|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Владимир Орлов. Альтист Данилов >> Часть 7. |
Владимир Орлов |
| Предыдущее |
Часть 7.
Утром в половине шестого Данилова разбудил телефон. «Неужто Наташа?!» — вскочил с постели Данилов. Звонила его бывшая жена, Клавдия Петровна.
—Слушай, Данилов, — сказала она. — Я собираюсь выйти замуж за профессора Войнова...
—Я слышал, — сказал Данилов, задерживая зевок. — Это который по экономике Турции... Я рад за тебя...
—У меня сегодня очень важный день: при профессоре начинается мой испытательный срок, ты должен освободить меня от всех забот, я прошу тебя как друга, — решительно сказала Клавдия.
—То есть каких забот? — взволновался Данилов.
—Ты должен выполнить уйму моих дел, и домашних, и служебных. Мне надо развязать руки, ты сам понимаешь, как трудно и рискованно будет мне поначалу при таком серьезном человеке, как Войнов.
—Но я-то тут при чем! — тенором взвился Данилов. — Я же тебе давно не муж. Мы разведены судом!
—Ну, Данилов, милый, ах какой ты несносный, ты же обещал быть мне другом... Ну смилуйся, государыня рыбка! Ну-у... А, Данилов?.. И потом, наконец, прости, что я тебе об этом напоминаю, но ты ведь мог быть отцом моего ребенка... Даже отцом многих моих детей... — Последние слова Клавдия произнесла с прежней лаской, но и с угрозой, давая Данилову понять, что имеет все права на исполнительный лист и из-за несговорчивости Данилова своими правами вынуждена будет воспользоваться, хотя это — крайний случай и дурной тон.
—Помилуй... — начал было Данилов, но Клавдия тотчас же сказала голосом, каким могла заговорить умирающая лебедь Сен-Санса — Плисецкой, уже затрепетавшая ослабшим крылом:
—Если ты мне не поможешь, я повешусь, ты меня знаешь...
—Ну ладно, — вздохнул Данилов. — Но я могу только по утрам...
—Вот и прекрасно! — воскликнула Клавдия. — На неделю!
Сразу же она продиктовала Данилову список своих забот. Было в нем шестнадцать пунктов. Данилов записывал заботы и думал о том, что и сегодня, верно, он снова не получит из химчистки синие брюки.
Он все ждал каких-нибудь особенных толчков внешних сил, независимого от него движения демонической пластинки браслета или уж, на крайний случай, совершенно необыкновенного, скандального знака, объявившего бы о прибытии Кармадона. Но нет, Кармадон не являлся. «А жаль», — думал Данилов. Теперь он полагал, что Кармадон наверняка освободил бы его от забот Клавдии Петровны. Может быть, он даже испепелил бы ее в сердцах. Но, видно, отпускные задержали Кармадону, а то и премиальные.
Хотя у Данилова не было никакого желания вступать в переговоры с внеземными силами, то есть помимо всего прочего напоминать о себе, однако он вступил.
В связи с прибытием Кармадона он потребовал у Канцелярии от Наслаждений индикатор, на манер счетчика Гейгера, который бы тут же фиксировал наличие вблизи Данилова демонических сил. «Для удобства сопровождения Кармадона в пространстве, — объяснил Данилов. — Ща-а-а как мне да-а-адут!» — думал он, зажмурившись. Однако индикатор ему тут же прислали. «Что же, они и в самом деле, что ли, не знают о времени «Ч»?» — удивился Данилов. Индикатор походил на шариковую ручку системы «Рейнольдс», на самом верху его при наличии вблизи демонических сил должна была высветляться изнутри голая рубенсовская женщина в красных сапогах. Данилов сказал мысленно: «Ну, Валентин Сергеевич, держитесь!» Настроение у него улучшилось, был он самонадеян, смел, полагал, что Валентин Сергеевич теперь где-то далеко и внизу.
Утром по списку забот Клавдии Петровны Данилову следовало отправиться в Настасьинский переулок, в дом номер восемь. На листочке, пахнувшем перламутром для ногтей, изящно и лениво было написано: «Зайти и отметиться в очереди. Хлопобуды. Будохлопы». Дом, крепкий, когда-то доходный, Данилов отыскал легко. Перескакивая через ступеньки, Данилов все же не сразу оказался на втором этаже, он отвык от старых лестниц, в своем кооперативном строении он был бы уже, наверное, под крышей. Согласно бумаге Данилов позвонил в квартиру номер три. На двери была медная табличка, на ней изображение куриного яйца с пасхальным рисунком и курчавые слова: «Юрий Ростовцев, окончил два института», а ниже, в скобках, меленько: «из них один университет». Дверь приоткрылась, и высокий мужчина, в очках, лет тридцати пяти, с лицом веселого и кормленого ребенка, выглянул на волю. Смотрел он на Данилова с любопытством, но и с сомнением, словно бы чего-то ждал. Или слов каких или пароля. «Хлопобуды», — сказал на всякий случай Данилов. «Будохлопы», — кивнул Ростовцев (а это был он), то ли поправляя Данилова, то ли отвечая на пароль. Но дверь тут же распахнул и Данилову улыбнулся. Каким Данилов ни был в то мгновение деловым, а все же отметил удивительное обаяние румяного хозяина квартиры. «С этаким не пропадешь, — подумал Данилов, — с этаким любая авантюра не страшна, и в очереди за пивом морду не побьют, и если в ресторане чистую скатерть попросит, официантка в такого салатницу не швырнет...» Впрочем, у самого Данилова обаяния было не меньше. Но всегда ли был уверен в себе Данилов? Увы, не всегда...
—Мне отметиться в очереди, — сказал Данилов.
—Сюда проходите, пожалуйста, — поманил его Ростовцев, закрыл дверь, а сам исчез в боковой комнатушке. В руке его Данилов успел увидеть вересковую трубку несомненно федоровской работы.
Прихожая в квартире была огромная, в доме Данилова в ней обязательно бы устроили площадку для игры в городки, а то и просто, на всякий случай, забили бы ее со всех сторон досками и фанерой. Теперь в прихожей или в коридоре, где виднелись между прочим детская коляска, вешалки, велосипеды и оцинкованное корыто, повешенное на крепкий гвоздь, теснились десятки людей. Свет горел, и Данилов мог заметить, что публика собралась в прихожей отменная. Все люди были исключительно приличные, прекрасно одетые, не курили, не толкались, чего следовало бы ожидать в очереди, и говорили вполголоса. Почти совсем не имелось в прихожей юношей, в особенности длинноволосых, а те, которые были, жались как-то, на себя не походили, не хамили, видно было, что они кого-то заменяют. Большинство же ожидавших относились к среднему поколению, самому деятельному и динамичному теперь. Здесь стояли сорока- и тридцатилетние люди, в самом соку, а им и еще соки предстояло добирать. Хозяин квартиры Юрий Ростовцев, окончивший два института, был, пожалуй, из них самый бедный и несолидный, пусть и имел федоровскую трубку. Дамы присутствовали пышные, цветущие, в дорогих нарядах, и Данилов представил, что и его бывшая жена Клавдия Петровна выглядела здесь бы неплохо. Данилов вспомнил, что на подходе к дому — в переулке и на улице Чехова — он видел много личных машин. все больше «Волг», а то и каких-нибудь там изумительных «опелей» и «пежо» с московскими номерами. Не иначе как на тех машинах прикатили сюда люди из очереди.
—Данилов, и вы тут?
Данилов обернулся. Кудасов стоял перед ним.
—Я не за себя, — сказал Данилов.
—Номер-то у вас какой? — спросил Кудасов.
—У меня никакого...
—Ну а у того-то, вместо кого вы? Если не секрет...
—Сейчас посмотрю, — сказал Данилов, — у меня где-то есть бумажка... Двести семнадцатый, что ли...
—Я чуть впереди, — сказал Кудасов. — Это вы за Клавдию Петровну, наверное?..
—Да...
—Вы номер-то на ладони чернилами напишите.
—Зачем на ладони?
—Ну как же... Для верности... Здесь все так делают... Вот мою ручку возьмите... Чернила хорошие.
Данилов поневоле вывел на ладони «217», ручку вернул с благодарностью, сказал:
—Давно я не писал номеров на ладони.
—А то как же... Здесь ведь такая публика — палец в рот не клади! Я вот на двух написал, на одной — арабскими, на другой — римскими, да и покрупней, чем вы.
Было душно, и Данилов распахнул пальто.
—Ба, да у вас у самого ручка-то есть! — сказал тут же Кудасов, углядев известный нам индикатор.
—Она не пишет, — поспешно сказал Данилов.
—Шведская?
—Шведская, — согласился Данилов.
—Кабы заглянуть...
—Да пожалуйста... — жалобно сказал Данилов.
Он протянул Кудасову ручку, опасаясь при этом, как бы не засветилась грешным делом голая рубенсовская женщина в красных сапогах. Женщина не засветилась, ничего демонического в квартире Ростовцева не было.
—Умеют же, — сказал Кудасов, возвращая индикатор.
—Умеют, — вздохнул Данилов.
—Но, видно, дешевая она...
—Недорогая...
—А вот умеют...
Зная Кудасова, Данилов чувствовал, что очень скоро Кудасов поставит его, Данилова, в такое положение, в каком ему ничего не останется делать, как подарить Кудасову шведскую недорогую ручку, а Кудасов еще и ломаться станет... «Но нет уж, шиш!» — подумал Данилов.
Но тут индикатору во спасение дверь одной из комнат открылась, и в прихожую стремительно вышли люди, явно те, которых ждали. Были они чрезвычайно озабоченные и значительные, ни на кого не глядели, ни с кем не здоровались, спешили куда-то, в другую комнату, словно в преддверии великих событий, с очередного заседания на внеочередное. Все задвигались, с готовностью стали уступать дорогу, сжимаясь и делаясь плоскими, а тоже были, видно, люди не простые. Дамы вставали на цыпочки, желая углядеть, кто ж там идет-то. Впереди шествия Данилов заметил маленького человека с черной бородкой, верткого, легкого и решительного, он и придавал движению ритм и важность, то был известный социолог Облаков, доктор наук, Данилова в какой-то компании знакомили с ним, у Добкиных, что ли. К удивлению своему, Данилов увидел среди прошедших и известного ему директора магазина Галкина. Дама в зимнем парике обернулась к Кудасову и Данилову, вся возбужденная и пылкая:
—А вот тот-то, тот — кто, в сером костюме?
—Комментатор-международник, по телевизору выступает, — обиженно сказал Кудасов. — И сюда просочился!
—Да нет! Не тот в сером костюме, а который в сером костюме сзади шел!
—Врач.
—Косметолог?
—Диетолог.
—А гинеколог где же?
—А я почем знаю! — сердитый Кудасов отвернулся от дамы, прохождение комментатора-международника в числе распорядителей, видно, поубавило в Кудасове куртуазности.
Важные люди прошли, закрыли за собой дверь. В прихожей сразу стало шумно, в очереди вот-вот должно было возникнуть движение. То, из-за чего не выспались и не курили в коридоре, начиналось.
—А вы что же, не сумели сюда пробиться? — сказал Кудасов. — Или проспали?
—Да как-то недосуг было...
—Вот и зря... А впрочем, я вас знаю... — покачал головой Кудасов. — Вы человек беспечный — живете только нынешним днем. Думать о будущем вам и в голову не приходит... И детей у вас нет...
—Да уж куда тут... — вздохнул Данилов.
—Номер первый! — деловито прозвучало в прихожей.
И стали номера по очереди проходить в комнату с комиссией, или как там ее называть, а оттуда возвращались вскоре и теперь уже, довольные, шли к выходу. Очередь двигалась потихоньку, Данилов расстегнул все пуговицы пальто, а лохматую нутриевую шапку, чудом купленную ему Муравлевым в пригородном меховом ателье за двадцать рублей, повесил на криво загнутый угол оцинкованного корыта. Он прикинул в уме скорость движения очереди и понял, что проведет здесь полтора часа. «Ну, Клавдия!» — пригрозил он подруге профессора Войнова. Впрочем, и сам он был хорош!
Но вот отметился Кудасов, улыбаясь и засовывая бумажник в потаенный карман пиджака, прошел мимо Данилова. А через четверть часа вызвали и номер двести семнадцатый. Данилов двинулся было на вызов, но вдруг ему стало жалко нутриевую шапку, висевшую теперь от него далеко, не хотелось бы ее терять, а тут еще прихожую пересек со сковородкой в руке, направляясь, видно, на кухню, румяный тридцатилетний отрок Ростовцев, и Данилов отметил, что обаятельный-то он обаятельный, но в сущности пират и, наверное, где-то прячет клад.
—Номер двести семнадцатый, — сказали опять.
«Ну ладно, — подумал Данилов. — Шапка не инструмент, да и демонических сил здесь нет...» И он пошел в большую комнату, видно, столовую.
—Номер двести семнадцатый?
—Да, — улыбнулся Данилов, — двести семнадцатый...
И он предъявил ладонь с чернильными цифрами.
Спрашивал не Облаков, социолог и доктор наук, хотя Данилов сразу понял, что он тут главный, а крупный пегий человек в пушистых баках и усах, сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку и имел перед собой зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом, накрытым индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили и на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить заседание приемной комиссии в комнате с телевизором, старенькими тумбочками в балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на стенах — гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к ручью Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом опять показались Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение, будто он стоял теперь у подножья пирамиды Хеопса (по новой науке — Хуфу), а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
—Ваша фамилия? — спросил пегий человек.
—Данилов, — ответил Данилов.
—У нас таких нет, — сказал пегий человек.
—Я за Соболеву Клавдию Петровну, — сказал Данилов.
—Отчего она доверила вам?
—Я ее бывший муж... — сказал Данилов.
Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и сказал быстро:
—Бывшим мужьям доверять можно.
—Все же покажите какой-нибудь документ, — сказал пегий человек.
Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а данные паспорта — серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда — записал в зеленую тетрадь.
—Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.
—Я могу идти? — спросил Данилов.
—А взнос?
—Какой взнос?
—Пятнадцать рублей.
—Она мне ничего не говорила, — сказал Данилов. — При мне нет пятнадцати рублей... Она попросила отметиться — и все... Придет в следующий раз и заплатит...
—Она прекрасно помнила об этих пятнадцати рублях, — мрачно заявил человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником, Данилов ему явно не нравился.
—Вы займите пятнадцать рублей, — доброжелательно сказал Облаков. — Наверное, в очереди у вас есть знакомые.
При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать кроликов милой Гретхен.
—У меня здесь нет знакомых, — сказал Данилов, он был рад тому, что Галкин отвернулся.
—Ну... — развел руками Облаков.
—Придется Соболеву Клавдию Петровну, — строго сказал пегий человек, — перенести в конец очереди. Новый номер ей будет назван при уплате взноса.
—Как же так... — растерялся Данилов. — Она забежит сегодня и уплатит...
—Правила очереди серьезные и незыблемые, мы исключений не делали и делать не намерены.
—И вообще, — сказал международник в красивых очках, на Данилова не глядя, — я полагаю, у нас нет никакой необходимости вступать в дискуссии со случайным посетителем.
В тишине Данилов с некоей надеждой посмотрел на Облакова, но и тот был незыблем.
—Спасибо, — сказал Данилов. — До свидания.
Ему даже не ответили.
«Серьезные люди», — подумал Данилов.
Нутриевая шапка благополучно висела на неровно загнутом углу оцинкованного корыта, и Данилов ее тотчас же снял. «Цела шапка-то, — подумал он растроганно. — И верно, серьезные люди. С такими можно иметь дело».
И опять в прихожей появился румяный Ростовцев, окончивший два института, махорочный дымок исходил из его федоровской трубки, а на плече у Ростовцева сидел зеленый попугай. «Нет, точно злодей», — рассудил Данилов.
На воздухе Данилов подумал: «Ну вот будет Клавдии наука за ее скупердяйство!» Однако тут он нашел, что чувствует себя обиженным или раздосадованным, будто это его, а не Клавдию, упрекнули в забывчивости и легкомыслии и перенесли в конец очереди. Он видел теперь в истории с лишением номера — попрание справедливости. «Какое они имеют право! — возмутился Данилов. — Нет, это дело так оставить нельзя... Да я их разнесу! Тоже мне бюрократы!»
Он позвонил из автомата Клавдии.
—Данилов, слушай! — горным ручьем зазвенела в трубке Клавдия. — Я тебе звоню, звоню, а ты вот где! Я тебе сейчас все расскажу, как у нас идут дела с Войновым, ты порадуешься за меня. А сейчас скажи, ты отметился?
—Я-то отметился... — сказал Данилов.
—И прекрасно! Я всегда знала, что ты чудесный, милый человек. Слушай, вчера я вязала Войнову шерстяные носки, ты знаешь, чего мне это стоит, но я связала пятку! И при этом поддерживала с ним светский разговор... А утром, представь, он любит морковное желе и бульон с фрикадельками, я все приготовила, да еще как!..
«Мне хоть бы раз связала носки», — подумал Данилов и сказал сурово:
—Уволь меня. Меня не интересуют ни пятки, ни фрикадельки, ни профессор Войнов, ни твоя у него стажировка!
—Ну, Данилов...
—Я-то отметился, но тебя не отметили, а перевели в конец очереди.
—Я так и знала! Так и знала. Ты пожадничал?
—Не надо было ставить меня в глупое положение, могла бы предупредить о взносе и передать мне деньги.
—Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или занял у кого!
—Спасибо за совет.
—Что же делать-то теперь?
—Не знаю... И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?
—Тише, тише... это тайна...
—Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список я тебе перешлю по почте...
—Погоди... Это не для телефона. Ты где?
—На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.
—Хорошо, через двадцать минут я буду там!
«Нужна ты мне!» — думал Данилов, стоя в кофейне бывшего магазина «Украина» и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить, любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял на краю жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в музыке должен сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова, никак не выходила из его сердца и его души, альт, может быть, исчез навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался какой-то чепухой, будто бы опять был связан с совершенно чужой, неприятной ему женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не была нужна, да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор матросу или банка для червей невскому рыболову!
«Нет! Я сейчас же встану и уйду!» — сказал себе Данилов.
Но сейчас же возникла красивая, бисквитная с шоколадом и цукатами, Клавдия. Была она в лисьей шубе и лисьей же рыжей шапке.
—Ну вот, — сказала Клавдия Петровна, — насчет Войнова ты успокойся. Там у меня все идет хорошо, тьфу, тьфу, постучи по деревяшке...
—Я успокоился...
—Теперь про очередь... Как же это ты?.. Неужели у тебя не было пятнадцати рублей?
—Действительно, — сказал Данилов. — Экая вдруг со мной оплошность произошла...
—Ну хорошо, — сдалась Клавдия. — Я виновата. Но ты сам понимаешь, — про очередь никому ни слова. Это эксперимент... И его можно сглазить, понимаешь?
—Нет, — признался Данилов.
—Ну какой ты... Помнишь, как «Современник» получился? Бедные, голодные, никому не известные актеры после работы по ночам, по утрам, за чашкой кофе что-то там репетировали, кричали, ругались, во что-то верили и вдруг — бац! — «Вечно живые»! «Современник»! Билеты с рук! Собственный буфет! А теперь их еще и лоно МХАТа приняло в свои объятья! Вот и наши. В неурочные часы, на общественных началах...
—Прости, но пятнадцать рублей? Это уж иные начала...
—А-а! — махнула рукой Клавдия. — Но зато они у нас и не бедные, и не неизвестные. А наоборот! И все с будущим — а стало быть, с гарантией для нас...
—Кто они? Кто эти будохлопы-то?
—Хлопобуды, — поправила Клавдия. — Научно-инициативная группа хлопот о будущем. «Хлопобуды» — это Ростовцев придумал.
Тут она оглянулась и заговорила страшным шепотом. То есть не то чтобы страшным, а скорее зловещим. Опять я не прав. Клавдия Петровна вообще не умела говорить страшно и зловеще. Она заговорила шелестящим таинственным шепотом. Медные застежки лисьей шубы Клавдия Петровна расстегнула, и на ласковой шее ее странным светом взбрызнули японские инкубаторские жемчуга. В инициативную группу хлопот о будущем, понял Данилов, сошлись замечательные умы. Люди ключевых, на сегодняшний день, профессий. Те же кибернетики, имеющие дело с ЭВМ, из института Лужкова, понадобились им лишь на подсобные работы, связанные с расчетами, просчетами и прочей математикой. Высшей и низшей. А так ядро группы составили социологи во главе со знаменитым Облаковым, футурологи, юристы, психологи, философы, два частных фрейдиста, специалисты по экономическим и международным вопросам и бог весть еще кто, даже один писатель: ну этот для того, чтобы править протоколы и ведомости и — если возникнет нужда — простыми словами описывать удачные дела хлопобудов. А на вторых ролях — для консультаций и практических действий — группа предполагала использовать — и использовала уже! — людей любых профессий: и начальников ЖЭКов, и агитаторов, и вагоновожатых, и врачей, и охотников, и собаководов, и парикмахеров, и мозолистов, и мастеров наземной часофикации, и реставраторов лица, и преподавателей вузов, и модельеров от Зайцева, и детективов, и дизайнеров, и аквариумистов, и председателей месткомов — да кого хочешь, лишь бы все эти лица были деловые и значительные, не больные и не старые, лучше до сорока, и могли протянуть на своем посту еще, по крайней мере, два десятка лет.
—Ну хорошо, — сказал Данилов, — а ты чего ждешь от хлопобудов?
Нежными, чуть полными пальцами в двух изумительных перстнях — с сердоликом и бриллиантом — Клавдия Петровна донесла сигарету «Уинстон» к чистой тарелке и легким движением стряхнула пепел на фаянс.
—Это сложный вопрос, — сказала она. — Это и философский вопрос. Тут все словами не назовешь, тут надо страждать. Да, страждать... И особая интуиция тут нужна. Ты можешь не понять... Или понять не так.
—И все же? — сказал Данилов. — Вдруг и пойму.
—Каждый порядочный человек, уважающий себя, — сказала Клавдия Петровна, — желает жить хорошо и даже лучше, чем хорошо. И желает занять положение, какое ему по душе. Перейти из последних в первые. Ну не в первые, а в восьмые. Какая разница!
—Ты со мной, что ли, была в последних?
—Не в самых последних, — мило улыбнулась Клавдия Петровна. — Но, Володенька, увы, близко к ним... Не обессудь. И хватит об этом. Нынешним своим положением я довольна. Вот ежели все выйдет у меня с Войновым, я и совсем на время успокоюсь... Но на время... Ведь жить-то надо страстями!
—Страстями? — спросил Данилов.
—Да, — сказала Клавдия Петровна, — страстями. Ты живешь чувствами, а мне нужно — страстями. Это не я придумала, это нынче стиль такой.
—Я знаю, что это не ты придумала...
—А теперь у меня все есть или с Войновым будет. Я женщина заурядная, но своего стою. Я в соку. Я красивая. Я красивая, а, Данилов?
—Красивая, — согласился Данилов.
—Что нужно женщине? Слава? Удачи в общественной деятельности? Я проживу без них, я и так эмансипированная. Славы деловой мне и задаром не надо, она не по мне, я смотрю на работу как на свободу от домашних дел, унизительных для женщины, отупляющих ее, — вон взгляни на свою знакомую Муравлеву, она вся погрязла в бездуховности! Одна коса оттуда торчит. И то — натуральная... И перегрузки мне не нужны. Они вообще — для любителей. Славы иной, увы, я уже не получу, мне не стать ни Софи Лорен, ни Надеждой Павловой...
—А если бы ты вовремя постаралась, — спросил Данилов, — ты что же, стала бы ими?
—Ах, отстань! Слушай серьезно. Итак, отбросим славу и подвиги. Остается любовь. Остается вечная и главная мелодия женщины. И здесь для меня первое правило — не быть в любви несчастной. Но и не делать несчастным мужчину. Или мужчин.
—Естественно, не таких мужчин, как я, — сказал Данилов.
—Сам посуди, Володенька, ты человек неустойчивый и легкий, ты можешь увлечь неопытную доверчивую девушку с пылким воображением и без приличного туалета, но составить счастье женщины с богатой и требовательной натурой ты не способен... Ты вот даже пятнадцать рублей... Хотя я не жалею о прошлом и за квартиру я тебе благодарна... Но профессор Войнов сильная и деловая натура. Ты, Данилов, оркестрант. Войнов даст мне все... То есть я и сама бы этого всего достигла, но уж когда Войнов возьмет меня под руку, я словно бы иной персоной стану... На другие места мы станем садиться... И уж с этих мест на худшие меня не пересадят. Я и салон заведу.
—Прости, но, скажем, Волконская Зинаида была интересна гостям, умела и музыку писать, и стихи, и играла неплохо...
—Какой ты, Данилов, бестактный! Твоя Волконская была бездельница, а я работаю для народа... Сорок часов в неделю... Но это одно про Войнова... А другое... У меня теперь будет машина, и не «Жигули», а «Волга» дача, не садово-огородный сарай, а приличная профессорская дача в Загорянке... Квартиры будет две...
—Две? — встрепенулся Данилов.
—Что? — взглянула на него Клавдия Петровна и, сообразив, что разговор может принять неловкий для нее оборот, заторопилась: — И надо будет обязательно выехать за границу. Войнов уже согласился вывезти меня хотя бы года на три... И ему нужно для работы... Но, конечно, не в Турцию... Что там в Турции!.. Они, турки эти, в гаремах с утра до вечера пьют кофе и душат свободы!.. Есть же и другие страны — Италия, Франция, Англия, наконец, и оттуда Войнов сможет взглянуть на турецкие проблемы.
—Сможет, — кивнул Данилов.
—Но я увлеклась. Я же про другое тебе хочу сказать. Про хлопобудов. Сейчас я всем довольна. А через десять лет? Или через двадцать? Или тридцать? Что мне будет нужно тогда? Теперь ты понимаешь, почему я записалась в очередь? И даже не в одну, а в три?
—Хлопобуды завтрашним днем, что ли, торгуют?
—Да не торгуют! Как они могут торговать! Странный ты человек, Данилов! Они его и не предсказывают. Просто они все делают по науке. Ведь могут демографы сейчас точно сказать, сколько детей надо рожать женщине в восьмидесятом, девяностом, двухтысячном году, чтобы человечество сохранило в нормах воспроизводство своего, прости, поголовья. Или вот лесники. Они тебе назовут, сколько деревьев надо будет посадить через пять, десять, двадцать лет, чтобы, как верно поет Золотухин, который был хромой, а теперь Бумбараш, и на тот век лесу было «да ой-ей-ей!»... А уж футурологи, те вообще все наперед знают — у них движение каждой пылинки в истории определено — и так и в процентах — и травки каждой прозябанье...
—Неужто и гад морских подводный ход? — спросил Данилов.
—Насчет морских не знаю... Но у нас там есть человек из фирмы «Океан»... Он разберется с морской рыбой, если надо... Я тебе азы объясняю... Ты понял?
—Угу, — кивнул Данилов.
—А наши-то умы, из хлопобудов, тоже не последние. Главные в группе — системные аналитики. Их бог — Облаков. Они такие движения души ловят, на каких любая машина споткнется. Подойдет моя очередь, они меня всю разумом и чувствами просветят, ну и медицинской аппаратурой просветят, представят меня в восьмидесятом, девяностом и двухтысячном году и скажут, что мне будет нужно и что — теперь и тогда — мне следует предпринять.
—При условии, что ты будешь жить страстями?
—Возможно... Хотя не исключено, что страсти возьмут и выйдут из моды. Аналитики все должны определить с точностью до сезона и учесть. Но и мы должны умно, по-научному сформулировать нынешние свои запросы. Чтобы не сбить аналитиков с толку.
—И часто они берут по пятнадцати рублей?
—Не редко... По графику... Чтобы мы сознавали свою ответственность... Да и что теперь жалеть мелочь? Ведь потом-то как бы не пришлось переплачивать.
—За что?
—Ну как за что... — удивилась Клавдия Петровна.
—Хорошо, — сказал Данилов. — Ладно. Получишь, положим, ты справку. На три десятилетия. Но ты измучаешь себя откровением хлопобудов.
—Себя — нет! Других — да!
—К счастью, — сказал Данилов, — я в твоих дальних хлопотах полезным быть не смогу...
—Кто знает...
—Нет, нет, ни в коем случае, — испугался Данилов, — эту неделю отдежурю, как обещал, и все...
—Подумаешь, пятнадцать рублей! — сказала Клавдия Петровна. — Многие в очереди даже и не ради себя стоят. А ради детей. Хотя и не все рожали. Что же экономить на детях! Потом репетиторам втрое дороже заплатишь!
—И о высшем образовании детишкам хлопочут?
—Кто о высшем. Кто о среднем, обязательном. Скажем, как частный вопрос, выясняют, и правильно делают, в школы с каким языком надо будет устраивать ребенка через десять лет. Может, тогда самым стоящим станет исландский язык. Или там ямайский диалект.
—Слушай, а вдруг через десять лет модно будет иметь по трое детей, — подумал Данилов. — Ты что же, родишь?
—Рожу, — сказала Клавдия Петровна.
—А пока будешь терпеть?
—Я и терплю, ты сам знаешь...
—Впрочем, это все частности...
—Частности, — согласилась Клавдия Петровна. — Для меня частности. Я буду знать главное, а частности сами откроются. Но многие-то именно из-за частностей в очереди и стоят. Дуры есть замечательные. Ну и дураки тем более. Уж раз по пятнадцать рублей платишь, то и... А они... Некоторые думают, что через очередь пошьют шубы и пыжиковые шапки по себестоимости... Ждут и туфли на воздушной платформе... Одного типа, видишь ли, манит магический кристалл.
—А Кудасов, он-то что ходит?
—Не знаю. Наверное, и ему нужны какие-нибудь прогнозы. Я для Войнова тоже кое-что узнаю... Если мне его припрогнозируют...
—Или прифутуруют...
—Или прифутуруют... А может, Кудасов печется о службе... Тут многие со служебными болями...
—Ну вот, получишь ты прогноз. И что дальше?
—Дальше! В группе кроме системных аналитиков есть конструктивисты. Вон известный тебе Галкин, директор магазина. Скажем, узнаю я в частности, что в восемьдесят шестом году мне понадобится пальто из моржовой кожи, и сейчас же запишусь к нему в очередь...
—И десять лет будешь отмечаться?
—И буду! Зато вовремя, даже чуть раньше получу вещь. Конструктивисты они у нас оттого конструктивисты, что все наши проблемы, осознанные аналитиками, будут конструктивно решать... Кому какие конструктивисты окажутся нужны, тот к тому в очередь и встанет... Кто к косметологу, кто к начальнику ЖЭКа... Но все это частности...
—Что же главное?
—Это тайна. Но я... — тут улыбка слетела на перламутровые губы Клавдии. — А я уже знаю кое-что. У меня есть уже сведения... Я не все знаю, но я догадываюсь... Я не скажу, как я узнала и через кого... Но поверь мне... У меня есть одна сумасшедшая идея...
—Достаточно сумасшедшая?
—Конечно, достаточно. Достаточно безумная идея.
—Стало быть, и тебе нужны три карты?
—Ах, Данилов! — нежной ладонью Клавдия прикоснулась к его щеке, прошлое растеплив. — Если бы ты был Сен-Жермен... Нет, я уж сама все устрою!
—Но я зачем-то тебе понадобился, раз ты мне все это рассказываешь?
—Я и сама не знаю зачем... Может быть, зачем-то... Ну хотя бы ты поможешь восстановить потерянный номер... Скажешь им, что это ты был виноват с пятнадцатью рублями... Мои деньги хотел себе присвоить... Мы вместе пойдем, и ты им что-нибудь скажешь...
—А к чему тебе номер, если ты и так все узнаешь?
—Нет. Я обязательно должна получить официальную справку. И потом, в очереди интересно... Разговоры... Люди... Знакомства очень полезные... Через три дня мы с тобой пойдем и восстановим номер...
—Но...
—Нет! Раз уж ты виноват... Раз уж пожадничал... И потом вдруг я тебя в свою безумную идею посвящу, а?
Тут послышался страшный разбойничий свист. Машины на улице Горького вздрогнули и остановились. Бутерброды и венгерские слоеные пирожки, подпрыгнув с буфетной стойки, посыпались Данилову с Клавдией на столик. «Кармадон, что ли?» — подумал Данилов. Но вот машины поехали, колбасу уборщицы подняли с пола и положили обратно на хлеб, пирожки и бутерброды были возвращены в буфет, а Клавдия все стояла и жадно глядела на улицу, открыв перламутровый рот.
Глаза Данилова двинулись по следу ее, и Данилов увидел, как мимо кулинарного магазина не спеша прошел румяный Ростовцев с федоровской трубкой во рту.
Клавдия решительно запахнула шубу, направилась к двери, сказала Данилову: «Я тебе позвоню... Действуй по списку... Извини...» И была такова.
| Следующее
|