Без риска быть... Николай Доля Астрология Живопись Имена Живое слово    Классика    Серебряный век    Психология    Сказки    Самиздат

Дорога цвета собаки Наталия Гвелесиани

Предыдущее

Следующее

Глава 3. 3

Дневник Мартина Аризонского Окончание
(Из материалов Секретного военного архива Королевства Суэния)

В конце концов это становится забавным — узнавать на каждом привале о себе новости. С официальным Скиром я покончил в два счета, выкинув радиоприемник, и терпеливо несу в тишине крест, чтобы выбрать место самому. Это вовсе не значит, будто я отказался от борьбы. Просто я могу на что-то надеяться в жизни только тогда, когда знаю, что оба ее конца в моих руках. Сейчас, когда Скиром все уже предрешено, а именно: победа — все равно смерть, можно узнать, кто я таков.

Годар неустанно размышляет над моим характером и щедро делится соображениями на этот счет. Такое чувство, будто в полевой лаборатории проводится эксперимент по идентификации реликтового человека, добытого на земле живым. Я мог бы добродушно содействовать опыту, если бы думал, как раньше, что являюсь представителем Суэнии. Годар же наконец, посадил в мою голову мысль, от которой теперь не сбежать: я представляю только себя самого и должен за себя самого отвечать — такого, каким он мне меня открывает.

Последние его открытия — это то, что я — сверхчеловек. И лестно, и забавно, и страшно мне было слушать его аргументы. Кажется, он отбросил от меня костюм Дон Кихота, даже не помышляя о примерке. Это мне понравилось. Если только Дон Кихот не его идеал, к которому он относится исключительно серьезно, почти фанатично желая переломать вместе с Идальго крылья всем ветряным мельницам, еще оставшимся на его родине. Страшно же то, что он, как и Почтенный Сильвестр — мудрец, перед которым я преклоняюсь, все же представляет мир в виде круга, центр которого составляют отброшенные нами тени. В центре общей тьмы и поселился дракон — цельный в своей раздробленности, один на нас всех. Но тогда война с драконом бессмысленна, потому что никто еще, вырезав себя из общего круга, не остался жив и, главное, потому, что нельзя отсечь тень, находящуюся в собственности у дракона — как нельзя вызволить ее, вымолив обратно. Такой круг — эмблема черного, нездешнего солнца.

Годар отстаивать право на тень еще может — он прибыл из стран, прозванных в старину странами Неестественной Ночи, или, иначе, Тени. Однако Суэнские мыслители с таким подходом забывают, что не обязательно пятнать Землю. Одно уж то, что мы прожили триста лет без дракона и, следовательно, без войн, говорит о величии человека само за себя. Впрочем, я забыл, что являюсь сверхчеловеком и предъявляю требования, которые людям всей земли не по силам. Неужто так уж и всей? Кто покажет мне, где тень Мартина Идена — одного из лучших на мой взгляд литературных героев века. Уничтожив дракона, я мог бы заложить в степи город имени Мартина, где люди, мыслящие аналогично, могли бы начать новую жизнь — так, как это уже было однажды в Краю Полуденного Солнца, когда здесь появился с друзьями граф Аризонский. На этих людей — вчерашних и будущих — почти единственная моя надежда. Я уверен, что изменить самих себя и жизнь к лучшему можно лишь выбросив из головы представления об естественности большинства хитросплетений света и тьмы. Тогда я не буду казаться жестоким Человекобогом, который стремится якобы обрезать каждому его черное крыло.

Понимание, что я не я обрезаю, а жизнь, сама природа человека, принявшего за реальность обрисованный выше порочный круг удаляет его к логову дракона остановит ли друга моего Годара? Что верно, так верно: когда появляется дракон,— он один на всех. И я не отдаю себе отчета, не разбираю уже, где мои крылья. Ручаюсь головой за каждый свой поступок, я все в жизни сделал правильно, хотя местами и не ровно, почему же так гложет меня стыд и вина? Будь в походном мешке зеркало, я бы выкинул его, как радиоприемник.

...В одном Годар прав: странно я все-таки устроен. После вчерашней записи в дневнике — первой после некоторого перерыва, оптимистической, на мой взгляд,— я, как похмельный, впал в тоску. Прошла по нашей дружбе с Годаром трещина и никак нам ее не замазать. Умом-то я понимаю, что прежнего не воротишь, но как хочется, боже мой, чтобы сел друг рядом и я прочел бы в его взгляде спокойствие — залог настоящего доверия. Но он выбирает место поодаль, а когда задерживает взгляд на моем лице, то хочет, чувствую всей кожей, в чем-то упрекнуть меня. Однако сдерживается из великодушия и какого-то страха — страха того же рода, что вынуждает моих противников отказываться противостоять мне лицом к лицу. Если бы Годар не был чистым человеком, если бы я не ценил его дружбу, разве прислушивался бы так чутко к любому его слову насчет моих странностей? Когда я задумываюсь над этим, не могу избавиться от подозрения: а не навредил ли я ему своей дружбой? Если так — пусть лучше мне не будет места на земле, пусть и эти проталины в траве, которые только и остались мне в степи — ведь только там, где я не могу ничего вытоптать или присвоить, чувствую я себя не таким виноватым — пусть и эта полумертвая земля станет мне мачехой.

Годар часто говорит о Христе, как об одном опомнившемся насильнике. Считает, что Спаситель своим невозвращением не желает ответить на засилье Тьмы -насильем Светом. Это еще одна картина с драконом в центре круга. Годар придумал, что присутствие в мире живого Христа обрекает людей на ненависть: сначала к себе, затем — к нему, а после — к жизни в целом. Если он включает в разряд таких людей себя, то я в растерянности — на каком он сейчас этапе?

...Невозможно больше изводить себя размышлениями о злосчастном своем пути — выгнись попутная дорога дугой или свейся в петлю, мне все равно не вкусить плодов, принадлежащих другому путнику. Можно лишь промедлить, маршируя на месте, что хуже всего. Женщина в черной косынке обходится без самообмана. Так пойду же к цели, на которую решился, как шел всегда — единственной дорогой, которая к ней подходит. Мы добрались уже до заброшенного тоннеля, что обозначен на карте у конца холмистого кряжа. Дальше — равнина, откуда до озера рукой подать. Слава Богу, больше у меня не будет времени и места записывать переживания, следуя всему, для комиссии бесполезные. И все-таки, сделав последнюю запись, вернусь назад на километр — к тоннелю, и оставлю блокнот на входе — на насыпи из осколочных камней. Может быть, следующий витязь, спешащий к Безымянному озеру для схватки с врагом, если мы с товарищем его все-таки не одолеем, найдет что-нибудь полезное для себя в этих заметках — достаточно скупых и сдержанных, чтобы считать их интимными. Авось он решит прежде, чем продолжить путь передать записки властям — меня бы это тронуло. Мне очень не хватает друзей, я остро ощутил это несколько минут назад, когда ошибся, подумав, что Годар решил оставить меня. На это у него было полное право. Я не могу никого принуждать быть верным мне, тем более в деле, почти обреченном. Иногда мне казалось, что Годар, придираясь, ищет предлог чтобы постепенно отдалиться. И я уж начинал думать, что, если он все-таки останется где-нибудь рядом — это станет самым большим укором для меня. И вот он остался и мне стало легче. А когда я представил, что наоборот,— сердце екнуло. В его дружбе ко мне чувствуется неизъяснимая сила, перед которой я преклоняюсь и которая раскалывает вдребезги чаши недоверия — их он сам лепит, сам наполняет и передает в мои руки с настойчивой просьбой испить вместе. Под его недоверием, мне кажется теперь, затаилась такая огромная вера, какая мне лично не по силам, но без которой я не смогу жить. Если он не перебьет от неуклюжести всю посуду на планете и не расстроится, то донесет Землю, упади она с орбиты, на голых руках, хоть до самых райских ворот. Может быть, вера — самая большая святость, а неверие — самый тяжкий грех. Хоть бы и воздавалось по вере. Древние писатели, из сочинений которых составлялось священное писание, были чудесные люди.

Потерять Годара, предубежденного, но доброго иностранца, мне так же тяжело, как потерять Скир, Родину. Мне хочется, чтобы кто-нибудь взял его за руку и вывел из нашего лабиринта к родному дому. А он тянется к моей руке, неспособной оказать сегодня такую услугу — в глубине души я благодарен ему за это, хоть и очень тревожусь за него. Нашлась бы все-таки рука для Годара — не сейчас, так после.

Предыдущее

Следующее