|
|||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Самиздат >>Наталия Гвелесиани >> Все это слишком серьезно, как все, что бывает в детстве |
СтатьиНаталия Гвелесиани |
| Предыдущее | Следующее |
Все это слишком серьезно, как все, что бывает в детстве
(О книге стихов И. Кажянц «Свеча надежды»)
До рассвета не спится
В потоке призрачной силы.
Что-то делают звезды —
Пульсирует это действо.
Нарисуй меня птицей
В ладонях своих, мой милый —
Это слишком серьезно,
Как все, что бывает в детстве.
Да, пожалуй, детство — это самый глубинный мотив стихов и песен Ирины Кажянц — живущего в Тбилиси русскоязычного поэта, негромкий голос которого, разрастаясь трепещущим огнем, сливаясь с музыкой гитары, в одно мгновение раздвигает горизонт и растворяет границы и стены, а внезапно притихший и посерьезневший слушатель оказывается на дне своей Души — единственной Земле, где цветут голубые розы, а с небес льется щемящий нежный свет и где душа не тает лишь под солнцем. Это там — сиреневый май.
Я хочу улететь в синий ветер далекого детства, На палитре смешай нежных красок щемящую грусть. Только там, далеко, я смогу, наконец, отогреться, И найти свою гавань, которой ночами я снюсь. («Другу — художнику»)
|
Но назвать Ирину Кажянц доброй волшебницей, к тому же, беззащитой и хрупкой,- это все равно, что еще ничего не сказать. Сказочные волшебники не торопятся выйти на рассвете за порог не расплатившись, ибо «не платят болью за гостеприимство». Хрупкие и беззащитные — так не поступают.
Отбрось свои сомненья и обиды, Отбрось находки и отбрось потери, Я — странник из погибшей Атлантиды, Не закрывай передо мною двери. Я скину с плеч на время плащ дорожный И посижу тихонько у камина, И помолюсь о том, чтоб если можно Тебя моя не тронула кручина. Я много странных тайн тебе открою, Когда с тобой почувствую единство, Но боль моя останется со мною, Не платят болью за гостеприимство. («Странник из Атлантиды»)
|
Ирина Кажянц — странник из погибшей Атлантиды, свято верящий в свою страну. Возможно, такой страны больше нет, но она, несомненно, была и, значит, невидимо — есть — в этом нет никаких гамлетовских сомнений. Вопрос: «Быть или не быть?» решен раз и навсегда: быть. А это означает, что свет отныне будет почти идентичен Боли, Боль будет свято переплавляться в Свет. Таков закон существования на другой Земле — привычной, всем нам знакомой:
Посреди заброшенной Мусорной свалки, Что зовется Землей, пес бродячий скулит. Иногда и ему Жизнь дарила подарки, Чтоб скорее отнять, чтоб скорее убить. («Бродячий пес»)
|
Здесь, на планете людей, презирающих веру, «утонувших в тоске, как в дыму папирос» встречаются плачущие дельфины, флибустьеры, герольды, души Флинта, Дрейка и Вийона, Сирано и Мэри Поппинс, Маленький принц и Маугли, Карлсон и Ассоль, оживают старинные легенды, выходит из пены морской Афродита... И все они зовут в страну далекого детства, где дети в своей мудрой простоте идентичны святым. И в этом Ирина Кажянц пересекается с единственным известным мне поэтом такого полета — Мариной Цветаевой (при всем несходстве их тональности и поэтических темпераментов, и вообще — несходстве). Та же божественная детскость души, мужественно пронесенная сквозь годы, тот же поиск во всем абсолюта, та же искренность и тот же рыцарственный строй души, те же тонкие веяния духа. Тот же почерк прирожденного поэта, проглядывающийся в жизненном пути и узнаваемый по обилию терний, — эта линия отражена у Кажянц в таких стихотворениях, как «Меня убьют мой лед и мой огонь», «Станция «Ночь» и др. И даже — немаловажная деталь — одинаково многообещающее начало: и Цветаева, и Кажянц стихи начали писать с шести-семи лет, а с девяти-десяти — вели дневники. И, самое главное, у обоих поэтов в основе жизненной позиции лежит стойкое отрицание жизни мира сего и утверждение Жизни — в глубинно-онтологическом, — по сути, религиозном смысле, хотя в их творчестве совсем не встречаются такие выспренние и отвлеченные слова, как «религия», «философия» и прочее. Муза Ирины Кажянц ни в коем случае не схожа с ахматовской, которая обращена к обычному земному мужчине от имени обычной земной женщины, живущей в мире утонченных страстей, — такого рода стихи у Ирины встречаются лишь как исключение. Герои любовных романов ее лирической героини, как и у М. Цветаевой — рыцари и, увы, не всегда умеющие помнить о своей рыцарской сути, сокрытой где-то в глубине.
Не зови ты меня, не зови В дивный замок, где свет и камин: Мне в твоей неуютно любви, Ты не мой, ты не мой господин. Опоздал ты, мой друг, опоздал Я не знаю, на день иль на век. За столом в мой хрустальный бокал Невидимкой спускается снег. («Не дари мне цветов, не дари»)
|
И, наверное, в минуты осознания всеобщего забвения о своем рыцарском достоинстве рождаются печальные строки:
Мне грустно на Земле, А в небо слишком рано. Грущу я от удач. Смеюсь я от утрат. Меж небом и землей Лежит страна тумана. И путь мой — сквозь нее Протянутый канат. («Мне грустно на Земле»)
|
Поэтому — рефреном — звучит призыв: «Вы меня не утешайте невпопад, не спешите от тоски спасать шальной».
Причем, женственному поэтическому миру Ирины Кажянц совсем не свойственна специфическая женская экзальтированность. Это очень теплый, тонкий, в лучшие минуты — спокойный мир, полный глубокой внутренней тишины и затаенного восторга. Его не сотрясают бури зловещих человеческих страстей. И все это чудесным образом сочетается с подвижностью, стремительностью и цыганской удалью.
Но поэзия Кажянц проникнута не только трепетной теплотой и пронзительной печалью. Ей свойственен и мягкий, по-осеннему тихий юмор и какая-то особенная, звенящая, детская легкость, которая дается взрослым людям ценой нелегких испытаний.
Пусть зеркало лет растворит твою память о звездах — Зачем тебе помнить далекие их голоса? Зачем тебе думать об этом светло и серьезно? Казнить или миловать их предоставь небесам. Пусть все превратится в легенду далекого края, Что будет зимою рассказывать детям старик. Упала одна, для того, чтоб сияла другая, А вместе светить им судьба подарила лишь миг. Зачем тебе помнить слезинку огромного неба? Их столько скатилось, что стали моря солоны. Их столько срывалось — кто гордо, а кто и нелепо... Пусть зеркало лет растворит твое чувство вины. За то, что не так все на свете, как в комнате смеха, Так смейся мой друг, как тебе завещала звезда. Прощальным полетом, прощальной мелодии эхом, Которое в сердце оставит свой след навсегда. |
Удивительно, но в наш скептический век, когда поэты, пряча тоску за эпатажем и усмешкой, пишут об отсутствии чего-то большего, находится поэт, который пишет о присутствии. Мир, мечущий стрелы в Присутствие или не замечающий его, забывает закон бумеранга:
Никто не ждет предательства заранее, Оно всегда — удар из-за угла. Оно всегда находится за гранями В сознание вмещаемого зла. Оно, забыв Иуды одиночество, Опять себя возводит в высший ранг. Оно не верит зеркалу пророчества, В котором четко виден бумеранг. («Никто не ждет предательства...»)
|
В другом стихотворении закон бумеранга высвечивается еще четче:
С неравными огонь — Становится жестоким, И он, конечно, прав — Иначе не пройти. |
И, пожалуй, единственная реальность, помимо неба, которая не предаст — это друзья, все вообще близкие по духу люди, многочисленные посвящения которым полны самых возвышенных строк, и — конечно же — Дорога:
Дорога не предаст, дорога будет с нами, Где жизнь и смерть, как вечные весы. Успеть договорить, успеть пройти сквозь пламя, Успеть перевернуть песочные часы. Успеет только маг, осилит лишь идущий, Дорогу ту, что без начала и конца. Догнать ушедший миг и обогнать грядущий, Не пряча от себя счастливого лица. И, глядя в зеркала, принять всю тяжесть дара, В глаза судьбы бесстрашно заглянуть. Вселенная поёт. Настроена гитара. Дорога не предаст. И, значит, — снова в путь! |
Между Ириной Кажянц и ее лирической героиней нет той подозрительно длинной дистанции, которая отличает многих и многих поэтов, вынуждая многих и многих читателей высокомерно проходить мимо полок с выпускаемыми чуть ли не ежегодно сборниками. Все стихи и песни Ирины Кажянц, собравшиеся за прожитые годы, умещаются в тоненький томик. Но почти каждое — взятое наугад — стихотворение содержит всю полноту и пульсацию высокого бытия. Почти каждое — редкий по красоте сплав формы и содержания.
Взять хотя бы такое:
Не ругай меня, друг, если я не звоню, не пишу, И с полночным звонком не врываюсь летящею песней — Ты же знаешь — спешу я за чудом, когда ухожу, А когда возвращаюсь, со мною еще интересней. Знаю, трудно порою тебе, если я далеко, Но прошу об одном — не таи в своем сердце обиду. Просто нынешним утром опять отплывает «Арго», Но с другим экипажем, а значит — в другую Колхиду. Через злые шторма я домой доплыву все равно, И ворвусь в твои сумерки бризом отчаянно-юным. И в подарок тебе привезу золотое руно, Только ты мне на нем разбросай свои мудрые руны. |
Неизъяснимой силы полны строки, посвященные Афродите — любимой богине поэтессы, к которой обращены, помимо одноименного стихотворения, два гимна:
У старинных легенд Есть начало, но нету конца, И порою мы их продолжаем, Не зная того. Вот сливаются в вечности снова Два женских лица, Но при этом никто Не теряет лица своего. И опять Афродита Выходит из пены морской, И в лохмотьях, и в ярких шелках Свою сущность хранит, И ее провожает С любовью и вечной тоской Светлой радугой ветра и солнца Поющий зенит. («Гимн Афродите»)
|
«У самых надежных плечо — не гранит, Кто-то должен хранить и того, кто хранит»,— мне хочется подытожить этот обзор именно этими строчками Ирины, прибавив к ним разве что строфу из ее первой песни «Кораблик из газетной бумаги», которая, на мой взгляд, задает тон всему ее творчеству:
А над грешной землей золотые, как прежде, рассветы, Их святое сиянье не скрыть черной туче — судьбе. Те, кто предали нас, сотни раз пожалеют об этом, Те, кто рядом стоял, позавидуют после себе. |
И еще — вдохнувшим воздух гор закрыт путь детей равнин.В этом своя печаль и своя радость. В песне Татьяны Станиславской — еще одного поэта и барда, выросшего и сформировавшегося в Тбилиси, но живущего ныне в России,- есть строки:
Позади перевал. Там и спуск, и подъем. Мы уже поднялись. Значит, вниз мы пойдем... Только вниз — тяжелей и опасней вдвойне, Только вниз — там трудней и нагрузка втройне. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . В пропасть сделала шаг И второй вслед за ним. Но мы в связке одной, Значит, мы победим. |
В этой связке находятся все странники из погибшей Атлантиды, жившие когда-то на этой планете.
7 августа 2010 г.
| Предыдущее | Следующее |