|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Марина и Сергей Дяченко. Vita Nostra >> - 8 - |
Марина и Сергей ДьяченкоVita nostra |
| Предыдущее |
- 8 -
===========
Первой не выдержала задвижка — расшатались маленькие шурупы, скоба отлетела, и мама с Валентином ворвались на кухню.
К тому времени соседи, разбуженные шумом, уже стучали в батареи и в стены. Какой-то умник вызвал милицию. Желтая машина с синей полоской остановилась у дома через час после начала инцидента.
Сашка сидела перед столом, на котором спал ребенок. Спокойно спал, посапывая, почти касаясь лица сжатыми кулачками. Сашка была вся покрыта потом, белая, всклокоченная, с зажатой в руке телефонной трубкой.
В трубке пищали короткие гудки — отбой.
Остаток ночи прошел в разбирательствах. Мама пила валерьянку, корвалол, валидол. Валентин сгоряча отвесил Сашке пощечину — а потом ему сделалось неприятно об этом вспоминать. Ребенка унесли в кроватку, и там он проспал до семи утра; у Сашки дрогнуло сердце, когда она услышала его неуверенное хныканье. Мама покормила Валечку, он поел, в хорошем настроении улыбнулся и снова зажмурил голубые глазки; мама немного успокоилась. Чуть-чуть.
—Ты. Можешь. Нам. Объяснить. Зачем. Ты это. Сделала?
—Я ничего не делала,— соврала Сашка и отвела глаза.— Я подумала... последняя ночь... неизвестно, когда в следующий раз его увижу...
—Как это — неизвестно?!
—Я просто взяла его на руки,— упрямо повторила Сашка.— Просто хотела... Рядом с ним посидеть... Зачем вы ломились, я что, убийца?!
Мама переглянулась с Валентином.
—Ты вела себя странно,— отрывисто сказал мужчина.— Зачем ты заперла дверь? С кем ты говорила по телефону? В полчетвертого утра?!
—Ошиблись номером,— Сашка устала. Ей было уже все равно, хотелось только вырваться, уйти от расспросов, лечь на полку в поезде и проспать до самой Торпы.
Простились очень холодно. Сашка взяла чемодан за ручку, сама выкатила его на улицу и зашагала — одна — к метро.
===========
Наверное, это было похоже на роды; в ту ночь она впервые осознала себя, как сумму информации. Она нашла в себе чужое, и она исторгла его из себя — с кровью, почти вывернувшись наизнанку.
Она до последнего не знала, восстановится ли ребенок как прежняя личность в прежнем теле. Мама ничего нового во внешности и поведении Валечки не заметила — во всяком случае, в первые минуты. А что будет потом, Сашка не знала.
Она прибыла на вокзал за три часа до отправления поезда. Состав еще не подавали. Сашка нашла свободное место в зале ожидания и села, поставив перед собой чемодан.
Ей было до слез жалко маму. Она содрогалась при мысли о том, что могло случиться с маленьким Валечкой. И она знала, что мама ей не простит.
По огромному залу медленно перемещались человеческие массы. Плыли, запертые под крышки чемоданов, носки и рубашки, тюбики с зубной пастой, комнатные тапочки, штаны, свитера, книги, конфеты, игрушки. Все это было материально до последней ниточки. И все это было всего лишь тенью чего-то большего, нависавшего над головой. Сашке казалось: подними она глаза к потолку — и увидит преграду между собой и светом, нечто огромное, отбрасывающее сложную систему теней.
Сегодня ночью, слушая тишину в телефонной трубке, она совершила внутреннее усилие, в сравнении с которым все учебные нагрузки казались ерундой. Она снова переступила черту. Еще один шаг в мир, о котором она ничего не знала. Куда ее вели и толкали насильно. И откуда, похоже, уже не было обратной дороги.
Наконец-то подали состав. Сашка подошла к проводнице самой первой.
—Погодите, девушка,— проводница, пышнотелая блондинка лет тридцати, заступила ей дорогу.— Мне первый пассажир нужен мужчина! На удачу!
Сашка ничего не ответила. Стояла у вагона, глядя вверх, на темное небо.
Казенным белым светом горели фонари. Ни на путях, ни на перронах не осталось снега — убрали, затоптали. Подрагивала земля: по соседней колее шел маневровый тепловоз. Круглолицый парень выглянул в окно, улыбнулся и махнул Сашке рукой.
Подошел, не спеша, мужичок с чемоданом. Предъявил билет, поднялся по ажурным черным ступенькам в вагон.
—Теперь давайте,— сказала проводница Сашке.
В вагоне было душно. Сашка отыскала свое место, затолкала чемодан под полку и, повесив куртку на крючок, легла.
Зачем она подошла ночью к спящему ребенку?
Почему ей показалось, что она и ребенок — одно и то же? Зачем ей захотелось присвоить его, слить с собой? Почему это так легко у нее получилось?
И почему она не послушала Стерха, когда тот сказал — «Не советую»?!
Вагон понемногу наполнялся людьми; некоторые из них были плотными, как вырезанные из дерева фигурки. Другие казались зыбкими, выцветшими, не имеющими значения. Сашка закрыла глаза, чтобы на всякий случай никого не видеть.
Завтра четырнадцатое февраля. Начало второго семестра. Портнов соберет их в аудитории номер один, выдаст новые учебники и сборники упражнений. Стерх...
Сашка села на постели при мысли о том, что скажет ей Стерх. Сегодня ночью они не здоровались и не прощались: за мгновение до того, как на кухню ворвались мама и Валентин, Сашка успела прошептать, что младенец пришел в себя, и Стерх просто повесил трубку. Она прекрасно понимала: горбун отреагировал на ее преступление мгновенно и профессионально, и если бы не он — и не Фарит Коженников, блистательно сработавший диспетчером,— все могло бы обернуться по-другому.
Как — Сашка старалась не думать.
Поезд тронулся.
Она вернется в Торпу. Примет наказание от Стерха... Если тот сочтет нужным ее наказывать... И опять зароется в книжки. В упражнения. Со временем окончательно перестанет быть человеком, и тогда ей, наверное, сделается все равно...
А почему она должна возвращаться в Торпу?!
У нее даже дух захватило. За последние годы она так привыкла к мысли, что из Торпы — не вырваться, что ей придется учиться до диплома, придется сдавать переводной экзамен на третьем курсе, и вся ее жизнь зависит от Портнова, от Стерха... зависит от Коженникова. Который вот уже два с половиной года делает с ней, что хочет, и при этом «не просит невозможного».
Но ведь Сашка-то изменилась!
Ее соседи по купе, супружеская пара средних лет, устраивались на ночлег. Сашка нащупала в кармане куртки пригоршню монет; ночью, на кухне, она успела их собрать... может быть, не все. Валентин еще спрашивал, что это, Сашка привычно врала про игровые жетоны... про медный сплав... Маме было не до того. Мама носилась по квартире с Валечкой на руках, а Сашка ползала под столом, собирая золотые монеты с цифрой «ноль», с округлым знаком, который кажется объемным, если присмотреться. Ничего хорошего в жизни ей не принесли эти монеты.
Поезд катил через заснеженный лес. Свет окон падал на просевший ноздреватый покров, кое-где уже разорванный проталинами. В вагоне пили и ели, курили в тамбурах, смеялись, спали. Предвкушали встречу. Переживали разлуку. Играли в карты.
Проводница принесла постель. Сашка кое-как развернула матрас и легла снова, на этот раз укрывшись простыней. Станция Торпа — в полпятого утра. Торопиться некуда.
===========
В два часа в вагоне все спали.
Тлели угли под котлом с водой.
На столике в купе проводницы лежали ключи. Проводница неосмотрительно задремала, оставив дверь купе полуоткрытой.
Сашка прошла в тамбур. Прикрыла за собой дверь в вагон. За стеклом, полосатым от железных перекладин, наперегонки неслись столбы и сосны.
Она открыла дверь и захлебнулась от ветра. Здесь, далеко от города, не было оттепели — сыпало редким колючим снегом, в прорывах туч стояли звезды, неподвижные и белые, будто замороженные.
Вернувшись на цыпочках, положила ключи обратно на столик. В конце концов, проводница ведь ни в чем не виновата?
Постояла в двери вагона, чувствуя, как бьет по лицу ветер. Как горит кожа и слезятся глаза. Нормальные, очень человеческие ощущения.
Протянула вперед ладонь. Золотые монеты рассыпались и исчезли.
Сашка постояла еще, дыша изо всех сил, раздувая легкие. А потом разжала пальцы, вцепившиеся в поручень, и шагнула вперед. Или ей показалось, что шагнула...
И взорвалась изнутри.
Порывом ветра куртку снесло, забросило Сашке на голову. Вязаный свитер разлетелся на ниточки, под ним треснула майка. Справа и слева от позвоночника, на пару сантиметров выше застежки бюстгальтера, открылись две горячие дюзы.
Сашке казалось, что она видит поезд со стороны. Видит его длинную спину с маленькими трубами, из которых где гуще, где реже поднимался дым. Она все это видела, понимая, что вокруг темнота; она ощущала воздушные потоки. Стелилась, перетекала в пространстве, а может, скользила, как скользит по земле тень летящего самолета.
Тень не знает препятствий. По воде, по земле, по снегу; тень легко падает в провалы и так же легко выбирается на поверхность. Облака лежали двумя ажурными слоями — один над другим. А еще выше белым жемчужным слоем лежали звезды. А под ними темнел лес, полный жизни. Поезд, медленная змея, вырвался на открытое пространство, в поле, где темнели проталины. В глубоком рву стояла вода под нежной корочкой льда. Это была еще зимняя, еще глубоко спящая земля, уже беременная весной.
Сашке захотелось петь.
И еще — захотелось забрать это все себе. Это жемчужное небо. Эту холодную, беззащитную землю. Эти семена глубоко под подтаявшим снегом. Эти холмы...
Она раскинула руки. Каждое невидимое зернышко в мерзлой земле показалось ей тенью большого, невыносимо огромного слова «жизнь». Каждый корень в ожидании тепла. Каждая капелька влаги. Жизнь, вокруг которой вертится все на свете.
Которая одна имеет смысл.
—Мое!— крикнула Сашка.
Ее крутануло, как щепку в водовороте. Навалилась серая мгла, Сашка перестала видеть поезд, небо и лес. Она рванулась вверх, но марево сгущалось. Тогда, обхватив колени руками, она упала вниз, вырвалась на свет, увидела половину солнца, поднимающегося над гладким горизонтом, и не узнала этой местности.
Тогда она рассыпалась на буквы. На коротенькие простые мысли. Прошло сто лет, и еще сто лет, и Сашка сложилась снова — в себя.
Она лежала ничком на крыше несущегося поезда.
На ней был свитер, изодранный в лохмотья, и видавшие виды черные джинсы.
===========
—Простите, какой это вагон?!
Маленький красноглазый человечек, куривший в тамбуре, отшатнулся и чуть не упал. Снаружи, из приоткрытого окна на него смотрела, свесившись вниз головой, девушка.
—Какой это...
—Сгинь!— закричал мужичок, и Сашка поняла, что он много пил вчера. А может быть, и позавчера тоже.
Двери вагонов были закрыты. Поручни заиндевели. Сашкины ладони распластывались, прилипая к железу, и держали надежно — но потом их было больно отрывать. Ее вагон был седьмой; дверь, подавшись, вдруг открылась внутрь, Сашка секунду болталась над входом, как портьера, а потом провалилась в тепло — прямо на влажный затоптанный пол.
В коридоре было душно. Светлый полосатый ковер вдоль вагона казался длинным, как взлетная полоса. Пассажиры спали.
Сашка прокралась в туалет, посмотрела на себя в зеркало — и заплакала.
===========
—Девушка! Девушка, Торпа через пятнадцать минут...
Сашка только притворялась спящей.
Ночью она распотрошила свой чемодан и напялила на себя все, что было. Все свитера и кофты. Осеннюю куртку. Шапку. Перчатки. Обмотала лицо шарфом. Надела темные очки.
Было темно, когда проводница выпустила ее на перрон в Торпе — стоянка одна минута.
Поезд тронулся. Сашка села на чемодан; она не чувствовала холода. Все ее тело было покрыто жесткой коркой, красновато-коричневой, как полированое дерево. Хитиновые пластинки терлись друг о друга, похрустывали, поскрипывали при каждом движении.
На часах было без десяти пять утра, вдоль перрона мела февральская поземка, и до первого автобуса, отправляющегося со станции в город Торпу, оставалось два с лишним часа.
Сашка вытащила из сумки плеер. Надела наушники. Нажала на кнопку — и закрыла глаза.
===========
—Самохина, занятие началось десять минут назад.
—Я знаю.
—Очень плохо, что вы знаете — и позволяете себе опаздывать. Я только что сообщил группе, что первое контрольное занятие — завтра в семнадцать тридцать, по отдельному расписанию. Садитесь, к завтрашнему дню вы подготовите номера с первого по восьмой на странице пять. Коженников, выдайте ей учебники.
Волоча ноги, Сашка прошла к своему месту.
Она почти решилась не ходить на специальность. Почти. В автобусе на нее смотрели, как на прокаженную, рядом никто не решался сесть. Всю дорогу она не снимала наушников, и к моменту, когда ключ повернулся в замке двадцать первой комнаты, к ней вернулось человеческое обличье.
Колготки пришлось выбросить — они были изрезаны хитиновыми пластинками. Джинсы скрипели в руках от противной пыли, похожей на коричневый крахмал. Полуголая, в одном полотенце, Сашка прошла в душ, шокируя по дороге первокурсников. В душевой под зеркалом нашла чье-то забытое мыло и измылила его о себя до тоненькой пластинки. Все так же, в полотенце, вернулась в комнату и натянула последнюю целую одежду — спортивный костюм.
Потом она легла в кровать, посмотрела на часы и поклялась себе не ходить сегодня на специальность. Пусть делают, что хотят.
За минуту до начала пары не выдержала. Вспомнила маму. Вспомнила Валечку — в те минуты, когда он ей улыбался. Встала, кое-как расчесалась и, как была, в трикотажном спортивном костюме, побрела в институт.
—Итак, второй курс, группа «А», слушайте меня внимательно.
Прямые волосы Портнова за последние месяцы стали еще длиннее. Светлый «хвост» дотянулся до середины спины.
—То, что мы называем встроенным сознанием, довольно потрудилось на вас во время предыдущих семестров, теперь от вас потребуется не просто выполнение, но и глубокое понимание довольно сложных вещей... Коженников, мне долго вас ждать?
Костя стоял перед Сашкиным столом с тонкой стопкой книжек в руках. Казалось, он никак не мог решить, какие из учебников отдать Сашке, а какие — оставить себе.
—Все, что вы хотите сказать Самохиной, вы скажете после занятия! Передайте ей текстовой модуль, сборник упражнений и понятийный активатор, вот этот, в желтой обложке...
Сашка, чуть повернув голову, отметила, что Женя Топорко поправилась. Не особенно, но уже заметно. Ей не стоило надевать сегодня эту блузку — в обтяжку... А вот Лиза, наоборот, похудела, на ней был строгий черный свитер и широкие брюки, на груди поблескивал серебряный кулон — стильно; Сашка осознала вдруг, что она сидит на занятии в мятом спортивном костюме, с едва расчесанными волосами, без косметики. И что такой ее увидели все, когда она, опоздавшая, переступила порог.
—Смыслы множественны. Они могут отчуждаться от породившей их воли, запаковываться, распаковываться и преобразовываться,— Портнов прошелся по аудитории, высоко задрав подбородок. Постоял у окна за спинами сидящих. Прошествовал обратно, оперся кулаками о преподавательский стол; свет зимнего дня на секунду выбелил стекла его очков.
—Учитывая, что на нынешнем этапе вашего развития вы способны воспринимать только привычным образом оформленную информацию, мы начнем с самого простого. Перед каждым из вас лежит понятийный активатор. Откройте его на странице три.
По всей аудитории зашуршала бумага. Сашка бездумно развернула книжку, тоненькую, в мягкой обложке. Ни имени автора либо составителя, ни исходных данных; на белом пространстве с внутренней стороны обложки был искусно нарисован большой возбужденный фаллос.
—В чем дело?
Сашка не собиралась хихикать, как дурочка. Губы сами расползлись в ухмылке. Рисунок был вызовом — грубым и отчаянным, выходкой человека, «запаковавшего» свой «смысл» в единственно доступную оболочку.
Портнов взял книгу у нее из рук. Скептически хмыкнул:
—Ну да, ну да... Конечно... Останетесь после занятия, Самохина.
—Я-то здесь при чем?!
Не отвечая, Портнов отошел к столу, сунул Сашкин учебник в ящик стола, вытащил такую же книгу в желтой обложке, но поновее:
—Возьмите, Самохина... Итак, страница три. Перед вами схема, развернутая в четырех измерениях, что будет представлять для вас некоторую трудность. В целом активатор — это одна большая интерактивная система, дающая возможность обнаружить связи между фрагментами информации. К концу семестра, если вы, конечно, будете учиться, а не валять дурака, эта книга покажется вам живым существом, вечным двигателем, генератором и поглотителем великих смыслов... Тогда, возможно, вы не станете рисовать на полях дебильные картинки. Внимание: в горизонтальном ряду, строка пятнадцать, глубина один, вы видите условные обозначения. В диагональной колонке под номером «один» — понятия, для вашего удобства выраженные словами. Откройте тетради. За пятнадцать минут вы должны распознать закономерность и выписать как можно больше словесных определений для каждого значка... Время пошло.
===========
Прозвенел звонок.
Сашка сидела, сгорбившись, над тетрадкой. В уголке на полях стояла дата — четырнадцатое февраля. Ниже, аккуратно вписываясь в клеточки, вился узор из цветов и листьев. И почему-то босых человеческих ступней. Ни значка, ни слова.
—На завтра параграфы один и два из текстового модуля. Понятийный активатор, схема на странице три. Все свободны, кроме Самохиной.
Закрылась дверь за последним студентом — Костей. Уходя, он оглянулся через плечо.
—Вижу, вы славно поработали,— ласково сказал Портнов, глядя через Сашкино плечо на ее художества.
Сашка даже головы не подняла. Портнов неторопливо взял стул, поставил напротив, уселся верхом, облокотившись на спинку:
—Вы, наверное, понимаете, что Николай Валерьевич не был обязан вызволять вас из той ямы, куда вы по глупости влетели?
—Я знала, что вы так скажете.
—Какая проницательность! Не совсем понимаю, откуда у вас именно сейчас взялся бунтарский дух, когда, по моему разумению, вы должны сидеть тише воды, ниже травы... На всякий случай знайте: за каждую просачкованную учебную минуту с вас спросится жестче, чем на первом курсе. Эти цветочки,— он ткнул пальцем по направлению к раскрытой Сашкиной тетради,— уже внесены на ваш счет. Завтра жду вас на индивидуальных с отчетом об отработанных упражнениях — с первого по восьмое, если вы забыли.
—Я не забыла,— Сашка поднялась.
Портнов сощурился:
—Как-то вы слишком много стали говорить.
—А вы мне рот не затыкайте!
—С первого по десятое,— ровным голосом сообщил Портнов.
===========
В вестибюле, перед стеклянной будкой вахтерши, ее ждал Костя. Заканчивался перерыв, по лестницам и холлу сновали первокурсники, толпой стояла группа «Б» перед входом в первую аудиторию. Третьекурсников не было, и, как всегда после зимней сессии, институт казался опустевшим.
—Привет,— сказал Костя.
—Привет,— отозвалась Сашка.
—Захар срезался.
—Что?!
—Перед началом пары Портнов сказал...
—Он чувствовал,— пробормотала Сашка.— Он приходил ко мне... попрощаться.
Костя дернул кадыком:
—Почему это... почему именно он, ты не знаешь?
Сашка стояла, опустив руки. Надо было идти наверх, на третий этаж, переодеваться на физкультуру, через пять минут звонок...
—Костя... Скажи Димычу, что я не приду.
—Портнов будет штрафовать за пропуски физры, он так сказал.
—Мне плевать.
—Саш...
—Извини, я пойду.
===========
—Алло.
—Привет,— сказала Сашка и кашлянула, чтобы очистить голос.— Привет, мама.
—Привет,— отозвалась мама после крохотной паузы. В трубке было слышно, как плачет младенец.
—Как вы там?— торопливо спросила Сашка.— Как... малой?
—Нормально,— сказала мама сухо.— Беспокойный. Говорят, это газики.
—Ну,— сказала Сашка и запнулась.— У меня тоже все хорошо.
—Извини,— сказала мама.— Он плачет, не могу говорить.
И повесила трубку.
===========
Она вошла в четырнадцатую аудиторию в пятнадцать двадцать, согласно расписанию. Стерх сидел за преподавательским столом, перед ним стопками громоздились книги, толстые тетради, разрозненные листы формата «А 4». Он не поднял головы при Сашкином появлении и не ответил на ее приветствие.
Она прикрыла за собой дверь и так и осталась стоять на пороге.
Над окном бахромой нависали сосульки. Солнце просвечивало их насквозь, на остриях набрякали капли и срывались, сверкая, вниз, исчезали из виду. Прошла минута. Потом вторая. Сашка привалилась спиной к дверному косяку. У нее ослабели колени.
Острый подбородок Стерха почти касался широкого узла на серо-голубом, с металлическим блеском, галстуке. Склонив голову, он делал пометки в журнале — как будто Сашки здесь вовсе не было. Может быть, он хотел, чтобы она попросила прощения. Или наказывал ее этим длинным молчанием. Или в самом деле так презирал, что даже не хотел замечать.
Сашка смотрела на свои руки. Ногти удлинялись с каждой секундой. Кожа на щеках стягивалась, с ней тоже что-то происходило. Сосуды пульсировали, и каждый толчок сердца отзывался сухим щелчком в ушах.
—Вам повезло, что брат ваш еще очень мал. Будь он старше хотя бы на неделю, полное восстановление оказалось бы невозможным. Ребенок остался бы инвалидом без надежды на коррекцию.
Стерх говорил, не глядя на нее, по-прежнему вглядываясь в страницу журнала.
—Возьмите следующий диск... Последовательно проработайте первый трек. Только первый.
Сашка сделала несколько шагов — к столу. Протянула руку; ее ногти, уродливые, черные, загибались крючками. Она зажала конвертик с диском между ладонями и так, стиснув ладони, отступила назад.
—Вы свободны.
Сашка вышла, не сказав ни слова.
===========
Все-таки она очень любила учиться. Эта почти противоестественная страсть спасла ее ночью, когда десять упражнений Портнова обступили ее, как убийцы, и ни одно не желало сдаваться без боя.
Поначалу она уговаривала себя: еще шажок, и отдохну. Еще одно мысленное превращение. Еще. Вектор, вектор, преобразование, вот и протянулись ниточки, вот и сопряглись два мысленных потока, вот и почти готово упражнение номер один...
Когда-то она пыталась понять, что именно в организме работает, выполняя эти задания. Мозги? Да, конечно. Воображение? На полную катушку. Интуиция? Наверное, да... Но это были части большого механизма, причем не главные; когда механизм, разогревшись, начинал работать в полную силу, Сашке казалось, что вся она, Александра Самохина,— всего лишь фрагмент его. Заднее колесо.
Был тихий февральский вечер. Длинная витая сосулька, свесившись с жестяного козырька, заглядывала в форточку комнаты номер двадцать один. Где-то играл магнитофон — грохотали барабаны, и низкий чувственный голос ворковал по-английски; потом и магнитофон устал, погасли на улице фонари, погасли соседние окна, и заснеженный газон перед общежитием сделался темным. Сашка одолела упражнение номер пять и приступила к шестому.
Понимать связи. Складывать из обломков — картину. Разбирать механизм на детали, собирать из деталей новый механизм, вдруг — случайно — обнаруживать новые возможности и, перепрыгнув на другую орбиту, видеть вокруг бесконечное поле деятельности. Сашка увлеклась; временами возвращаясь, повторяя по памяти упражнения из первого семестра, попадая в тупик, обходя все на свете кружным путем и неожиданно натыкаясь на простое решение — она сидела над книгой до шести часов утра.
Упражнение десять. Все.
Сашка замерла, чувствуя себя — свое тело — старой башней на берегу океана, тяжелым каменным строением, над которым пронеслись века. Внутри гулял ветер и струился песок. Напуганная подлинностью этого ощущения, Сашка пошевелилась — и пришла в себя. Руки затекли до бесчувствия. Очень хотелось пить, и хотелось в туалет.
Она выпила полбутылки минеральной воды. Прошлась по коридору в санузел и обратно. Улеглась в кровать и нащупала на тумбочке плеер с наушниками.
Проявились цифры на крохотном дисплее. Первый трек...
«Ребенок остался бы инвалидом без надежды на коррекцию».
Еще раз первый трек. И еще. А потом второй. И третий.
«Ребенок остался бы инвалидом без надежды на коррекцию».
Пятый, восьмой. Сашка таяла в тишине, будто кусочек сахара. Распадалась. Растягивалась длинными тягучими ниточками от себя к маме. Что-то шептала ей на ухо, и мама ворочалась в тяжелом сне; спал младенец, положив кулачки на подушку. А Сашка тянулась и тянулась, как телеграфные провода, и чувствовала, что сейчас не выдержит, порвется. Слишком далеко...
И слишком поздно.
Сделав над собой усилие, она сорвала наушники. Плеер беззвучно повалился на пол. Ни стука, ни шороха. Отлетела, раскрываясь, круглая крышка, вертящийся диск поймал отражение уличного фонаря и остановился. Ни ветра, ни скрипа, ни привычной возни спящего общежития; чужое молчание продолжалась.
Она закричала — и не услышала себя.
Путаясь в одеяле, она рухнула с кровати, но даже боль в ушибленных коленках не смогла прервать Молчания. Она вскочила на ноги, понимая, что вот-вот захлебнется в тишине, но в этот момент грянул будильник.
Простое электронное устройство играло «Чижика-пыжика». И как только этот звук прорвался в Сашкино сознание — тишина пропала. Слышны стали и ветер, и далекое радио, и шлепанье тапочек в коридоре, и чей-то недовольный голос:
—Миха, ты не знаешь, кто это так орал?
===========
На первой паре была физкультура.
Кажется, этой ночью не спал никто; группа «А» второго курса сидела и лежала на подоконниках, на матах и просто на полу, никто не желал смотреть другому в воспаленные измученные глаза. Только Денис Мясковский был неестественно весел, бегал по залу, то и дело подпрыгивал и повисал на баскетбольном кольце.
Лиза хмуро сидела на скамейке, глядя то на свою ногу в кроссовке, то на обрывок шнурка у себя в руке. Дим Димыч насилу заставил всех построиться и долго втолковывал, что физкультура на втором семестре второго курса нужна студентам, как воздух, потому что учебные перегрузки плохо скажутся на здоровье, если его не укреплять.
—Дмитрий Дмитриевич, я не могу прыгать,— сказала Сашка.— У меня нога болит.
—У вас все время что-то болит, Саша. А курс, между прочим, недосдал нормы!
—Я сдам.
—Вы все мне обещаете. Короткая дистанция, прыжок в длину, тройной прыжок...
Он замолчал, обеспокоенно глядя Сашке в лицо.
—Ну, Саш... Что с вами?
—А что?— она потрогала щеки.— Чешуя?
Кажется, Дима обиделся.
===========
Она закрыла за собой дверь аудитории. Еле слышно поздоровалась — не надеясь на ответ. Замерла, глядя в коричневый щелястый пол.
—Вы работали с первым треком?
Стерх сидел за преподавательским столом, занавеска напротив была отдернута, и в потоке света с улицы Сашка могла разглядеть только темный силуэт.
—Подойдите ближе.
Сашка подошла. Стерх встал, обошел стол, остановился перед ней — высоченный, горбатый, едва ощутимо пахнущий хорошим одеколоном. Вспышка — резанул по глазам солнечный зайчик, отразившись на металлической пластине браслета. В ту же секунду Стерх издал короткий звук — не то шипение, не то астматический вздох.
—Я сказал — какой трек?
—Я включала первый. Я не виновата, что...
—Я велел работать с каким треком?!
—Оно само так получилось! Я тут ни при чем!
Пощечина прозвучала, как выстрел стартового пистолета. Сашка отлетела и ударилась спиной о стол.
—Когда вы без разрешения открыли сотый фрагмент — «оно само»? Когда вы решили поэкспериментировать с младенцем — тоже «оно само»? Вы решили учиться по собственной программе? Тоже «оно само»?!
—Я не просила меня учить!— Сашка тоже кричала.— Я не напрашивалась к вам в институт! Это вы всему меня научили! Вы виноваты! Вы...
Высвобождение энергии. Переход из одного состояния в другое. Прозрение было, как вспышка — Сашка ощутила в себе силу втянуть, сделать частью себя и Стерха, и самого Коженникова, и весь институт. Более того — она ощутила настоятельную необходимость сделать это прямо сейчас.
И она взорвала себя, как гранату, растеклась жидкостью, вытянулась струйкой и тонким туманом расплылась по всей аудитории. Доля секунды — и туман, сгустившись, ринулся на Стерха, врываясь ему в ноздри, заливая гортань, перехватывая чужое дыхание.
Мелькнул аромат одеколона. Сделалось темно.
Еще мгновение. Сашку скрутило, как мокрую тряпку. Тяжелыми каплями она пролилась на дощатый пол, растеклась в широких щелях, собралась в лужу. Новая секунда; Сашка лежала, обмякнув, в мокрой насквозь одежде, студенистая, будто медуза — без единой мышцы, без единой мысли. Февральское солнце, яркое, как весной, било в окна светлой четырнадцатой аудитории.
—Добивайте.
Стерх прошелся взад-вперед. Не удержавшись, все-таки пнул деревянный стул, и тот грохнул, ударившись о стену. Стерх что-то проворчал, прошелся еще раз, остановился.
—Самой-то не стыдно такое говорить?
Она подтянула колени к животу и заплакала, как избитая дворняга.
—Саша?
В голосе не было льда. Только беспокойство.
—Давайте вставать. Такое правило: упал — поднимайся... Тихо. Все.
Цепляясь за его белую холодную руку, она кое-как поднялась и тут же присела на корточки, обхватив голову ладонями.
Стерх опустился рядом и обнял ее. Осторожно погладил по макушке:
—Ты растешь. С опасной скоростью. Растешь, как понятие. Твоя потенциальная сила разрывает тебя на куски... А поскольку ты сама человек невзрослый, твои собственные, еще человеческие конфликты добавляют проблеме остроты... Это пройдет. Надо потерпеть, Саша, взять себя в руки и не делать глупостей.
—Почему я это... зачем?!— проревела Сашка.
—Ты собой не владеешь. Тебе хочется кинуться в драку — ты кидаешься. Будто тебе три года.
—Нет! Зачем я это... с ребенком?! Я ведь жить не могу... Я не могу!
—Вот оно что...
Стерх мягко обхватил ее за мокрые плечи. Привлек к себе. Сашка не сопротивлялась.
—Вставай... Не надо сидеть на полу. Вы на том этапе, Сашенька, когда вам хочется много, много внешней информации, причем не грубой, потоковой, а организованной, тонко структурированной. Вам хочется всего, что видят глаза, по счастью, видят они пока не так много... Младенец, да еще родственный, носитель схожих информационных цепочек — лакомая добыча. Мне нельзя было вас отпускать, Саша, но я не предполагал, что вы уже так сильны. Никогда, ни разу я не видел ничего подобного... Вы феноменальная студентка. И феноменальная дурочка. Не надо на меня обижаться.
—Мама мне не простит.
—Простит. Вы тоже ее ребенок. Не надо преувеличивать. Малыш будет весел и здоров...
—А если он вырастет идиотом?!
—Нет. Не вырастет. Скажите спасибо знаете кому? Фариту, он среагировал мгновенно, и так удачно выстроились вероятности... Ребенок восстановлен как автономная информационная система. Как личность. И хватит себя мучить, Саша. Вчера, например, ты могла нарваться на куда худшие неприятности... Встань, я хочу еще раз посмотреть.
В глаза ударил солнечный зайчик — блик, отраженный металлическим браслетом. Сашка зажмурилась.
—Саш, глаза открываем, смотрим на меня... Да. Я прошу прощения, что вас ударил. Но вас надо бить больше. Я бы вас выпорол, если бы мог. Вчера вы практически завершили переход из базового биологического состояния — в переходное, нестабильное. У вас колоссальная внутренняя подвижность. Сейчас вы опережаете программу на семестр, не меньше. Стабилизация у нас — по плану — на четвертом курсе, перед летней сессией. Если мне придется еще два с половиной года терпеть ваши кунштюки, Александра, я ведь не выдержу. Я уйду на пенсию.
Он улыбнулся, будто желая, чтобы Сашка оценила шутку.
—Вам уже исполнилось девятнадцать?
—Нет. В мае.
—В мае... Ребенок. Ваше профессиональное развитие страшными темпами опережает физиологические возможности. И замедлять процесс искусственно нельзя... Да, Сашенька, вы беда и подарок в одном, как говорится, флаконе.
—Я сдам экзамен?
—Не смешите меня. Вы сдадите блестяще. Если не забросите учебу, конечно.
—А Захар Иванов,— Сашкин голос дрогнул,— не сдал.
—Не сдал,— Стерх перестал улыбаться.— Вот еще что вас мучит... Не сдал. Мне очень жаль, Сашенька, Захара. Это несчастье... Вы думаете, зачем мы с Олегом Борисовичем твердим вам, как проклятые: учитесь! Учитесь, готовьтесь к экзамену! Вы думаете, мы шутим? Э-э-э...
Он погладил ее по голове, как маленькую девочку.
—Учитесь, Саша. Настойчивость у вас есть, не хватает сдержанности и дисциплины. Все будет хорошо... А Фариту вы скажите все-таки спасибо, вы его все ненавидите, а без него вы, между прочим, и первого семестра не осилили бы... Ну что, мир?
Сашка подняла глаза. Стерх смотрел на нее сверху вниз, чуть улыбаясь.
—С... спасибо,— проговорила она, заикаясь.— Вы помогли... с ребенком... я бы там и умерла.
—Не надо умирать... Признайтесь, Саша — вам ведь интересно учиться?
—Да,— она перевела дыхание.— Очень.
| Следующее
|