — в Кашине Веденеева свободна. Объяснение, скорее всего, в том, что с 1884 г. в Кашине существует курорт на местных минеральных водах. Его профиль: желудочно-кишечные и гинекологические заболевания, заболевания опорно-двигательного аппарата и периферической нервной системы. Веденеева страдала каким-то желудочным заболеванием (об этом в письме к сыну в мае 1933-го и в более ранних письмах), и ее поездки могли объясняться (по крайней мере, для окружающих) необходимостью лечения минеральными водами.

Мы не знаем реакции Веденеевой на записочку Парнок. Знаем, что она ее сохранила. Следует ли это отнести на счет пунктуальности Нины Евгеньевны, хранила ли она все, что бы ни было написано — не знаю. Но понятнее (понятнее — не значит правильнее) думать, что это не так. И, быть может, сохраненная записочка свидетельствует о том, что 3-е мая что-то значило для Веденеевой.

— 7 —

В веденеевском архиве есть среди писем еще одна сохраненная записочка. На этот раз — принадлежащая перу Нины Веденеевой. Под ней, естественно, нет никакой даты. Вот она:

«Женюрик, родной мой, я поехала на Сходню и вернусь час. к 4-5. Не прибавляй к тому тяжелому что у тебя на душе еще мыслей обо мне. Я твой друг, все мое желание — быть тебе какой могу поддержкой в тяжелую минуту. Я ем, сплю и как видишь — поехала послушать, поют ли птички в лесу. Я тебя люблю всем сердцем, твое горе — мое.

Если тебе не хочется иметь компаньоном сегодня в театре кого либо из обычных спутников, я пойду с тобою. М.б. так тебе будет уютнее?

Мама»

Судя по содержанию записки — это, скорее всего, май: театры работают и птички собираются запеть. Труднее сказать, который год. Работая на Днепрострое, сын Веденеевой бывал в командировках в Москве, и Нина Евгеньевна старалась к его приезду «запастись билетами» (письмо Н.Е.Веденеевой к сыну от 24.10.1932 г.). Упоминание в записке об «обычных спутниках» наводит на мысль о том, что Евгений еще не был женат. Похоже на 35-й год: в мае Евгений приезжал в Москву и, возможно, был с матерью в театре (в письме Веденеевой к сыну без даты, — из его содержания следует, что это май 1935-го года: «После твоего отъезда в театре не была, в концерте — 1 раз.»).

В записке Веденеева говорит о себе: «Не прибавляй к тому тяжелому что у тебя на душе еще мыслей обо мне. ... Я ем, сплю и как видишь — поехала послушать, поют ли птички в лесу.»

Депрессия, казалось бы преодоленная в Армении, периодически еще будет возвращаться к ней. Так случится, например, зимой 1936-го, когда она уезжает в подмосковный санаторий или дом отдыха, пожалуй, не столько для того, чтобы переломить свое состояние, сколько затем, чтобы не мешать счастью сына, вернувшегося с Днепростроя с молодой женой. Летом 1936-го она, как в 1934-м, оставляет Авраменко и едет одна в Судак.

Следуя не логике мыслей, а логике чувств: если летом 1936-го она не теряет надежды повторить Армению и найти следы «дорогого призрака» на земле («Мне нужно смириться, смириться и не звать дорогой призрак» — из письма Веденеевой к Авраменко из Эривани 21 июля 1934 г.), то весенняя записочка о поездке в Сходню не называет ли нам имя места действия для следующих строк:

Это написано не о Кашине — в апреле яблони еще не цветут, тем более севернее от Москвы, в Кашине, да и в стихах прямо сказано — «май». Что же касается Сходни, то вот какой она была в 20-е годы: «Тогда это был очень симпатичный пригородный поселок. Он возник еще во время строительства Николаевской (позднее Октябрьской) железной дороги и в нем жили, главным образом, квалифицированные железнодорожные рабочие и служащие разных рангов, но связанные преимущественно с железной дорогой. До революции там было построено и некоторое количество хороших и благоустроенных дач, принадлежещих людям разного достатка.» «...Поселок был примечателен во многих отношениях. Прежде всего большинство его улиц было мощеными, что тогда было отнюдь не часто в подмосковных поселках. Его пересекали прямые улицы, которые тогда именовались проспектами — они и были проспекты. Многие из них выходили к чистой, пречистой и холодной речке Сходня — одной из источников радости сходненской ребятни. Кроме того, поселок был непьющий.» «Тогда по Октябрьской дороге ходили паровички. Но путь до Москвы занимал только 40 минут.» (Из воспоминаний академика Н.Н. Моисеева «Как далеко до завтрашнего дня».)

Странное совпадение, но в контексте того, что Сходня была поселком железнодорожников, сразу вспоминается, что в Ч.т. «Тоскую, как тоскуют звери...» и «Ты помнишь коридорчик узенький...» написаны на двух сторонах листа, являющегося бланком служебной записки со штампом: «Сев.ж.д. член правления по технич. части».

Раз уж речь зашла о местах в Подмосковье, связанных с именем Веденеевой, упомяну и еще одно — сейчас оно находится в черте Москвы, а тогда было пригородом.

В хранящейся в семейном архиве дамской сумочке Нины Евгеньевны, кроме пригласительных билетов на юбилейные заседания различных отделений АН СССР, проходившие в 50-е годы, (памяти С.И. Вавилова, Николая Коперника, Д.И. Менделеева, Е.С. Федорова), кроме письма из ГПБ им. М.Е. Салтыкова-Щедрина от 16.07.1947 с просьбой прислать ее работу: «Термическое выцветание дымчатого кварца» из Докладов АН СССР, есть и еще одна вещица: набор открыток «Музей-усадьба «Кусково»«, год издания — 1948. Об этом можно было бы и не упоминать, если бы не одна деталь — из обложки аккуратно, по рамке, вырезано находившееся там изображение. Это говорит о том, что открытки неоднократно просматривались, а изображение на обложке мешало воссозданию впечатлений. Что это могло быть? Не пейзаж. Ибо, для Веденеевой, чем он отличался от видов на открытках? Скорее всего — портрет. И в 1948-м году — портрет Прасковьи Ивановны Ковалевой-Жемчуговой, графини Шереметевой, работы крепостного художника Н.И. Аргунова. Неизвестно, с памятью о чем или о ком было связано Кусково для Веденеевой, ясно, что для нас Кусково теперь будет связано не только с именем Параши Жемчуговой, героини русского варианта сказки Перро про Золушку, но и с образом героини современной версии сказки, классифицируемой по указателю Аарне-Томпсона как тип сюжета 425, — к нему принадлежат и история об Амуре и Психее из «Золотого осла» Апулея, и аксаковский «Аленький цветочек».

Возвращаясь к майским стихотворениям Парнок, нельзя не упомянуть еще одно, в Ч.т. и тем более в В.т. отсутствующее. Это послание Тихону Чурилину, датированное 12-м мая 1932 года:

Обратим внимание на вновь возникающую тень астрономии в первой строфе:

Что ж, ведь 12 мая — четверг. И астрономические впечатления среды еще не забылись. Кстати, и встреча с Чурилиным (а из стихов видно, что это встреча после большого перерыва) могла произойти в среду — Чурилин жил неподалеку от Веденеевой, на Новинском бульваре. Новинский бульвар — на пути от Кропоткинской к Садово-Кудринской (довод в пользу планетария?)

О 12-м мая есть запись у Горнунга, которая пояснит нам, кто еще, кроме Чурилина и самого Горнунга, был в этот день у Парнок:

«Вечером зашел к С.Я. У нее я встретил строителя Днепростроя инженера-энергетика Веденеева с его сестрой Ниной Евгеньевной. Неожиданно для меня Н.Е. предложила мне два билета в Дом ученых на концерт в пользу собирательницы северных песен и сказок Ольги Эрастовны Озаровской, которая сейчас не может работать и очень нуждается. Недавно мне сказали, что она сожгла свой архив и рукопись второй книги северных сказок, еще не изданной. Еще до революции она открыла и привозила в Москву знаменитую сказительницу Марию Кривополенову.»

Б.Е. Веденеев часто приезжал в Москву по делам службы. То что 12-го мая Нина Евгеньевна знакомит Парнок с братом, дает основание предположить, что к этому времени ее отношения с Парнок уже стабилизировались. Что было для Веденеевой побуждающим мотивом к такому знакомству — желание ввести Парнок в круг своей семьи или же намерение взять ее летом с собой на Днепрострой — неизвестно, так как неизвестно, когда возникла и начала осуществляться идея с переводом сына Веденеевой Евгения из Твери на Днепр (сам перевод произошел в июле).

Предыдущее

Следующее

Вы здесь: Серебряный век >> София Парнок >> О Софии Парнок >> Часть 4