|
|||||||||
|
Вы здесь: Серебряный век >> София Парнок >> О Софии Парнок >> Не судить одно условие... |
О Софии ПарнокЕлена Лебедева |
Не судить одно условие...
У Марины Цветаевой было две любви по имени Софья
Ни в одну из заповедей - я, моя к ней любовь, ее ко мне любовь, наша с ней любовь - не входила. О нас с ней в церкви не пели и в Евангелии не писали... Мы же обе шли только против "людей": никогда против Бога и никогда против человека.
Марина Цветаева. "Повесть о Сонечке".
Бледное московское утро. Пустынный кривой переулочек в самом центре города выводит на Поварскую. Сонечка сейчас скроется за поворотом. Можно проводить ее до угла и смотреть, как она торопливо уходит в сторону Садовой. Потом тихий, одинокий путь по Борисоглебскому обратно, туда, где кабинет. Неизменная папироса, лист бумаги, острый прищур глаз. Минута - и польются, как ключевая вода, чудесные стихи о пережитом и недосказанном.
У Марины Цветаевой в жизни было две больших любви по имени Софья. Одну она называла только Соня. Вторую только Сонечкой. Может быть, чтобы та не напоминала первую. Так случилось, что Цветаевой суждено было обеих пережить. И обеих - ненадолго. Эти страницы жизни поэтессы долгое время оставались неизвестными. Из ложного ли стыда или от недостатка фактов, только в основном биографы тщательно обходили их стороной. Цветаева же никогда не была ханжой, и никогда "общественное мнение" не влияло на ее поведение ей было тесно быть хоть чем-нибудь очерченной. Ей часто говорили: "Марина, так никто не делает! " И слышали в ответ: "А я Кто! " До елабужской петли 31 августа 1941 года - все по-своему. Может быть, если бы не эта ее черта характера, не было бы многих дивных поэм и стихов. В том числе и порожденных Любовью.
Часть I. "Незнакомка с челом Бетховена"
С фотографии смотрит молодая женщина - лицо не особенно красивое, но властное. Тяжелый, "лермонтовский" взгляд. Резко очерченный подбородок, твердая пиния рта, выпуклый крутой лоб. Это - Софья Яковлевны Парнок, поэтесса и литературный критик, печатавшаяся до революции под псевдонимом Андрей Полянин. Более полутора лет она заменяла Цветаевой весь мир, и они обе вдохновляли друг друга на творчество. Цветаевские стихи романса "Под лаской плюшевого пледа", который проникновенно поет Лариса Огудалова Паратову в фильме "Жестокий романс", посвящены :
В том поединке своеволий Кто в чьей руке был только мяч? Чье сердце - Ваше ли, мое ли Летело вскачь...
Она была старше Цветаевой на семь лет. Рано лишившись матери, Парнок с детства чувствовала неприязнь к отцу и искала утешение в подругах. Ее первый роман с Надеждой Поляковой, однако, кончился несчастливо. Тогда она вышла замуж за человека, который оказался единственным мужчиной в ее жизни - литератора Владимира Волькенштейна. Этот брак не сложился и очень скоро распался по инициативе Парнок. Она стала пробивать себе дорогу в литературу и жизнь сама. И... с помощью любимых подруг.
С Цветаевой они познакомились в начале октября 1914 года в салоне писательницы Натальи Крандиевской, жены Алексея Толстого (есть и другая версия, что это произошло у Максимилиана Волошина). Чувство вспыхнуло внезапно, что называется, с первого взгляда. Чем она покорила Цветаеву - неженской силой, остротой ума, волевым взором, какой-то трагической безысходностью в лице?
Всех героинь шекспировских трагедий Я вижу в Вас. Вас, юная трагическая леди, Никто не спас! Я Вас люблю. - Как грозовая туча Над Вами грех - За то, что Вы язвительны, и жгучи, И лучше всех...
Через несколько дней после встречи в салоне Цветаева, проходя по Большой Лубянке, увидена Парнок в компании молодой женщины. Они весело катили куда-то на извозчике. Буря эмоций овладела душой Марины. Придя домой, она написала стихотворение, в котором утверждала себя на первом и единственном месте в сердце Парнок. Она не ошиблась в том, что глубоко тронула душу Сони. Осознав серьезность нового чувства, та порвала с прежней подругой, переехала на новую квартиру на Арбате, и Цветаева стала ее частым гостем.
Иногда она приходила с дочерью Алей. Пока мама и Соня упоенно читали друг другу новые стихи, ребенок раскачивался на стуле и терпеливо ждал, когда о нем вспомнят и покажут обезьянку у Парнок в соседней комнате на цепочке жила живая обезьянка с совершенно несносным характером.
Чувство было глубоко взаимным. Парнок отвечала Цветаевой не менее пылкой любовью, доходящей до последней грани, до страстного исступления, до терзаний.
|
|
(Здесь имеется в виду происхождение имени Цветаевой от латинского слова "marinus" "морской".)
Зимой 1915 года, бросив все, Цветаева уехала с Парнок отдыхать в Ростов Великий, сняв там номер в местной монастырской гостинице. Тем же летом подруги отправляются в Коктебель в гости к Волошину, а оттуда в малороссийские Святые горы.
Они были чем-то похожи, может быть, силой характера, но в основном очень разнились друг от друга, даже в одежде. Марина одевалась ярко, в разноцветные блузки. Парнок только в строгие, белые, из бумажной материи, чтобы было как можно меньше дамского Цветаева ощущала себя в их отношениях маленьким ребенком, нуждающимся в защите сильной, заботливой и ласковой матери. И Парнок эту свою роль чувствовала:
"Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою" - Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня. Ночью задумалась я над кудрявой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя...
Кстати, древнегреческая Сафо, жившая на острове Лесбос в VII веке до нашей эры, была любимой поэтессой самой Парнок. Ее привлекали и несчастная любовь, и трагическая смерть роковой гречанки - от сердечных мук она бросилась с высокой скалы. Сафо частая гостья стихов своей русской почитательницы: нередко Парнок цитировала ее строфы в качестве эпиграфов и делала ее героиней целых поэтических циклов.
А как же отнесся к сердечной страсти Цветаевой ее муж Сергей Эфрон, за которого она вышла по сильной, самозабвенной любви еще зимой 1912 года, когда ей было двадцать лет? Он старался переждать это увлечение, поняв всю его серьезность, не мешал подругам и тщательно избегал показываться им на глаза. В конце концов он ушел братом милосердия на действующий фронт первой мировой войны. Цветаева продолжала сильно любить его и в то же время не могла жить без Парнок. Она очень страдала от такой душевной раздвоенности и была не в силах что-либо сделать.
Только в июне 1921 года, когда уже давно все было кончено, она написала строчки, в которых выразилась ясно: "Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное какая скука! "
В любви Цветаевой и Парнок с самого начала была обреченность на трагический исход. Обе поэтессы, испытывая поначалу огромное счастье друг от друга, в глубине души сразу почувствовали, что в итоге должны будут разойтись. Цветаева сравнивала себя с андерсеновским Каем, а Парнок со Снежной Королевой, только не ледяной, а роковой, грешной, загадочной... Точно она чувствовала, что в ее жизнь еще будет когда-то суждено прийти маленькой Герде-освободительнице.
Характер Парнок оставлял во многом желать лучшего. В одном из писем Цветаева вспоминает, насколько непростыми были их отношения: "Она отталкивала меня, окаменевала, ногами меня топтала, но - любила! "
Уже к осени 1915 года все повисло на волоске. Парнок вздыхала о новой "роковой госпоже", которую она намеревалась где-то встретить, Цветаева в стихах уже давно предупреждала ее, что "твоя душа мне встала / Поперек души". Кстати, одна из песен в фильме "Ирония судьбы", которую поет Надя голосом Аллы Пугачевой, написана на стихи Цветаевой, обращенных к той же Парнок: Вечерние поля в росе, Над ними - вороны. Благословляю Вас на все Четыре стороны.
Нужна была только искра, чтобы эта бочка с порохом взорвалась. Как всегда в подобных случаях, повод оказался ничтожным.
В декабре 1915 года Парнок с Цветаевой уехали в Петроград. В то время там еще собирались разные литературные и музыкальные салоны, и однажды Цветаева решила пойти на один такой вечер. У Парнок сильно болела голова, а в такие минуты она, по словам Цветаевой, становилась невыносимой. Она ни за что не хотела отпускать от себя подругу. После долгих уговоров Цветаева все-таки уехала в салон, но, приехав, туг же заторопилась обратно, предчувствуя, какая буря ожидает ее дома. Ее долго уговаривали остаться.
Поэтесса описала эту характерную сцену в одном из писем: "Я, жалобно: - Но у меня дома подруга. Легкий смех, и кто-то, не выдержав: Вы говорите так, точно - у меня дома ребенок. Подруга подождет. Я про себя: Черта с два! "
Короче, она вернулась и застала подругу мирно спящей. Это переполнило чашу терпения. И через двадцать лет Цветаева говорила, что никогда не простит Парнок того, что тогда не осталась из-за нее на вечере. Трещины в отношениях превратились в один сплошной зияющий провал.
Окончательный разрыв произошел позже - зимой 1916 года. В феврале в Москву приехал молодой Осип Мандельштам, которым платонически увлеклась Цветаева. Два дня они бродили по Москве: Марина показывала ему свой родной город и отдыхала душой. Когда он уехал обратно в Петербург, Цветаева пришла на Арбат к Парнок. Выяснилось, что за "два мандельштамовых дня" все было кончено: "У той на постели уже сидела другая очень большая, толстая, черная". Она молча развернулась и ушла. А Парнок скоро уехала в Крым.
С этого дня Цветаева стала тщательно вычеркивать из памяти все, что было связано с Парнок. Цикл посвященных ей стихов она назвала поначалу "Ошибка", и только во второй редакции он стал называться "Подруга".
Когда она с бывший мужем Сони Волькенштейном пришла на прием к Луначарскому, чтобы просить паек для живших в Крыму литераторов, она внесла Парнок в список только по настоянию своего спутника, огрызаясь: "А, черт, мне Макс (Волошин. -Е.Л.) дороже! "
Более того, Цветаева говорила, что даже о ее смерти не пожалела бы ни секунды, и действительно приняла сообщение о кончине бывшей подруги на первый взгляд равнодушно. И тем не менее это было всего лишь бегство от собственной памяти: Парнок оставила в ее душе глубочайший след, стереть который поэтесса так и не смогла.
На самом деле Цветаева сильно переживала разрыв с подругой. В апреле 1916 года она пишет Парнок свой последний, прощальный стих, полный любви и горечи расставания: Благодатная, вспомяни, Незакатные оны дни, Материнские и дочерние, Незакатные, невечерние. Не смущать тебя пришла, прощай, Только платья поцелую край, Да взгляну тебе очами в очи, Зацелованные в оны ночи...
Обида, нанесенная ей Парнок в их последнее свидание, жила в ее сердце до конца дней. Уже незадолго до собственной смерти Цветаева увидела во сне Парнок со "своими наивными стихами и той, глупой" подругой, которые сидели в поезде. Она вышла от них в какой-то плохонький обшарпанный вагон и больше не встречалась. Сон знаменательный в ее подсознании расставание с Парнок было и освобождением и в то же время переходом в иную тусклую и одинокую плоскость бытия.
А что же сама Парнок? У нее было еще несколько романов, последний уже перед самой смертью, когда поэтесса была тяжело больна. Ее "седой музой" стала Нина Веденеева, ероиня последнего цикла ее стихов. Сердце Парнок буквально не выдержало переживаний закатной любви. На руках у Веденеевой она умерла в августе 1933 года в подмосковном селе Каринском. Хоронили ее бедно, в плохо сколоченном крашеном гробу, на Введенском кладбище в Москве.
Но до конца своей жизни она тоже хранила память о Цветаевой. Фотография Марины всегда стояла на столике у ее постели. И в строках, посвященных тезке Цветаевой, Марине Баранович, присутствует образ подруги далеких дней:
И я люблю, - и сквозь тебя, Марина, Виденье соименницы твоей...
Цветаевой тоже было суждено пережить еще одну сильную любовь. Совсем другую, даже противоположную, и похожую только своим именем.
Часть II. Инфанта
Так Цветаева называла юную Сонечку Голлидэй, сравнивая ее с персонажем одной пьесы. Она была известной актрисой 2-й студии Художественного театра, которой руководил Евгении Вахтангов. Ей прочили блестящее будущее на русской сцене ее талант был, по общему признанию, гениальным.
Спектакль "Белые ночи" по повести Достоевского, в котором она исполнила главную роль, стал целым событием в театральной Москве. После него все стали ходить именно на Голлидэй если в афишах читали ее имя, спектакль был заранее обречен на успех. Однако режиссер Мчеделов, который открыл Москве юную актрису, жаловался Цветаевой на ее трудный характер и говорил, что для Сонечки нужен свой театр: "Она сплошное исключение, на сцене только ее видно".
В жизни ребенок, инфанта, на сцене она превращалась в самовластную леди, знавшую все, что и как нужно играть. Ум у Сонечки, по выражению Цветаевой, никогда не ложился спать.
Видимо, это и привлекло Поэтессу к Актрисе. Они познакомились весной 1919 года. когда Цветаевой было двадцать семь, а Голлидэй - двадцать три. "Передо мною маленькая девочка... С двумя черными косами, с двумя огромными черными глазами, с пылающими щеками. Передо мною - живой пожар... И взгляд из этого пожара такого восхищения, такого отчаяния, такое: боюсь! такое: люблю! " вспоминала позднее поэтесса.
Они подружились, если не сказать об этой дружбе гораздо большего. Чувство Цветаевой к Голлидэй было совсем другое, чем к Парнок. Здесь она ощущала себя скорее старшей сестрой, защитницей, наперсницей, и берегла свою подругу как величайшую в мире ценность.
Об этом Цветаева пишет откровенно, ничего не пряча от любопытного человечьего глаза: "...Я часто обнимала ее за плечи, жестом защиты, охраны, старшинства... Не помню, чтобы я ее целовала, кроме поцелуев обычных, почти машинальных, при встрече и прощании. И вовсе не из-за дурной или хорошей - стыдливости: я слишком любила ее, все прочее было меньше".
Она писала для нее роли в драмах "Фортуна", "Приключение", "Феникс" и тоже посвящала ей стихи:
Два дерева: в пылу заката Под дождем - еще под снегом - Всегда, всегда: одно к другому, Таков закон: одно к другому, Закон один: одно к другому.
Это о двух любимых цветаевских тополях, которые стояли во дворе ее дома в Борисоглебском переулке, где Голлидэй была частой и желанной гостьей. А на самом деле - о Сонечке и Марине.
Они понимали друг друга с полуслова, даже совсем без слов, настолько породнились их души. Однажды, выйдя в Борисоглебский переулок провожать подругу, Цветаева вдруг вспомнила, что еще не подарила Сонечке своего фонтана. Того фонтана с чудными собачьими головками, который стоял в центре Собачьей площадки там, где сейчас Большой Николопесковский переулок упирается в Новый Арбат.
С детства так повелось сестры Цветаевы дарили другу другу все, что их окружало. Муся получала солнце, Ася - луну. Муся - небо (небо было всегда только ее), Ася звезды. Вот и сейчас Марина решила подарить подруге любимый фонтан.
По ночному переулку она повела ее на Собачью площадку, торопила, убыстряла шаг - спешила сотворить чудо. Фонтан привел Сонечку в благодарный восторг. Изящно раскинув руки в лунном свете, она бесшумно пошла вокруг фонтана в легком летящем танце, словно принимая этот бесценный дар в свои объятия. Как могла Цветаева не обожать ее!
Голлидэй не любила, когда Цветаеву называли поэтессой или гением, хотя преклонялась перед ее творчеством. "Перед вами, Марина, перед тем, что есть вы. все ваши стихи такая чу-уточка, такая жалкая крохотка". говорила она ей. И та еще больше восхищалась своей Сонечкой.
Эта любовь вилась тоже недолго. Там не было ни ссор, ни взаимных терзаний, ни измен... Но когда Цветаева дарила Сонечке столь желанное ею коралловое ожерелье, она уже чувствовала, что дело идет к разлуке, и хотела сделать прощальный дар.
Действительно, скоро Голлидэй надолго уехала на гастроли со студией. Однажды, вернувшись на какой-то час в Москву, она забежала к Цветаевой и снова уехала. Больше они не виделись. Сонечка просто больше так и не пришла, и Цветаева не стала ее разыскивать. Она поняла все Сонечка ушла от нее в свою женскую судьбу, полюбив другого так. как положил людям Бог: "Ее неприход ко мне был только ее послушанием своему женскому назначению: любить мужчину - в конце концов все равно какого и любить его одного до самой смерти".
Несмотря на свое безмолвное исчезновение, Голлидэй оставила о себе в душе Цветаевой совсем другую - добрую - память и любовь. Дышащая нежностью "Повесть о Сонечке" написана Цветаевой а конце 30-х годов - она села за письменный стол, узнав о смерти Голлидэй. А расстались они в самом начале 20-х: когда Цветаева уезжала в эмиграцию в 1922 году, Сонечки рядом с ней уже не было.
Голлидэй вышла замуж за директора провинциального театра и до своей смерти жила в провинции, Стать знаменитой актрисой ей было не суждено уехав из Москвы, она обрекла себя на забвение, и если бы не Цветаева, о Голлидэй знали бы сейчас только историки русского театра.
Она по-прежнему обожала сцену, и даже когда начались жестокие боли в желудке Голлидэй заболела раком, она продолжала играть, а за кулисами ее все время ждала горячая грелка. Четыре года она прожила на гомеопатических снадобьях, которые облегчили ей страдания, а потом выяснилось, что операцию делать поздно. Голлидэй об этом так и не узнала полная радужных планов, она тихо скончалась во сне. Ее смерть наступила летом 1935 года. Цветаевой сообщили о ней только в тридцать седьмом...
Вместо эпилога
Арестованного ранее Эфрона убили в августе 1941 года. Ходили слухи, что на допросе его собственноручно застрелил сам Берия. Он чем-то сильно оскорбил Эфрона, и тот в гневе схватил тяжелую крышку чернильницы, чтобы запустить ей в обидчика, но пуля опередила его.
Цветаева вряд ли успела узнать о смерти мужа. Еще в начале августа она с сыном Муром уехала из Москвы в эвакуацию и после долгих мытарств оказалась в богом забытой Елабуге. Работы не было, жить было нечем и не на что, поэтессе даже предложили стирать чье-то грязное белье. В итоге она не выдержала издевательств. Пожарила для сына какую-то рыбу. И... повесилась.
В 1992 году, когда отмечали 100-летие со дня рождения Поэтессы, патриарх Алексий II совершил отпевание Цветаевой в храме Большого Вознесения у Никитских ворот. Некоторые правоверные отнеслись к этому событию, мягко говоря, изумленно отпевать самоубийцу! Церковь дозволяет это лишь в том случае, если родственники погибшего предоставят справку от врача, заверяющую, что человек был психически больным и, следовательно, не мог отвечать за свои поступки. Здесь же дело явно обошлось без справки.
Я поинтересовалась тогда у своего знакомого, человека не только глубоко
и искренне верующего, но и хорошо разбирающегося в подобных тонкостях,
-что позволило сделать исключение для Цветаевой? "Любовь народная",
ответил он. И больше не добавил ни слова.
Елена ЛЕБЕДЕВА. НЕ СУДИТЬ ОДНО УСЛОВИЕ... // Московский комсомолец (Москва).- 28.07.1998.- 140
| Предыдущее |
Следующее |