|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Марина и Сергей Дяченко. Vita Nostra
>> Часть 3 |
Марина и Сергей ДьяченкоVita nostra |
| Предыдущее |
Часть 3
- 1 -
Часть третья
—Ма, привет. Я приехала.
—Ура, Сашхен! Ты с вокзала?
—Нет.
—А откуда?
Сашка засмеялась:
—Я возле подъезда из автомата звоню.
—Шутишь?!
—Серьезно. Поднимусь через минуту.
—Ну, ты даешь!
Когда открылись двери лифта, мама уже стояла на лестничной площадке, веселая, свежая, в летнем халатике:
—Ну ты даешь! Как снег на голову! Террористка!
И мама обняла Сашку впервые за полгода. Сашка зажмурилась. За спиной закрылись двери лифта, и снова открылись, наскочив на ручку упавшего чемодана. И снова закрылись. Сашка с мамой постояли еще, не разжимая рук, потом Сашка нехотя обернулась и подняла чемодан.
Двери лифта захлопнулись с раздраженным лязгом.
—Слушай,— сказала мама, жадно ее разглядывая.— А выглядишь-то... замечательно. Совсем взрослая.
Они вошли в квартиру, мама потащила Сашку на кухню, усадила за стол и села рядом, не выпуская ее руки. Вился пар над кастрюлей, подпрыгивали в кипятке вареные яйца; мама заглядывала Сашке в глаза, улыбалась и качала головой:
—Совсем большая... Совсем взрослая. Какой же ты молодец, что приехала... Какой ты молодец. А мобилкой не пользуешься?
—Дороговато все-таки,— Сашка старательно улыбнулась.— Пусть будет на крайний случай.
—Я тебе звонила пару раз, не было связи.
—Да, это бывает в Торпе,— Сашка улыбнулась шире.— А малой спит?
—Только задрых, перед твоим звонком. Вчера ходили в поликлинику, наговорили нам комплиментов,— мама улыбалась.— Прямо непривычно... Они всех запугивают, по врачам гоняют... А тут и вес у нас идеальный, и развитие, и улыбаемся всем... Они в этом возрасте чужих боятся, бывает, а Валька — как солнышко. Видит человека — и приветствует его... Спит, как сурок. Ест, как хомяк. А красавец какой стал... Ты посмотришь.
Она наконец-то вспомнила о кастрюле, сняла с огня вареные яйца, водрузила под струю холодной воды.
—А Валентин работает. У него сейчас много работы... Зато и денежка есть, ты себе не представляешь, как сейчас все дорого... Сашка, у тебя появился мальчик?
—Почему ты решила?
Мама уселась напротив, коснулась Сашкиной ладони:
—Мне так кажется. Ты изменилась.
—Мы просто давно не виделись.
—Расскажи,— попросила мама.— Пока малой спит... Есть время. Расскажи: как ты там? С кем дружишь? За тобой, наверное, табунами парни ходят... ты у нас девушка видная.
—Я учусь с утра до ночи. Не больно-то походишь табунами.
—А все-таки? Кто-то ведь тебе нравится? Что там за ребята, в этой Торпе, я даже не могу себе представить. Приличные?
—Приличные, хорошие... Разные. Как везде. Ты так говоришь, будто Торпа — это дыра какая-то!
—Не дыра,— мама погладила ее руку.— Я влюбилась на втором курсе, помню... платонически. Не могла о нем не думать каждую минуту... Как болезнь, накатило, и потом так же быстро ушло... Но теперь другие нравы, да?
—В данный момент у меня нет никакой личной жизни,— честно призналась Сашка.— Учебные нагрузки, знаешь ли.
Мама недоверчиво покачала головой:
—Труженица ты моя... Вот и второй курс закончился.
—На «отлично».
—На «отлично»... Сашка, давай-ка забирай оттуда документы. После второго курса — самое время. В нашем универе тебя возьмут за милую душу, я узнавала.
—Ма...— Сашка высвободила руку.
Мама упрямо покачала головой:
—Саш. Давай оставим все... в прошлом. Ты пережила... ты не приняла Валентина. То есть из вежливости приняла, но в душе... Тогда ты была еще девочкой. Подростком. Теперь ты взрослая... я же вижу. И мы можем все это, недоговоренное, сказать вслух. Ты видишь: мы счастливы. Нам не хватает только тебя, Саш. Потому что ты тоже наша дочь, ты часть нашей семьи, тебя ничто и никто не сможет заменить. Возвращайся домой. Пожалуйста.
У Сашки пересохло во рту. Мама смотрела на нее через стол и улыбалась.
—Я же вернулась,— пробормотала Сашка.— Я... ты права, теперь я по-настоящему вернулась.
Мама поднялась, чуть не опрокинув табуретку, и обняла Сашку, прижалась лицом к ее плечу:
—Твоя комната — она по-прежнему твоя, располагайся. Развешивай вещи. Нам с Валей удобно в спальне, и к малому недалеко вставать. Но он сейчас спит по ночам. Он такое солнышко, спокойный, веселый... Ты увидишь. Люди вчетвером, бывало, жили в коммуналках, в крохотных комнатах, а у нас все-таки отдельная квартира. Завтра пойдем в универ... или ты сама пойдешь? А потом надо будет съездить в Торпу за документами. И вещи забрать, ты ведь какие-то вещи там оставила?
—Ага,— сказала Сашка.— Это... мы потом решим.
—Не надо затягивать. Ой, раковина забилась... Я хочу сделать зеленый борщ, он почти готов... Только щавель бросить. Хочешь? Он так здорово меняет цвет в кипятке... Или ты сначала пойдешь в душ? Разберешь вещи? Ночь в поезде, ты устала... Поспишь — там, у себя?
—Я лучше тебе помогу,— сказала Сашка.— Давай, нарежу щавель.
===========
Ночь накануне она провела в счастливом полусне. Лежа на мягкой полке купейного вагона, слушала перестук колес и потихоньку, исподволь, присваивала себе поезд.
Голова ее была — тепловоз. Вдоль живота упруго вертелись колеса — звонкие и уверенные. Рельсы на ощупь оказались гладкими и прохладными, как мрамор. Под утро на них выпала роса. Сашка чувствовала, как разлетаются крохотные частицы, испаряются и снова конденсируются, как расступается туман перед лицом, как несется ветер за спиной, виляя, будто собачий хвост. Зеленые семафоры всходили над горизонтом, как звезды.
Она закончила второй курс и отработала так называемую «практику» — почти месяц на ремонте общежития. Ей нравилось управляться с валиком для покраски, с пульверизатором для побелки, ей нравилось ходить в перепачканной краской и мелом рабочей одежде. Ей нравилось возвращаться из разоренной общаги к себе, принимать душ и ложиться с книжкой на кровать.
Она перечитала за этот месяц несколько десятков книг. Читала со страшной скоростью все подряд — классику, мемуары, путевые заметки, женские романы и детективы. Фонд районной библиотеки города Торпы был изучен и просеян чуть ли не сквозь сито. Текстовый модуль, понятийный активатор, задачники — все книги по специальности были изъяты Портновым и Стерхом до последнего экземпляра.
Сашка читала, пока можно было различать буквы. Потом заваривала чай и, не зажигая лампу, садилась на подоконнике.
Небо угасало, как экран. Зажигались фонари, и у Сашки затруднялось дыхание. Она ждала, глядя на соседние крыши. Редкие прохожие поглядывали на нее с недоумением.
Очень часто ожидание оказывалось тщетным. В полвторого ночи, унылая и разочарованная, Сашка слезала с подоконника и ложилась в постель. И долго лежала, прислушиваясь к ночным шорохам, пока не проваливалась в сон.
Но время от времени — два или три раза в неделю — звезды над Торпой на секунду закрывала огромная тень, и темная фигура усаживалась на крыше напротив. Это бывало на границе вечера и ночи, когда небо на западе еще светлело, но на улицах уже стояла плотная темнота.
Тогда Сашка, задыхаясь от радости, прыгала с подоконника на улицу и разворачивала крылья — иногда над самой мостовой.
—...Сашенька, вы можете ехать, конечно. Но вам самой будет трудно и дико. Лучше всего взять дня три, сразу это оговорить с домашними — так делают многие студенты, пару дней дома, остальное время с друзьями в походе... Не сидеть же вам в четырех стенах? Осторожно, не топчитесь там по шиферу, он битый...
Летом над городом бывало душно даже ночами, от земли шел пар, над черепичными крышами, сохранившими жар полуденного солнца, мягко дрожал воздух. Во время коротких передышек Сашка растягивалась на черепице, вбирая ее тепло, глядя на звезды, бездумно улыбаясь.
Во время ночных полетов Стерх не столько учил ее, сколько — она понимала — позволял реализоваться. Надзирал и одергивал — очень тактично; она сорвалась только один раз — поднявшись особенно высоко над Торпой и своими глазами увидев, что город представляет собой фразу, длинное сложноподчиненное предложение, и запятую легко можно переставить.
Прижав правое крыло к боку, раскинув левое, стиснув зубы от неожиданной боли в полых костях, Сашка завертелась волчком. Огни Торпы размазались, слившись в концентрические окружности. Потом и огни померкли, Сашка провалилась в мир со многими измерениями, холодный и сухой, как сброшенная змеиная кожа. Чужая воля выдернула ее из темноты, она увидела снова землю под собой, совсем близко, и раскинула крылья уже над самой мостовой.
Стерх даже не ругал ее:
—Занесло. Завалило. Ничего страшного, ничего, но видите, как правильно, что я был рядом?!
Она успокоилась поразительно быстро. Чувствуя себя словом, она забывала, что такое страх, и даже вид проклятого розового телефона не вызывал в ней привычного отчаяния.
Стерх настаивал на том, чтобы домой она возвращалась всегда пешком и всегда через дверь, как приличная девушка:
—Не будете же вы лезть в окно снаружи, как кот в скворечник? Это неэстетично, согласитесь.
Сашка горячо благодарила его за каждую ночную прогулку. Она не знала, как пережить это лето без полетов над крышами Торпы.
Лежа в поезде по дороге домой, Сашка в мельчайших подробностях вспоминала черепицу и водосточные трубы, воробьиные гнезда и флюгера старого города; вспоминала мальчишку, однажды увидевшего ее из окна. Он читал книжку про Малыша и Карлсона; Сашка засмеялась и помахала ему рукой...
Поезд несся через леса. Сашка мечтала о том, как вернется в Торпу.
===========
—Слышишь — проснулся!
Из комнаты доносилось негромкое, неуверенное агуканье. Мама, на ходу вытирая руки, поспешила в комнату. В дверях улыбнулась с видом заговорщицы:
—Ты его не узнаешь.
Сашка сидела за столом, водила кончиком ножа по деревянной разделочной доске. Некстати вспомнилось, как здесь, вот на этом самом столе, безжизненно лежал ребенок, а Сашка, прижимая к уху телефонную трубку, принимала и впитывала тишину, исторгала из себя фрагменты чужой информации. Хорошо, что тогда у нее не было розового телефона. Впрочем, ей и так хватило неприятностей.
Так получилось, что, приезжая на каникулы домой, Сашка все время чего-то боялась: показаться сумасшедшей. Убить человека. Превратиться в чудовище у всех на глазах. Сейчас, когда эти страхи остались, вроде бы, позади, Сашка боялась той минуты, когда придется сказать маме про обратный билет.
Он лежит в кармане сумки. Послезавтра, вечер.
—Идем, Валечка, идем, солнышко... Сестричка приехала... Саша приехала, Сашенька, идем поздороваемся...
Мама вошла на кухню, улыбаясь, неся на руках темноволосого, темноглазого, круглолицего мальчика с осмысленным, хотя и сонным, взглядом. Сашка отложила нож и встала.
Как он вырос! Из червячка превратился в человеческое существо — ребенка. Он был похож на маму и на Сашку — волосы, губы, лоб. В нем было что-то и от Валентина; сидя у мамы на руках, он смотрел на Сашку с веселым недоверием, будто спрашивая: а тут у нас кто?
—Саша, сестричка. Саша приехала. Вот наш Валечка встретил Сашу...
—Привет,— сказала Сашка.
Младенец недоверчиво уставился на нее — и вдруг улыбнулся.
Сашка поняла, почему мама называет его «солнышко». Круглое лицо сделалось еще круглее, полукруглыми бликами легли ямочки на щеках. Брат смотрел с искренней радостью, как будто давно ждал Сашку.
Как будто любил ее.
===========
—Откроем шампанское?— Валентин весело потирал руки.— В честь Сашкиного возвращения?
Мама только что уложила ребенка; тот уснул безропотно и крепко. Сашка успела только заметить, что колыбельная у мамы теперь другая — не та, что полгода назад, не та, с которой укладывали Сашку. Какая-то новая песня.
Прошел день Сашкиного пребывания дома. Один из трех дней. Осталось два, но ни мама, ни Валентин, ни даже маленький Валечка об этом еще не знали.
—Сашхен, за тебя, доченька. Будь здорова, и пусть все у тебя получается.
—Ты так говоришь, будто у меня день рождения!
—Мы ведь твой день рождения с тобой не праздновали! Расскажи, как было?
—Обыкновенно. Я купила торт, шоколадный, вот вроде этого. Принесла в группу, мы его съели с ребятами... Выпили чай...
—Что, вина не было?— недоверчиво спросил Валентин.
—Нет, нам не разрешают пить алкоголь.
Сашка сказала — и тут же прикусила язык. Валентин многозначительно переглянулся с мамой.
—А что в этом такого? Сейчас обычная практика в многих ВУЗах,— соврала Сашка.
—У нас в общаге пили до белой горячки,— сказал Валентин.
—Вот видите! Разве это нормально?
Валентин опять покосился на маму, но та не ответила — смотрела на Сашку, подперев щеку кулаком.
—С тех пор, как я живу на квартире,— сказала Сашка, чтобы оборвать неловкую паузу,— у меня вообще все здорово. Высыпаюсь. Там такая красивая мансарда, цветы в ящике, даже маленький камин есть, не декоративный, а рабочий, и зимой я его буду топить.
Она прикусила язык на этот раз очень чувствительно.
—Когда это — зимой?— спросила мама.— Ты ведь на зиму там не останешься, ты переведешься из Торпы?
—Ну да,— быстро сказала Сашка.— То есть... Это ведь еще обсуждается, так? Меня могут не зачислить здесь, или... еще что-то.
—Я думал, это решено,— сказал Валентин.
—Да, но всегда бывают случайности. Мало ли что может произойти,— Сашка в замешательстве раздавила ложечкой кусок торта на блюдце.— Вдруг какой-то шишке как раз захочется перевести на третий курс своего родственника. Например. А мне не останется места. Это ведь не так легко все происходит?
Мама молчала.
—Ты не хочешь уезжать из Торпы?— вкрадчиво спросил Валентин.
—Ну...— Сашка судорожно проглотила кусочек торта. Не время, не время для этого разговора, так хотелось посидеть спокойно и не думать о грустном, так хотелось оттянуть объяснение на потом...
—Ну... вообще-то... мне в Торпе лучше. Отношения сложились с ребятами... и с преподавателями. Неформальные. Повышенная стипендия... Я уже молчу про квартиру... Ну, в общем, там я звезда, а здесь буду собачий хвост.
Мама молчала. Сашка не решалась поднять глаза.
—Ты не преувеличиваешь?— спросил Валентин.
—Нет,— Сашка провела пальцем по краю чашки.— Я, конечно, скучаю, хочется жить с вами. Но я привыкла за два года... А учеба есть учеба. Мне уже девятнадцать лет. Жалко все начинать сначала.
—У тебя там мальчик?— Валентин ободряюще улыбнулся.
Сашка заколебалась. Представлялся удобный случай соврать. Любовь — это то, во что они поверят.
—Ну... Как вам сказать. В общем-то, да...
—А как, ты говорила, называется твоя специальность?— Валентин искоса взглянул на маму.
—Преподаватель философии,— эту ложь Сашка придумала заранее.— И теории культуры. В колледжах. В средних специальных... заведениях.
—Разве ты этого хотела?
—А что? Нормальная специальность. А еще, может, меня оставят в аспирантуре,— Сашка старалась теперь говорить небрежно и вместе с тем уверенно.
На кухне сделалось тихо. Так тихо, что сделался слышен шорох пузырьков, поднимающихся в бокалах с недопитым шампанским.
—Понятно,— глухо сказала мама.— Спокойной ночи, я ложусь.
Она встала и вышла из комнаты. Сашка сидела, глядя на недоеденный торт.
===========
Она открыла глаза. Мама стояла в дверях ее комнаты неподвижно и молча.
—Мама?!
—Ш-ш-ш... Я тебя разбудила?
—Нет,— сказала Сашка автоматически.— Что случилось?
Мама сделала шаг. И еще один — короткий. Как будто не решалаясь подойти.
—Ничего не случилось... Я вставала... Не хотела тебя будить. Спи.
Она повернулась, чтобы уйти. Снова остановилась в дверях.
—Мне тут приснилось... Помнишь, как мы катались на лодке?
—На какой лодке?— Сашка приподнялась на локте.
—На лодке по озеру... Не помнишь? Были такие весла, ярко-желтые, пластмассовые...
—Нет. Который час?
—Половина первого. Ты и не можешь помнить, тебе было года три... Все, все, спи, я ухожу.
И она вышла, прикрыв дверь.
Сашка перевернулась на спину. На лодке... Она прекрасно помнила себя в три года, помнила шкафчики в детском саду, помнила карусель в парке...
Лодки не было.
Наверное, маме в самом деле приснилось.
===========
В половине третьего ночи, так и не уснув, Сашка на цыпочках прокралась на балкон. Пробралась между полотнищами подсыхающих покрывал и пеленок. Остановилась на свежем ветру. Перегнувшись через перила, наклонилась вниз.
Ей осталось два дня дома, но мама еще об этом не знала.
Сашке очень хотелось войти к ней в комнату, обнять маму и заплакать. Так захотелось, что она даже сделала шаг.
А потом остановилась.
Посмотрела вниз. Легко перемахнула через перила балкона и села, свесив ноги вниз. Розовый телефон остался в комнате, на ковре рядом с кроватью, и Сашка знала, что не спрыгнет, не полетит, не поднимется над городом... Хотя вечер теплый, от земли поднимаются восходящие потоки, и там, наверху, воздух куда чище и свежее, чем здесь, на балконе.
Ей было жалко маму. По большому счету, плевать на Валентина, да и вряд ли он так уж расстроился Сашкиному решению... А маму было так жаль, что Сашка не могла дышать. Болели ребра.
Она прикрыла глаза. Нет, не полетит, не соблазнится. Но разве ей запрещено отпустить в полет свою маленькую проекцию? Отражение Сашки Самохиной в зеркале августовской ночи?
Она не успела решить, запретно ли ее действие. Все случилось само собой. Она сидела, вцепившись в перила балкона, и она поднималась все выше над ивами; улица тянулась желтой линейкой, фонари горели через один. Окнами распахивались рекламные щиты, ярко, даже резко, освещенные. Сашкина тень легла в дрейф, медленно выписывая в небе круг за кругом.
«Я сижу на балконе и не летаю. Ничего не изъявляю и не читаю запретных книг. Не пробую лишних треков. Я ничего не нарушаю...»
Внизу темным пятном лежал парк. От него поднимался запах травы и свежести — Сашка чуяла его раздувающимися ноздрями. Притормозила, желая подольше оставаться в этом потоке: вонь разогретого асфальта и застоявшихся выхлопных газов душила ее, привыкшую к чистому воздуху Торпы.
Август. Море звезд. Тусклый, припорошенный пылью город внизу. Одна из многочисленных теней вечного Города, который умирает и возрождается каждую секунду. Сашкина тень кружила и кружила, а сама она сидела на балконе, будто загипнотизированная светом далеких огней.
Она — Слово; она глагол в повелительном наклонении... еще нет... еще человек... но почему она тогда летает?!
Улыбка маленького Валечки.
Он тоже слово. Мама говорит ласково: «Солнышко»...
А кто-то говорит: «Дурак, сволочь, бестолочь!»
И будет так.
А кто-то говорит — «Вставай! Уже полвосьмого!».
А кто-то говорит: «Уйди».
Бывают слова — полова, мусор, и они превращаются в ничто, едва прозвучав. Другие отбрасывают тени, уродливые и жалкие, а иногда прекрасные и могучие, способные спасти погибающего. Но только некоторые из этих слов становятся людьми и тоже говорят слова. И у каждого в мире есть шанс встретить того, кого он сам когда-то произнес вслух...
Начинался рассвет.
Сашка сидела на перилах балкона, как попугай на жердочке, и смотрела прямо перед собой неподвижными глазами.
===========
—Когда ты думаешь быть в Торпе?
—У меня завтра вечером поезд.
Ответ вырвался с подозрительной легкостью. Кажется, Сашкина тень все еще парила над городом и парком, в то время как сама она сидела на кухне, намазывая маслом ломоть белого хлеба.
—Как... завтра вечером?!
У мамы было именно такое лицо, какое Сашка боялась увидеть вчера.
—И ты заранее взяла билеты... на завтра?!
Сашка втирала масло в гладкий пшеничный срез, выравнивала и снова втирала:
—У меня дополнительные занятия, летом тоже. Даже на каникулах.
—Ты врешь,— резко сказала мама.
Сашка подняла удивленные глаза:
—Не вру. Понимаю, это звучит странно. Но это правда.
«Или часть правды»,— добавила она про себя.
Мама задумалась, будто что-то про себя просчитывая.
—Когда поешь, сходи, пожалуйста, за молоком.
—Ага,— Сашка, едва скрывая облегчение, вернула на блюдце измученный бутерброд.— Сейчас.
===========
Когда она вернулась, брат уже не спал — лежал на спине, внимательно рассматривая карусельных лошадок, плывущих по воздуху над кроваткой. Мама уже убрала на кухне и теперь водила утюгом по гладильной доске. Над голубой детской рубашечкой поднимался пар.
—Я поеду с тобой.
—Что?!— Сашка чуть не выронила сумку с покупками.
—Я поеду с тобой. Валя пару дней посидит с малым.
—Сейчас... время отпусков, в институте никого нет.
—А с кем ты собираешься дополнительно заниматься?
—С преподавателем... Ма, погоди, ты будешь проверять, где я живу, с кем общаюсь, как себя веду?!
—Я хочу своими глазами увидеть, кто тебя учит и что там происходит.
—Обыкновенный... учебный процесс.
Мама покачала головой:
—Нет. Ты что-то скрываешь.
Утюг свирепо, как танк, давил рубашку на гладильной доске. Мама водила и водила по одному и тому же, давно выглаженному месту:
—Сперва я не хотела унижать тебя опекой: начало самостоятельной жизни, друзья, подруги, мальчики... Потом мне стало, признаться, не до того. Потом... Сашка, тебя запугали так, что ты боишься признаться?
—В чем я должна признаваться?
—Секта? Молитесь вы там кому-то или нет?
—Да ничего подобного!
—Я еду в Торпу,— железным голосом сказала мама.— Я еду, и... если понадобится, я всех поставлю на уши. Милицию, прокуратуру. Я разберусь, и они не отвертятся, если что не так!
Полтора года назад в ответ на такие слова Сашка зарыдала бы и бросилась маме на шею. И просила бы, умоляла приехать в Торпу, выручить, спасти. И поверила бы, искренне поверила, что ее разъяренная мама имеет власть даже над Фаритом Коженниковым.
—Поздновато.
—Что?!
—Мама, я не хочу ничего менять. И я не допущу, чтобы ты вмешивалась.
—Как?!
Мама выпустила утюг. Он остался стоять на гладильной доске, из-под железной подошвы с шипением валил пар, придавая утюгу сходство с паровозом.
—Значит, там действительно секта?
—Нет. Я не хочу ничего менять.
—Ты обещала вернуться!
—Я не обещала.
—Что они с тобой сделали?
—Ничего.
—Я напишу заявление в милицию. Сегодня же.
—О чем? Я совершеннолетняя.
—Тебя отравили? Загипнотизировали? Круговая порука?
—Ма, это длилось два года. Ты ничего не замечала?!
Мама отступила.
Только что она готова была наступать, сражаться, отстаивать. Теперь ее будто ударили палкой по голове.
—Два года,— жестко повторила Сашка.— Уже ничего нельзя вернуть.
Мама смотрела на нее, как сквозь мокрое стекло. Будто очертания Сашкиного лица колебались перед ней, оплывали и сглаживались.
Из-под подошвы утюга поднимался теперь черный дым. Сашка с усилием отклеила утюг от доски; на голубой детской рубашечке осталась жженая отметина.
—У тебя теперь новая жизнь,— безжалостно продолжала Сашка.— Новый муж, новый ребенок, новое счастье. И у меня тоже другая жизнь. Я не собираюсь уходить навсегда, но тебе не стоит ничего мне навязывать. Не пытайся выяснить, что там в Торпе. Там все в порядке, можешь мне поверить.
В комнате заплакал ребенок. Наверное, Сашка говорила слишком громко. Мама вздрогнула, но продолжала смотреть на Сашку.
—Мне жаль, что так вышло,— сказала Сашка, глядя на прожженное пятно на рубашке.— Но обратного хода нет. Извини.
| Следующее
|