Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Судьба Черубина де Габриак

Автобиография

Родилась в Петербурге 31 марта 1887 года.

Небогатая дворянская семья. Много традиций, мечтаний о прошлом и беспомощности в настоящем. Мать по отцу украинка,— и тип и лицо — все от нее — внешнее. Отец по матери — швед. Очень замкнутый мечтатель, неудачник, учитель Средней школы, рано умерший от чахотки. Была сестра немного старше, рано — 24 лет — умерла. Очень трагично. Впечатленье на всю жизнь. Есть брат — старший.

Я — младшая, очень, очень болезненная, с 7 до 16 лет почти все время лежала — туберкулез и костей и легких; все это до сих пор, до сих пор хромаю, потому что болит нога.

Больше всего могу сказать сейчас о своем детстве и о любимых поэтах.

Мое детство все связано с Медным всадником, Сфинксами на Неве и Казанским собором.

Я росла одна, потому что я младшая и потому что до 16 лет я была всегда больна мучительными болезнями, месяцами державшими меня в забытьи. Мое первое воспоминанье в жизни: возвращенье к жизни после многочасового обморока — наклоненное лицо мамы с янтарными глазами и колокольный звон. Мне было 7 лет. Все, что было до 7 лет,— я забыла. На дворе — август с желтыми листьями и красными яблоками. Какое сладостное чувство земной неволи!

А потом долгие годы... я прикована к кровати и больше всего полюбила длинные ночи и красную лампадку у Божьей Матери Всех Скорбящих. А бабушка заставляла ночью целовать образ Целителя Пантелеймона и говорить: «Младенец Пантелеймон! Исцели младенца Елисавету!» И я думала, что если мы оба младенца, то Он лучше меня поймет.

А когда встала, то почти не могла ходить (и с тех пор немного хромаю) и долго лежала у камина, а моя сестра читала мне сказку Андерсена про Морскую Царевну, которой тоже было больно ступать¹. И с тех пор, когда я иду и мне больно, я всегда невольно думаю о Морской Царевне и радуюсь, что я не немая. Люди, которых воспитывали болезни, они совсем иные, совсем особенные.

Мне кажется, что в 16—17 лет я знала больше и вернее. Мне кажется, что с 18-ти лет я пошла по пыльным дорогам жизни, и что постепенно утрачивалось мое темное ведение и вот сейчас я ничего не знаю, но только что-то слышу, и верю в то, что слышу, а им всем кажется, что у меня открытые глаза.

И мне хочется, чтобы кто-нибудь стал моим зеркалом и показал меня мне самой хоть на одно мгновенье. Мне тяжело нести свою душу.

В детстве я больше всего любила сказки Кота-Мурлыки, особенно «Милу и Нолли»; я уже давно не читала их, но трепет до сих пор! А потом полюбила Гофмана.

Я никогда не любила и не буду любить Брюсова, но прошла через Бальмонта и также через Уайльда и Гюисманса, и мне близок был путь Дюрталя ².

В детстве, лет 14—15, я мечтала стать святой и радовалась тому, что я больна темным, неведомым недугом и близка к смерти. Я целых 10 месяцев была погружена во мрак, я была слепой, мне было 9 лет. Я совсем не боялась и не боюсь смерти, я 7-и лет хотела умереть, чтобы посмотреть Бога и Дьявола. И это осталось до сих пор. Тот мир для меня бесконечно привлекателен. Мне кажется, что вся ложь моей жизни превратится в правду, и там, оттуда, я сумею любить так, как хочу.

Но я хочу задолго знать о том, что мне предстоит радость этого перехода, готовиться к нему... А мне грозит мгновенная и неожиданная смерть.

От детства я сохранила облик «Рыцаря Печального Образа» — самого прекрасного рыцаря для меня — Дон Кихота. Он один во всей толпе прекрасен, потому что Он не боится преувеличений, и Он один видит красоту. С детства он мой любимый герой, и я бы хотела написать «Венок»: «Мои герои» — венцом их был бы Дон Кихот.

И еще — мой любимый образ, я давно его ношу, но не смею о нем писать — Прекрасная Дама — Дульцинея Тобосская...

.....................................................…..........................................

Гимназию окончила поздно, 17-ти лет, в 1904 г. с медалью, конечно. Потом поступила в Женский Императорский Педагогический институт и окончила его в 1908 г. по двум специальностям: средняя история и французская средневековая литература. В это же время была вольнослушательницей в Университете по испанской литературе и старофранцузскому языку. После была и училась в Париже, в Сорбонне — бросила. В 1911 (весной) — замужество и отъезд в Туркестан.

И вот до 1918 г., когда я из Петербурга приехала в Е<катеринода>р,— все время живя в Петербурге, к<а>к в основном моем месте,—ездила в Туркестан (Ташкент—Самарканд—Чарджуй), в Германию, главным образом в Мюнхен, в Швейцарию, Финляндию, Грузию и еще много куда по России.

Внешняя жизнь незначительна и бедна событиями. Лучше вспомнить знакомства, встречи и любимых поэтов.

II

Видели вы итальянок на картинах Карла Брюллова? С четким профилем, с блестящими черными волосами? — Вот такая моя Лида Брюллова, почти моя сестра, мою мать она называет «мама»,— мы росли вместе,— она прекрасна и лицом и душою. Она ждет меня на Севере. Ее дети — почти мои дети,— Юрий и Наташа³.

Мой очень близкий друг и даже учитель — Максимилиан Волошин, я его очень люблю.

Хорошо знакома с Андреем Белым. Я оч<ень> люблю, когда А. Белый сам читает свои произведения. У него удивительный голос и то, что он из него делает.

Знаю Вячеслава Иванова, бывала и занималась у него на «Башне», он мне близок. Встречала Иннокентия Федоровича Анненского в год его смерти и люблю, конечно. Знала М. А. Кузмина, не очень люблю его. Ахматову иногда люблю, незнакома.

Только издали была знакома с Блоком, не хотела ближе, чтобы сохранить облик любимого поэта. В Вольфиле⁴ сейчас цикл памяти Блока, читают его письма. Прочла поэму «Возмездие». Я потрясена ею.

Не люблю Гиппиус — встречалась издали⁵. Совсем не знаю гр. В. А. Комаровского.

Всячески люблю, нежной любовью Елену Гуро, весь ее облик. Последнюю зиму ее жизни бывала у нее часто. У нее была обаятельная душа! У Гуро я больше всего люблю «Сон» — и неизданную рукопись философско-литературного дневника, называется: «Бедный или милый рыцарь». Напрашивается некоторое сближение с Александром Добролюбовым: «Из книги Невидимой».

Н. Гумилева встречала в 1907 и 1909 годах.

Больше, гораздо больше я знаю М. Волошина, видела его всю жизнь. Считаю его очень большим художником, с причудами, которые не мешают его charm'y. Он все же выше их. У него большая эрудиция и особое уменье брать слово.

Мои встречи с Максимилианом Александровичем относятся к годам: 1909, 1916, 1919, 1923. В последний раз я видела М. А-ча в посту 1927 г., когда он был в СПБ. Акварели М. А. похожи на жемчужины и на самые нежные работы японских мастеров. Если в его теперешних стихах — весь целиком его дух, то в его акварелях осталась его душа, которую мало кто угадывает до конца.

Я люблю «Венки», больше всего «Corona Astralis» и «Lunaria»⁶. Считаю М, Волошина непревзойденным в спаянности венков. Моя «Золотая ветвь» мне дорога. Она посвящена М. Волошину. Да ведь в поэзии Черубина его крестная дочь.

III

Я люблю мои стихи только пока пишу, а потом они к<а>к отмершие снежинки, оттого я их не собираю. Я всегда боюсь, что больше не буду писать, и всегда, когда пишу, думаю, что утратила способность писать.

Есть одно определенье, которое и меня всю жизнь мучило: Сивилла. Но какая Сивилла! Погас ее пламень для нас, современных сивилл, и мы только «помним имена».

С детства, лет с 13-ти для меня очень многим была Мирра⁷. То, что Д. Щербинский⁸ называет сивиллиным во мне, а я иногда считаю просто прозреньем средневековой колдуньи,— вот это влекло меня к Мирре.

Бойтесь, бойтесь в час полуденный        выйти на дорогу — В этот час уходят ангелы        поклоняться Богу. В этот час бесовским воинствам        власть дана такая, Что трепещут силы праведных        у преддверья Рая...

Мирра оказала на меня очень большое влияние,— я в детстве (13—15 л.) считала ее недосягаемым идеалом и дрожала, читая ее стихи. А потом уже во втором периоде явилась Каролина⁹.

Моя напасть! мое богатство!     Мое святое ремесло!

Обе они мне так близки, обе так бесконечно недосягаемы.

Мирра, Каролина и еще вот... Кассандра¹⁰. Стихи Кассандры: они меня пленили, совсем пленили, особенно русские; «Моя любовь не девочка»... и о Финисте, В ней есть то, чего так хотела я и чего нет и не будет: подлинно русское, от Китежа, от раскольничьей Волги. Мне так радостно, что есть Кассандра... Но к<а>к всегда — боль не зависти, а горечи!). Все — поэты Именем Бога, а — я? Я — нет. Я — рассыпающая жемчуга.

Я мало могу сказать о своем отношении к современному литературному Петербургу, я ведь схимница и келья моя закрыта для всех. Да и кто помнит меня. «Черубина» — это призрак, живущий для немногих призрачной жизнью.

В самой себе я теперь гораздо ближе к православию, дороже всего для меня Флоренский¹¹, как большая поэма, точно Дантов «Рай»... В нашей старине я очень, очень люблю русское, и все в себе таким чувствую, несмотря на то, что от Запада так много брала, несмотря на то, что я — Черубина. Всё пока... всё — покров... Я стану Елисаветой.

Между Черубиной 1909—1910 гг. и ею же с 1915 г. и дальше — лежит очень резкая грань. Даже не знаю — одна она и та же или уже та умерла. Но не бросаю этого имени, потому что чувствую еще в душе преемственность и, не приемля ни прежней, ни настоящей Черубины, взыскую грядущей. Я еще даже не знаю, поэт я или нет. Может быть, мне и не дано будет узнать это. Одно верно—нечто от Сивиллы есть во мне — только это горечь уже: в наше время нести эту нить из прошлого, Сивиллину муку настоящего, потому что теперь ей не дано ясного прозрения, но даны минуты ясного сознания, что не в ее силах удержать истоки уходящего под землю ключа.

Так в средние века сжигали на кострах измученную плоть для вящей славы духа.

Теперь от мира я иду в неведомую тишину и не знаю, приду ли. И странно, когда меня называют по имени... И я знаю, что я уже давно умерла,—все вы любите умершую Черубину, которая хотела все воплотить в лике... и умерла. А теперь другая Черубина, еще не воскресшая, еще немая...

Не убьет ли эта теперешняя, кот<ор>ая знает, что колдунья, чтобы не погибнуть на костре, должна стать святой,— не убьет ли она облик девушки из Атлантиды, которая все могла и ничего не сумела? Не убьет ли?

Сейчас мне больно от людей, от их чувств и, главное, от громкого голоса.

Душа уже надела схиму.

1927.

Примечания

В основу «Автобиографии» легли некоторые письма Елис. Васильевой (так она иногда подписывала свои письма) к Е. Я. Архиппову.

1 Имеется в виду сказка Андерсена «Русалочка».

2 Дюрталь—герой романа Ж. Гюисманса «Там внизу» (1891, русский перевод — 1907 год).

3 Лидия Павловна Брюллова (1886—1954)—поэтесса, секретарь редакции журнала «Аполлон», мать поэта, участника ОВЭРИУ (Объединения Реального Искусства) Юрия Владимирова (1908—1931). Б. Васильева посвятила ей несколько стихотворений: «Оделся Ахен весь зелеными ветвями...» (1610), «Моей одной» («Есть два креста—то два креста печали...») и другие. Репрессирована в 1935 году. Умерла в ссылке.

4 «Вольфила» — Вольная философская ассоциация, существовала в Петрограде в 1919—1924 годах (отделение — в Москве, с 1921-го). Среди ее учредителей Андрей Белый, А. Блок, Р. Иванов-Раэумник, В. Мейерхольд, К. Петров-Водкин.

5 Речь идет о Зинаиде Гиппиус (1869—1945), русской поэтессе, прозаике, критике, мемуаристке.

6 «Corona Astralls» и «Lunaria» — венки сонетов. Первый — с посвящением «Елизавете Ивановне Дмитриевой» и подписанный: «Коктебель. Август 1909 года» — вошел в сборник М. Волошина «Стихотворения. 1900—1910» (М., «Гриф», 1910). Второй — в сборник «Иверни» (М., «Творчество», 1918).

7 Мария (Мирра) Александровна Лохвицкая (1869—1905)—русская поэтесса. Далее строчки из стихотворения М. Лохвицкой «В час полуденный». В оригинале последняя отрока звучит так: «Что трепещут души праведных у преддверья Рая!»

8 Д. Щербинский — один из псевдонимов поэта, литературоведа и библиографа Е. Я. Архиппова. Е. Васильева имеет в виду неопубликованную статью Архиппова, подписанную этим псевдонимом. Е. Архиппову принадлежит первая «Библиография Иннокентия Анненского» (М., «Жатва», 1914).

9 Каролина Карловна Павлова (1807— 1893)—русская поэтесса. Дальше—строчки из стихотворения К. Павловой «Ты, уцелевший в сердце нищем...» (1854).

10 Вера Александровна Меркурьева (1876—1943)—поэтесса и переводчица.

11 Павел Александрович Флоренский (1882—1937?)—русский религиозный философ и ученый. Могу предположить, что Е. Васильева находилась под впечатлением труда П. Флоренского «Столп и утверждение истины. Опыт православной теодицеи в двенадцати письмах» (М.,«Путь», 1914).

Источник: Елис. Васильева. «Две вещи в мире для меня
всегда были самыми святыми: стихи и любовь».
 «Новый мир». №12, 1988, с. 168-170

Публикация Вл. Глоцера

 

Следующее