|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Марина и Сергей Дяченко. Vita Nostra >> - 3 - |
Марина и Сергей ДьяченкоVita nostra |
| Предыдущее |
- 3 -
===========
Мама сидела за столом — вполоборота к окну, на том самом месте, где любила проводить время Сашка. Ее лицо картонным силуэтом выделялось на фоне розоватого закатного света.
Сашка остановилась. Ей на секунду показалось, что мама — восковая скульптура из музея, замершая перед окном. Что у нее даже глаза не блестят.
—Ма?
Мама повернула голову:
—Здесь так красиво... Мостовая, эти дома... Фонари такие... художественные... Ты позанималась?
—Да.
—А что ты делала?
—Ну что обычно делают студенты? Книжки, конспекты... Давай спустимся в кафе и пообедаем.
—Мне не хочется есть. Я выпила чаю, чашку помыла... Ты молодец, все так аккуратно. Хорошая квартира,— мама говорила, глядя на Сашку — и мимо.
—Ты звонила домой?
—Да... Все в порядке, но Вале трудно, конечно... У него проблемы на работе, он много пропускает... отпуск не ко времени. И у меня душа не на месте...
Сашка решилась:
—Возвращайся сегодня. Я провожу тебя.
—Саня...
—Ты ведь приехала, чтобы увидеть, как я живу и учусь? Теперь ты видишь — живу хорошо, учусь нормально. Или ты хочешь устроить полную инспекцию?
—Саня...— у мамы дрогнул голос.
—Не надо нам больше ругаться,— твердо сказала Сашка.— Забудь все, что я говорила, это ерунда, это слова. Тебе надо ехать сегодня, иначе... мало ли что может случиться, пока они там одни.
Мама прерывисто вздохнула. Не давая ей вставить ни слова, Сашка подняла с пола спортивную сумку:
—Идем. Пока доберемся до вокзала, пока возьмем билеты... Пока поужинаем в кафе...
Мама печально, но твердо покачала головой:
—Саня, я решила. Ты уедешь вместе со мной.
Сашка выронила сумку:
—Знаешь, я здесь учусь. У меня завтра пары!
—Кого ты хочешь обмануть?— спросила мама тихо.— Какие-то бесконечные очень трудные занятия, дополнительные, летом... Для того, чтобы преподавать философию в ПТУ?
Сашка растерялась.
Она слишком верила в информационный «туман» вокруг института и всего, что с ним связано. Спокойная мамина логика оставила ее безоружной посреди ровного поля.
—Сашка, я перед тобой виновата. Но ты моя дочь. Я не оставлю тебя здесь. Я не знаю, что здесь происходит, но чувствую неладное. И я не желаю, чтобы ты имела какое-то отношения к городу Торпе. Если надо, я найду адвоката. Или врача. Или... в конце концов, я продам квартиру, сниму все деньги со счета, но если тебя втравили в беду — я тебя вытащу!
Грянул розовый телефон у Сашки на шее.
Она впервые слышала его звонок. «Жили у бабуси два веселых гуся». Громко, резко, пронзительно.
Мама замолчала. Недоуменно посмотрела на Сашку:
—Ну, ответь... Что с тобой?
Все уже случилось. Все случилось. Придерживаясь рукой за угол конторки, Сашка поднесла телефон к уху:
—Алло.
—Саша! Саша, это Валентин!
В кричащем голосе был ужас.
—Мама там? У тебя? Я не могу ей дозвониться!
—Здесь,— сказала Сашка. Вернее, попыталась сказать.
—Алло! Ты слышишь?
—Да. Она здесь.
—Дай ей трубку!
Мертвыми пальцами Сашка сняла с шеи розовый шнурок. Отдала трубку маме.
—Алло, Валя? У меня разрядился... Что... Что?!
Сашка вцепилась двумя руками в конторку.
—Их было девять! Одну я съела еще вчера... Да... Господи, как же ты мог... девять, сосчитай, должно быть девять таблеток...
Мама задохнулась. Ее лицо стало белым в свете заката за окном. Сашка зажмурилась.
—Девять,— выдохнула мама.— Ты сосчитал? Девять... Точно. Да, ее я приняла, совершено точно! Их было девять. Ты уверен? О Господи...
Мама перевела дыхание. Глубокий вдох — выдох. И еще. Валентин что-то говорил в трубке, быстро, захлебываясь.
—Успокойся,— сказала мама наконец.— Я сейчас выезжаю... Успокойся, ведь все обошлось. «Скорой» так и объяснишь... Нам урок обоим... Это я ее оставила... Не думала, что он дотянется до полки... Ну все, все обошлось, жди, я буду утром... Я тебя люблю.
Розовый телефон упал на кровать. Мама села рядом и обмякла, как весенний сугроб:
—Малой добрался до коробки со снотворным. Они такие яркие, знаешь, таблетки... И стал их выковыривать, одна за другой. И в рот потащил, но тут Валя заметил... Он не знал, сколько их было, сразу вызвал «Скорую»... Но малой не успел. Просто не успел. Счастье... Я уезжаю, Саша, прямо сейчас.
===========
Сашка купила билет в купейный вагон.
Отказалась брать у мамы деньги.
Они купили сосисок в станционном буфете, две порции салата из капусты и пару горячих душистых пирожков. Мама еще два раза звонила домой — с Сашкиного телефона. Валечка чувствовал себя отлично, «Скорая» выбранила отца за халатность и подтвердила, что ребенок здоров. «Отделались легким испугом, переходящим в медвежью болезнь»,— пытался шутить Валентин.
Сашка с мамой выбрались из здания вокзала, вышли на перрон и уселись на скамейке. Ночь стояла теплая с прохладным ветерком, с запахом травы и влаги — осенняя и одновременно летняя ночь.
—Как же ты вернешься домой? Так поздно?
—Здесь полно машин ездят туда-сюда,— сказала Сашка как можно увереннее.
—Наверное, дорого...
—Да ничего, нормально. Не волнуйся за меня, я уже большая!
И Сашка попыталась улыбнуться.
Ее трясло, и она пыталась скрыть дрожь. Страх не желал отступать; все обошлось, твердила мама через каждые десять минут, но телефон был здесь, на шее, и на дисплее медленно поворачивался стилизованный глобус.
Страх, нависший над миром. «Невозможно ведь жить в мире, где вы есть!— Невозможно жить в мире, где меня нет... Хотя смириться со мной трудно, я понимаю».
Звенели сверчки.
Прокатил товарняк, заглушая все на свете, но, как только грохот стих — сверчки зазвучали снова.
—Ты была права,— сказала мама.— Я им нужна... Ты как воду смотрела. «Мало ли что может без тебя случиться»...
Сашка потупилась:
—Получилось, будто я накликала.
—Ерунда.
—Но ведь все обошлось?— Сашка нервно потрогала телефон на шее.
—Все обошлось.
До поезда оставалось сорок минут. Мама говорила короткими повествовательными предложениями:
—Очень милый город. Я не ожидала, он такой древний. Странно, что никто толком не знает о Торпе. Хотя здесь есть экскурсионное бюро. Я видела, здесь есть бюро, в киоске продаются видовые фотографии...
Пришла электричка. Открыла двери; вышли женщины с большими клетчатыми сумками, вошел старичок с зачехленной косой. Электричка тронулась и растаяла в темноте.
Переключился семафор.
В темноте обозначились три ярких фонаря — поезд подходил к станции.
—Мамочка,— шепотом сказала Сашка.— Не оставляй их надолго. Вообще, не оставляй их одних. Будь с ними, я не пропаду. Я... приеду на каникулы.
Поезд остановился. Заскрежетали замки, одна за другой открылись двери, проводники вышли на перрон, отгоняя вглубь любопытных пассажиров:
—Пять минут стоянка! Только пять минут, не выходите с детьми! Не уходите далеко!
Дядечка в спортивных штанах и в майке огляделся, глубоко вдохнул полной грудью, пробормотал «Какой воздух!» и тут же закурил.
Мама протянула билет толстой проводнице в форменном костюме. Та кивнула:
—Проходите... Пятнадцатое место.
Сашка вошла вместе с мамой. На минуту окунулась в запах, в жизнь, в неприкаянность вагона — только на этот раз поезд был чужой, проходящий, этот призрачный быт сейчас понесется дальше, а Сашка останется...
Они снова вышли на перрон. Остановились, будто не зная, что еще сказать.
—Через минуту отправляемся,— поторопила проводница.— Займите места.
Тогда Сашка обхватила мамину шею, как в детстве:
—Мамочка, я тебя очень-очень люблю.
Проклятый розовый телефон, очутившись между ними, впился Сашке в грудь.
—Поезд отправляется! Эй, заходите в вагон!
Они не разнимали рук. Не могли разжать.
—Женщина! Поезд уходит!
—Я тебя люблю,— шептала Сашка, захлебываясь слезами.— Я тебя люблю... До свидания!
Поезд тронулся. Сашка побежала рядом, маша рукой, и ей очень долго удавалось не отставать. Мама махала рукой из открытого окна в коридоре, Сашка видела ее развевающиеся на ветру волосы... Поезд шел все быстрее, Сашка поднажала, мама, сильно высунувшись из окна, махала ей и махала, и крикнула: «До свидания!»
Но тут закончился перрон.
Окна уходящего поезда слились — вместе с лицами. Оборвался грохот, сменился удаляющимся шумом. Сашка провожала поезд глазами, пока не погасли последние огни.
Тогда она подошла, переступая гудящими ногами, и села на рельсы.
===========
—Саша?
Высоко в небе светила луна. Над Сашкой стоял Фарит Коженников.
—Поздно. Завтра занятия. Идем?
—Пожалуйста, Фарит... Не трогайте меня.
—Возьми себя в руки. До города как-то надо добраться, стоит глухая ночь, холодно. Идем.
Он говорил так спокойно и повелительно, что Сашка не смогла сопротивляться. Поднялась и побрела за ним, подволакивая ноги. Каблуки на туфлях разбились, набойки отлетели. Выбросить можно туфли. Ну и шут с ними.
Коженников открыл перед ней дверцу белого «Ниссана». Сашка привычно съежилась на сидении.
—Не замерзла?
—Зачем, Фарит? Я что-то сделала не так? Что-то нарушила? За что?!
—Ты не смогла самостоятельно решить проблему. Согласен, твоей вины тут нет. Или почти нет. Но ведь и ребенок не глотал таблетки, а только играл... Это всего лишь страх, Саша. Генерал-страх. Император-страх, формирующий реальность... Пристегнись.
Машина выкатилась на трассу — справа и слева стеной стоял лес. Дорожные знаки вспыхивали в свете фар и уносились назад — размазанные пятна белого огня.
—Страх — проекция опасности, истинной или мнимой. То, что ты носишь на шее — фантомный страх, привычный... знаешь, как привычный вывих. Ничего не случилось. Но ты веришь в беду, и потому ты пережила эти минуты, как настоящую трагедию.
—Вы научили меня бояться,— Сашка сжала пальцы на телефоне.
—Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу — в цель.
—И вы достигли цели?
—Да.
Сашка повернула голову. Коженников смотрел на дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к ста двадцати.
—Эти первокурсники,— медленно сказала Сашка.— Вы их как-то отбираете?
—Да.
—И сейчас где-то живут школьники... или солдаты... или студенты... чей страх вы направляете в цель? Которые выполняют ваши задания, собирают монеты...
—Да.
—И вам их не жалко?
—Нет. Это Слова, они должны реализовать свое предназначение.
—А другие люди? Они...
—Разные. Предлоги, союзы, междометия... грязные ругательства,— Коженников улыбнулся.— На каждом человеке лежит тень слова, но только Слово целиком, четко впечатанное в ткань материального мира, способно вернуться к своим истокам, дорасти от бледной проекции до подлинника.
—И орудие для этого — страх?
—Саша,— Коженников сбросил скорость на повороте.— Ты давно уже учишься не потому, что тебя заставляют, а потому, что тебе интересно. Ты распробовала этот мед. Быть Словом — ты понимаешь, что это значит?
Сашка молчала до самой Торпы; наконец, под колесами загремели булыжники Сакко и Ванцетти. Машина остановилась у крыльца с каменными львами. Горели фонари, ни одно окно не светилось.
—Спасибо,— сказала Сашка чужим голосом.— До свидания.
И открыла дверцу.
—Саша?
Она замерла.
—Отдай мне телефон.
Сашка обернулась. В очках Коженникова отражался фонарь, оттого казалось, что на Сашку смотрят в упор два горящих белых глаза.
Путаясь, она стянула с шеи розовый шнурок. Коженников взвесил телефон в руке:
—Ты понимаешь, что значит быть Словом? Глаголом в повелительном наклонении? Ты знаешь, что это такое?
Сашка молчала, лишившись речи.
—Хорошо,— Коженников небрежно уронил мобилку в «бардачок».— Спокойной ночи, Саша.
И уехал.
===========
—Егор, можно тебя на минуту?
В столовой галдели и звенели посудой. Разносили горячий борщ, в котором плавали, как белые запятые, островки сметаны. Сашка дождалась, пока Егор закончит обедать; когда он в толпе однокурсников зашагал к двери, на ходу вытаскивая сигареты, она обнаружилась на его пути естественно и непреклонно.
—Я сейчас,— сказал Егор однокурсникам.
Они поднялись в холл. У копыт бронзового жеребца рядком сидели первокурсники. Сашка увлекла Егора дальше — в глубокую оконную нишу.
—Такое дело... У тебя проблемы с практической специальностью?
—Не сказал бы... То есть, конечно, идет туго, но у всех так.
—Что у всех — меня не интересует,— сказала Сашка жестко.— Ты — глагол в сослагательном наклонении, у тебя есть особенность. Если ты не будешь изо всех сил учиться — то... догадываешься, что?
Егор смотрел пустыми, неподвижными глазами.
—Ты что, не понимаешь, о чем я говорю?
—Понимаю. Нам то же самое говорят на каждом занятии. Если ты не завяжешь шнурки — упадешь. Если не будешь кушать кашу — вырастешь неудачником.
—Егор...
Сашка осеклась. Егор пребывал, наверное, на самом сложном этапе информационной перестройки: как личность почти распался, как слово еще не сложился. Она вспомнила себя год назад: примерно в это же время они познакомились, Егор уверенным в себе, сильным и добрым человеком. Егор вытащил однокурсника Степку из реки; Сашка нередко замирала посреди движения, вперив взгляд в одну точку, и точно знала, что провалит зачет по практической специальности...
Она взяла Егора за руку. Еще секунда — и она присвоила бы его, сделав частью себя.
Но она удержалась, вспомнив горький опыт.
===========
Она отнесла к мойке поднос с грязной посудой. Костя отодвинул стопку тарелок, освобождая место на длинном цинковом столе. Сашка благодарно кивнула.
—Ты ему не поможешь,— сказал Костя.— И не бери дурного в голову: это их дело, пусть работают. Как мы работали.
—Мы помогали друг другу,— тихо сказала Сашка.
—Мы — однокурсники. А они... он тебя никогда не поймет. Не пришло время.
Костя пошел к выходу из столовой, а Сашка подумала, что он прав. Есть вещи, которые объяснить нельзя; разве не об этом твердили с самого начала Портнов и Стерх?
===========
Осень наступила в середине сентября, резко похолодало. Дожди не прекращались до самого первого снега. Сашка топила крохотный камин в комнате — углем из бумажной пачки и дровами, купленными на базаре. Дрова трещали, рассыпали искры, Сашка часами сидела перед камином с книгой на коленях. Ложилась спать, укрывшись простыней, среди ночи натягивала на себя одеяло, а под утро, бывало, просыпалась от холода и, конвульсивно позевывая, кутаясь в куртку поверх ночной рубашки, разжигала огонь в камине.
Над крышей поднимался дым. Шел первый снег, ложился на головы каменных львов, засыпал город Торпу.
===========
—Мама?
Хозяйский телефон стоял на полочке, у входа на первом этаже. Старинный телефонный аппарат с высокими, «рогатыми» рычагами для трубки. Сашка привалилась плечом к кирпичной оштукатуренной стене.
—Алло! Мамочка! Ты меня слышишь?
—Привет, Сашхен... Как хорошо, что ты позвонила...
Далекий голос. Нарочитая бодрость, даже беспечность.
—Как малой?
—Все хорошо. Немножко кашляет... Мы летом пытались его закалять, но как-то неудачно... То одно мешает, то другое... А так все нормально. Хотим переклеить обои в твоей комнате. А то прямо позорище, а не обои. Может быть, выйду на работу, на полставки... Не сейчас, конечно, через полгодика... Соскучилась по работе... Можно няньку нанять почасово...
Мама говорила легко, и не слова, а тон ее должны были уверить Сашку в полнейшем спокойствии, стабильности, мягком отчуждении. Сашка представила, как мама стоит с трубкой над плитой, помешивает молочную кашу в кастрюльке, и улыбается, и говорит, говорит...
Сашка прикрыла глаза. Телефонная трубка нагрелась, приняв тепло ее щеки. Дрожит мембрана, превращая голос в поток колебаний. От трубки идет витой провод... Слова тянутся дальше, и Сашка за ними — из дома в железную коробку коммутатора, дальше по проводам, в замерзшую землю, под полями и сугробами, под корнями и бетонными плитами, дальше, дальше; Сашке казалось, что она протянула руку очень далеко, вытянулась так, что вот-вот сведет судорогой.
Мама не стояла над плитой. Она сидела в кресле, прикрыв глаза, вцепившись левой рукой в подлокотник. Судорожно стиснув пальцы, будто от боли, но Сашка, присвоившая маму в этот момент, знала, что боли нет.
Перехватило горло. И у мамы — и одновременно у Сашки, и в трубках с обеих сторон сделалось тихо-тихо.
—Мамочка... У меня все тоже хорошо, я учусь нормально, кормят хорошо...
Перекатывались, как пустые горошины, ничего не значащие слова — туда-сюда по проводам. Хорошо. Хорошо. Шорох, шов, капюшон; Сашка была собеседницами на разных концах провода. Она говорила сама с собой, и, как это часто бывает, сама себе не верила.
—Мама!!!
Крик прокатился по телефонному кабелю — под замершими речушками. Под заснеженными полями. Отозвался в пластмассовой трубке:
—Санечка? Что с тобой?
Вот они, слова истинной Речи. Эйдосы, смыслы. Надо изъявить: «Ты ни в чем не виновата, сбрось с себя груз, живи и будь счастлива»...
Но если сказать это по-человечески, вслух — получится ужасно. Получится вздор и вранье. И ничего не изменится — будет только хуже.
—Мамочка... Поцелуй за меня малого, все хорошо...
—Ага. Пока, Сашхен, до свидания...
Короткие гудки.
===========
—Время — понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?
—Ясно.
—Прежде, чем начинать манипуляцию со временем, следует поставить якорь. «Сейчас-тогда». В графическом изображении это выглядит вот так... Поплавок с двумя полюсами — красным и белым... Не спешите, Саша! Мы опережаем программу, нам некуда...
—Я знаю. Я чувствую. Сейчас.
—Хорошо... Якорь перейдет в состояние «тогда», как только вы измените грамматическую конструкцию. Кроме основного вектора — прошлое-будущее — вы должны учитывать общую продолжительность действия, периодичность действия, завершенность или незавершенность действия, отношение начала и конца действия к точке «сейчас»... Положите ручку, Саша! Не надо торопиться! Это сложнейшее упражнение, на третьем курсе его мало кто решается выполнять!
—Я готова.
—Вижу... Ладно. Возьмем половину грамматического такта, полшага назад... Сосредоточьтесь. Время — понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?
—Ясно.
—Прежде, чем начинать манипуляцию со временем, следует поставить якорь. «Сейчас-тогда». В графическом изображении это выглядит вот так... Поплавок с двумя полюсами — красным и белым. Не спешите, Саша!
—Николай Валерьевич, это уже было. Если мы сейчас не перестроим конструкцию обратно на минуту вперед... то есть на полтакта вперед, мы так и будем ходить по кругу!
—Повторенье — мать ученья... Спокойно, Саша. Спокойно. Обратная перестройка чуть сложнее, поплавок меняет цвета... Сейчас-тогда... Осознайте.
—Я поняла! Я... попробую... Это было, длилось, повторялось, закончилось... закончилось. Сейчас.
—Браво! Хотите еще раз попробовать?
—Да.
—Начинайте... Время — понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?
===========
Она уходила на берег реки. Лепила шарик из снега, согревала его голыми ладонями, чтобы не рассыпался. Бросала вертикально вверх. И так раз за разом. Дворнику, убиравшему снег на улице Луговой, казалось, наверное, что девушка откровенно бездельничает, пропуская занятия.
Вот снежок оторвался от ладони. Поднялся в зенит, завис на мгновение. Полетел вниз, но не упал. Снова оказался в зените. Полетел вниз. Из «есть» переместился в «был», закольцевался в «бывал», и Сашкино сердце повторяло раз за разом один и тот же удар.
Дворник, остановившись на перекур, смотрел, как девушка подбрасывает снежный шарик. Дым от сигареты неподвижно завис в воздухе, мерцая, как экран телевизора.
—Сейчас,— Сашка не сказала это и не подумала. Сашка сделала это — вернув себя в прежнее грамматическое время, к точке «тогда», где был установлен якорь.
Снежок упал и утонул в сугробе. На краю Луговой улицы загорелся фонарь. Быстро темнело. Сашкины руки, красные, замерзшие, горели огнем.
Два глаза нужны человеку, чтобы точно определять расстояние до предметов. Две точки зрения, образующие угол. Так говорил на занятии Портнов; ваша проекция на ближайшее будущее и ваша проекция на ближайшее прошлое посажены ближе, чем глаза на лице, но они придают устойчивость вашему личному времени. «Был» и «буду» — две опоры, две ноги, при ходьбе вы можете переносить центр тяжести чуть вперед или чуть назад...
Сашка побежала по снегу — то опережая себя на мгновение, то отставая. Я была! Я буду! Белыми искрами вспыхивал снег; Сашкина тень сделалась короткой и упала под ноги, потом уползла вперед и все удлинялась по мере того, как Сашка удалялась от фонаря.
Дворник смотрел ей вслед.
===========
—Язык созидания не знает грамматического времени. В нем существует одно только наклонение — повелительное. Первая производная от созидания использует сослагательное наклонение. Вторая производная — повествование.
—Но имя существует во времени?
—Да. Реализованное имя становится процессом.
—Если имя — процесс, то как соотносятся имена и глаголы?
—Вы в школе физику учили? Может быть, помните, что такое волна и частица?
—Ну... в принципе.
—Невежество... Есть движение и статика. Действие и предмет. Скорость, масса и длина волны. Имена — кирпичи созидания. Глагол — побуждение строить, воля в чистом виде. Импульс. Концентрированное действие. Глагол может вытащить имя из небытия, а может погрузить обратно одним повелением. Все глаголы, каких я знал, были эгоцентричны, самовлюбленны и нацелены на успех... на созидание любой ценой.
—Понятно. Тогда как сочетается...
Сашка подняла глаза на Портнова, и вопрос вылетел у нее из головы.
Портнов носит джинсы и свитера. У него светлые волосы с проседью, очки с узкими стеклами, голубые холодные глаза. Он не очень приятный человек, он бывает грубым; Сашка никогда не воспринимала его как мужчину, никогда не задумывалась, есть ли у него семья, жена, любовница, дети. Портнов был преподавателем, погонщиком, дрессировщиком, Портнов был Портновым.
То, что сидело сейчас перед Сашкой, не было человеком. Более того — никогда не было человеком. Впервые в жизни Сашка увидела — осознала, поняла — что такое «овеществленная функция».
—Что с тобой, Самохина?
Сашка разглядывала его, задержав дыхание, обомлев. Словарь? Активатор? Учебник? Учебник, которому кто-то дал человеческое имя?!
—Олег Борисович,— прошептала Сашка.
И заново увидела его: волосы собраны в «хвост» на затылке. Серый свитер с голубыми полосками. Внимательный взгляд поверх стекол.
—Что?
—Вы...
—Что я?
Сашка проглотила горькую слюну.
—Ты только сейчас увидела?— удивился Портнов.— Ты изъявляешь сущности, считываешь сложнейшие информационные построения, а меня увидела только сейчас?
Сашка мелко кивнула. Зажмурилась, желая загнать обратно навернувшиеся слезы.
—Ты чего?— спросил Портнов уже с беспокойством.— Саша?
—Так вы же не человек,— прошептала Сашка.
—Ну и что? Ты тоже.
—Но я была человеком. Я была ребенком. Я помню, как это. Помню, что меня любили.
—Это имеет для тебя значение?
—Я это помню.
—Поверь, я тоже могу помнить что угодно. Как я был ребенком. Как меня воспитали обезьяны. Как я был девочкой. Как я служил юнгой. Как я спас младенца из огня, как забил лучший гол на чемпионате мира. Воспоминания — проекция событий, а реальных или нет — в данном случае неважно.
Сашкины слезы катились, размывая косметику, оставляя черные следы на щеках и пальцах.
Портнов снял очки:
—Тебе меня жалко?
Сашка помотала головой.
—Ты сейчас врешь, потому что боишься меня обидеть?
Он все обо мне знает, подумала Сашка. Он так много лет превращал людей в слова, что, возможно, знает о нас больше, чем мы сами.
Она отыскала в сумке носовой платок и принялась осушать глаза с таким свирепым усердием, будто собиралась стереть их с лица насовсем. Портнов наблюдал за ней удивленно и с сочувствием:
—Тебе страшно? Неприятно? Ты слишком привыкла считать меня человеком?
Сашка всхлипнула и помотала головой.
—Эмоциональная память,— пробормотал Портнов.— Ты уже бабочка, но пытаешься ползти. Вспоминаешь, как была гусеницей... Самохина, возьмите себя в руки. Мы теряем время, а занятие — не резиновое, верно?
| Следующее
|