|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Марина и Сергей Дяченко. Vita Nostra >> - 2 - |
Марина и Сергей ДьяченкоVita nostra |
| Предыдущее |
- 2 -
===========
Взгляды первокурсников служили ей зеркалом. Она видела свое отражение в чужих глазах: изломанная, полностью погруженная в себя. Иногда замирающая на середине движения. Отрешенная. С пугающим пристальным взглядом. Они смотрели на нее, не умея скрыть страх — и порой отвращение.
Сашка не обижалась. Эти ребята переживали трудные времена: их угрозами и шантажом загнали в Торпу. На них навалили непосильную учебную нагрузку. Наконец, они окружены были уродами: больными, физически увечными, даже, кажется, сумасшедшими.
Нет, они, конечно, пытались держаться и делали вид, что ничего не происходит. Кто-то привез гитару, кто-то — магнитофон. Общежитье гудело, пило, веселилось; третьекурсники, как ни странно, тоже принимали участие в гулянках. Выйдя из комнаты с полотенцем на плече, Сашка увидела, как Захар, Костин сосед по комнате, целуется в коридоре с кем-то из свеженьких девчонок. Лампочка не то перегорела, не то ее выкрутили; смех, шепот, топот ног — девчонка сбежала на кухню, Захар пошел следом, а Сашка побрела в душевую.
Вода бежала по-настоящему горячая, как дома, и Сашка немного ожила. Растерлась полотенцем. Намотала «тюрбан» на мокрые волосы. Вот и прошел первый день занятий; домашних заданий — выше крыши, но завтра — индивидуальные со Стерхом, и она в первый раз понесет ему сдавать отработанный материал...
При мысли о плеере со вложенным в него диском Сашку пробирал озноб даже в горячей, полной пара душевой. Надев халат, придерживая на голове полотенце, она побрела в комнату — время было позднее, а работа, как известно, не волк и сама по себе никуда не денется.
Соседки убежали куда-то — плакаться на жизнь, как думалось Сашке. Она подсушила волосы, легла поверх покрывала, положила плеер на живот и задумалась.
Сегодня на занятии Николай Валерьевич впервые надел на нее наушники и включил плеер. И Сашка — впервые — услышала это.
На диске была тишина. Глубокая, плотная, поглощающая все вокруг. Желающая поглотить и Сашку; она пришла в ужас и забилась, как муха на липучке, изо всех сил удерживаясь на краю, не желая падать в это мягкое всеобъемлющее ничто, не соглашаясь впускать в себя чужое многозначительное молчание.
Николай Валерьевич что-то говорил — она видела, как шевелятся его губы. Она не слышала ни птиц за окном, ни шелеста лип, ни далеких шагов в коридоре — все было залито тишиной, как битумом.
Первый трек на диске длился десять с половиной минут. Сашка покрылась потом, как после многокилометровой пробежки. Блузка прилипла к спине.
—Саша, это делается не так,— ласково сказал горбун, снимая с нее наушники.— Вы не должны сопротивляться. Вы должны впустить и пропустить через себя. Потихоньку, не сразу. Без этого первого шага мы не сможем сделать второй, потом третий. А их впереди тысячи. Вот у нас прошло занятие впустую, экзамен стал ближе на один день, кто знает, может, этого дня как раз и не хватит для полной подготовки?
—Что же мне делать?— спросила Сашка.
—Поработайте с первым треком. Здесь в плеере есть функция — повтор композиции. Ваша цель — внутренне примириться с тем, что вы слышите, для этого надо переступить определенную черту в себе... Черту обыденности. Это может быть непросто. Но надо пытаться. Нельзя научиться плавать, не войдя в воду. Завтра я вас жду с первыми результатами, очень надеюсь на вас, Саша. Жду.
Так сказал Николай Валерьевич Стерх и отпустил Сашку с занятия; она ушла с плеером в сумке и тревожным предчувствием в душе, и вот пришло время отрабатывать на завтра первый трек, а Сашка не могла пересилить себя и хотя бы включить плеер.
Общежитие гудело. Бренчало гитарами, бухало магнитофонами, смеялось, било посуду. Сашка задержала дыхание — и нажала на круглую кнопку «Play».
Пришла тишина и залепила Сашке уши. Подошла очень близко, оглушительная, всеобъемлющая, готовая втянуть в себя, обволочь и переварить; это было отвратительно и жутко. Сашка, дернувшись, сорвала с головы наушники, и нетрезвые голоса за стенкой, поющие надрывно и фальшиво, показались ей райским хором.
===========
Она решилась еще на одну попытку — перед самым занятием, когда отступать было некуда. Уселась в полупустом читальном зале и, когда заработал плеер, почти физически ощутила переход из тишины — в Тишину. В сосущее Молчание.
Она могла бы, наверное, войти в прозекторскую. Могла бы взять голыми руками какую-нибудь отвратительную тварь. Могла бы, возможно, пройтись нагишом по институту... если бы этого потребовали на экзамене.
Но «впустить в себя» то, что записано было на диске, не могла и не хотела. Все ее силы шли на сопротивление, на защитную стенку, которую она воздвигала между собой и Молчанием. Трек закончился; Сашка уронила плеер в сумку и поплелась на четвертый этаж — в залитую солнцем четырнадцатую аудиторию.
—Саша, добрый день, рад вас видеть... Что случилось? Вы слушали первый трек?
—Два раза,— промямлила Сашка.
—Два раза — маловато, маловато... Ну-ка, давайте проверим. Надевайте наушники.
Стерх поддернул рукав, высвобождая перламутровое зеркальце на кожаном ремешке. Солнечный свет заиграл на перламутре, распадаясь радугой, складываясь снова и белыми бликами впиваясь Сашке в глаза. Она инстинктивно зажмурилась.
—Так, слушаем первый трек, делаем глубокий вдох... Нет, Саша, нет, что же вы делаете? Давайте начнем нашу пробу с начала, только на этот раз вы будете усваивать учебный материал, а не отторгать его, хорошо?
Сашка смотрела вниз, в темно-коричневый деревянный пол, полосатый от длинных крашеных досок и черных щелей между ними.
—Саша,— горбун запнулся, будто раздумывая.— Ну-ка, сядьте. Поговорим.
Она села за стол, похожий на школьную парту.
—Вы прекрасно показали себя в классе Олега Борисовича. Вы проявили себя как человек исключительного таланта. Но ведь поначалу вам было очень тяжело?
Сашка кивнула, не поднимая глаз.
—То же самое и в нашем классе. Вам трудно, да. Потому что ваши усилия связаны, гм, с выходом за грань внутренне дозволенного. У вас очень четкие представления о том, что можно, чего нельзя. Я говорю не о бытовых, житейских вещах, не о так называемых «принципах», я говорю о внутреннем устройстве вашей личности, о способности преодолевать стереотипы. Вы упрямица; в данный момент это мешает учебе, потому что мы не пойдем дальше, пока вы не научитесь полноценно работать с треками. Вы инстинктивно понимаете, как их надо отрабатывать, и инстинктивно же сопротивляетесь... Я ведь не допускаю мысли, что вы это делаете сознательно. Да?
Сашка сглотнула.
—Не надо очень уж сильно переживать,— мягко сказал горбун.— Надо собраться, сосредоточиться... И сделать первый шажок. Один только шажок, один только первый трек... Давайте-ка попробуем прямо сейчас, а я постараюсь вам помочь.
===========
Сашка вышла из аудитории, обалдевшая, с головной болью. За полчаса непрерывных «проб» защитная стенка, которую она строила между собой и тем, что было записано на диске Стерха, окрепла и сделалась толще. Чтобы держать ее, Сашке приходилось тратить не так уж много усилий. Тишина теперь была отдельно, а Сашка — сама по себе.
Стерх очень огорчился. Долго молчал, качая головой, глядя то на понурившуюся Сашку, то в окно; вздохнул:
—Попробуйте второй трек. Первый вы, похоже, блокировали совершенно. Какая энергия, Саша, какие внутренние силы у вас обнаружились — но они ведь направлены в диаметрально противоположном направлении! Не на то, чтобы понять, а на то, чтобы отторгнуть!
—Я стараюсь,— сказала Сашка.
—Вы стараетесь наоборот. Вы боретесь за себя в устоявшемся обличье, две руки, две ноги... Мечты о теплом душе... Сашенька, ничто материальное не имеет большой ценности. Все, что действительно ценно — вне материи, вы подумайте об этом на досуге. Вы поймете, вы умная девочка, а я на вас возлагаю очень большие надежды.
И он отпустил ее, и она ушла. В коридоре дожидалась своей очереди Юля Гольдман; когда за ней закрылась дверь с табличкой «14», Сашка двумя руками принялась массировать лицо, растирать виски, мучить глаза.
Со вторым треком будет та же история, Сашка не сомневалась. Но сама мысль о том, что придется это слушать, почти сводила с ума.
===========
Общеобразовательных предметов на втором курсе осталось очень мало. «Основы государства и права» Сашке не понравились: преподавательница была пожилая и вздорная, а сам предмет ничего общего не имел с процессом познания: это была экскурсия, очень поверхностная, по уголовному и гражданскому кодексу. Поток канцелярита, извергаемого преподавательницей, навевал на Сашку сон. В конце пары она на секунду задремала по-настоящему, и ей приснился Стерх, стоящий посреди аудитории с огромными ножницами в руках. Сашка проснулась; грянул звонок. Преподавательница смерила второкурсников презрительным взглядом и попрощалась до следующей лекции.
На следующей паре был английский, и занятия показались Сашке такими же бессмысленными и скучными, как и лекция по праву. Бесконечные грамматические конструкции, упражнения, которые предстояло делать в общей тетради, «знаки», которые предстояло сдавать каждый месяц; Сашке казалось, что время стоит. Это отчаянное ощущение посещало ее — правда, редко — в школе, особенно весной, особенно на собрании или на классном часе...
Выйдя в холл, она остановилась перед щитом с расписанием. Вокруг толпой стояли первокурсники, Сашке пришлось оттеснить какую-то зазевавшуюся девчонку, чтобы подобраться к щиту поближе. Вот как, физкультура три раза в неделю, да еще специальностью забито почти все учебное время: с Портновым, со Стерхом, индивидуальные занятия и групповые. И еще ведь самостоятельная отработка: параграфы, упражнения, Стерховские «пробы»...
Сашка выбралась из толпы и побрела вниз, в столовую.
Денис Мясковский сидел перед пустой тарелкой, разглядывая что-то вроде иллюстрированного журнала со многими яркими картинками — размытыми цветовыми пятнами. Сашка, стоя в очереди, слышала его разговор с Коротковым.
—Чего это у тебя?— спросил Андрей.
—Стерх выдал,— сказал Денис после паузы, вроде бы с неохотой.— А тебе разве нет?
—Мне книжку выдал,— Коротков почему-то смутился.— Обыкновенную книжку... хотя...
—Андрюха, наша очередь подходит!— крикнула от стойки Оксана.— Давай талон и тащи свой бульончик!
Чуть позже Сашка убедилась, что у Стерха и в самом деле был очень индивидуальный подход к каждому студенту. Оксана, Лиза, и Андрей Коротков учили «Введение в практику» по книгам, Костя — по распечатке, свернутой в рулон. Женя Топорко ходила с толстой тетрадкой. Еще у троих или четверых Сашка видела плееры, правда, кассетные. Но никто ни с кем не спешил делиться успехами — индивидуальные занятия с горбуном с первого дня стали закрытой темой на курсе. Табу.
===========
—Итак, смысл — это проекция воли на пространство ее приложения. Он не абсолютен и зависит от выбора пространства и способа проекции. Самые талантливые из вас еще на первом курсе, работая с текстовым модулем, натыкались на обрывки смыслов. Но первый курс закончился! Теперь вы должны сознательно использовать текстовой модуль в качестве посредника между вами и доступным на данном этапе архивом смыслов. Теоретически вам может явиться что угодно, включая фрагмент наиболее вероятного будущего... До звонка тридцать секунд, может быть, у кого-то есть вопросы?
Сашка вздохнула. Теперь занятия с Портновым виделись ей совсем в другом свете. Пусть чтение текстового модуля казалось плаваньем в мутной воде, но на поверхности ждали мгновенные озаренья. Даже блоки упражнений, которые, перетекая одно в другое, образовывали в сознании сложнейший узор, приносили радость.
—Топорко, у вас есть вопросы?
—Н-нет...
—Хорошо. Все свободны, завтра индивидуальные занятия, староста, составьте список... Самохина, я вами доволен.
===========
Портнов хвалил ее; она и сама чувствовала удовлетворение от этих занятий, зато уроки со Стерхом оборачивались все большей мукой.
Она не смогла осилить ни второй трек, ни третий. Стерх потребовал, чтобы она вернулась к первому; Сашке были неприятны эти занятия, и чем дальше, тем больше усилий ей приходилось тратить, чтобы просто подняться на четвертый этаж и войти в такую светлую, такую просторную четырнадцатую аудиторию.
Стрех мрачнел с каждым занятием. В его мягком голосе все чаще проскальзывало раздражение.
—Саша, я очень разочарован. С начала семестра прошло две недели, а вы... Такое впечатление, что вы сознательно саботируете мой предмет.
—Нет. Я...
—Я вам не угрожаю. Мне просто жаль... мне страшновато за вас. Я никогда не пишу докладные кураторам — по крайней мере, на протяжении семестра. Но зимой будет зачет. А результат зачета — это документ. Он в ведомости, он в зачетке, и тут уж куратор просто обязан отреагировать, я ничего не могу поделать.
Сашка закусила губу.
—Николай Валерьевич,— сказала сдавленным голосом,— а может быть, у меня на самом деле нет способностей? Просто я профнепригодна? Может быть, меня надо,— она запнулась,— меня надо просто отчислить, потому что толку не будет? Зачем вам студенты без способностей? Я ведь стараюсь, честное слово, но у меня не получается.
Горбун коснулся подбородка длинными, тонкими, белыми пальцами:
—Сашенька, выкиньте это из головы. Во-первых, вы способны, если вас зачислили. Во-вторых... надо честно учиться, а не мечтать о том, как вы будете лодырничать.
—Но я честно учусь,— сказала Сашка.— Всегда училась. И... я делаю, что могу.
—Нет,— сказал Стерх строже, его пальцы сложились «домиком».— Вы не решаетесь на внутреннее усилие. Ваши однокурсники давно уже вас обогнали, на курсе появились новые лидеры, Павленко очень неплохо работает, Гольдман, Коженников тоже... А вы слишком ограничены, вы сами себя загнали в рамки. Вся подготовительная работа — год напряженнейшей работы!— все пока насмарку... Кстати, вы думали о том, как решить нашу деликатную проблему?
—Что, прямо здесь и сейчас?— спросила Сашка, не удержавшись.
—Не сейчас,— Николай Валерьевич улыбнулся, будто говоря: прощаю тебе эту дерзость, дурочка, понимаю, что ты не в себе.— Но чем скорее, тем лучше. Для вас, Саша.
===========
Ласточек не было. Сашка долго стояла посреди двора, глядя в ясное сентябрьское небо. Пролетел воробей, а выше, над редкими облаками, пролетел самолет. Сашка представила себе, как она сидит в кресле, глядя в иллюминатор, а внизу плывет лоскутное одеяло земли с полями, лесами, озерами и крохотным населенным пунктом — городишкой под названием Торпа. Сверху его и разглядеть-то, наверное, трудно.
Самолет улетел, а Сашка осталась. Пригревало солнце, но с лип на Сакко и Ванцетти уже вовсю осыпались листья. Зачет был где-то далеко, за дождями, за снегами, но он был неотвратим.
Сашка побрела на почту. Вернее, она побрела куда глаза глядят, но ноги привели ее на почту, она заказала междугородний разговор и через минуту стояла в душной кабинке с пластмассовой трубкой в руках.
—Алло,— сказал мужской голос.
—Здравствуйте,— сказала Сашка после секундной заминки.— Как у вас дела? Мама может подойти?
—Мама передавала тебе привет,— сказал Валентин как-то очень бодро и весело, слишком весело, как показалось Сашке.— Она в больнице, на сохранении. Можно было и дома оставаться, но знаешь, так надежнее. Отличный врач, удобная палата, хорошие условия... И благоприятные прогнозы, знаешь, по всей видимости, у тебя намечается брат!
Он говорил легко, без пауз, без видимого напряжения. Сашка опустила плечи:
—А когда она будет дома?
—Пока неизвестно. Лучше перестраховаться, понимаешь? Тут такое дело... Я собираюсь ей купить мобильник, тогда ты сможешь ей звонить прямо в палату!
—Ага,— сказала Сашка.
—А что у тебя? Как дела? Как учеба?
—Отлично,— Сашка потерла пальцем полированную полочку для телефонного аппарата.— Ну, я пойду... Маме большой привет.
===========
На крыльце почты стоял Костя. Сашка остановилась. В последние недели они не то чтобы избегали друг друга; они держались, как знакомые, но совершенно чужие люди. Здоровались без лишних слов.
—Привет,— сказала Сашка.
—Привет,— за лето Костя изменился, его подростковая худоба сменилась уверенной жилистостью взрослого мужчины. Он загорел. Лицо обветрилось. Еще первого сентября он, Сашка помнила, чуть заикался и припадал на правую ногу, но теперь последствия Портновского «этапа» окончательно сгладились: Костя, восстановившись из обломков, снова стал самим собой.
Или почти самим собой, печально подумала Сашка. Как все мы.
—Ты звонила домой?— спросил Костя, внезапно нарушая регламент установившихся между ними отношений.
—Да,— сказала Сашка.— А что?
—Ну и как там?
—Мама собирается рожать,— призналась Сашка неожиданно для себя.— От нового мужа.
—Вот как,— пробормотал Костя.
—Да вот так,— Сашка заставила себя распрямить спину.— Будь здоров.
—Погоди,— сказал Костя ей в спину.— Пять минут у тебя есть?
—Пять, но не больше.
—Но и не меньше?— Костя нервно улыбнулся.
Они отошли к серой парковой скамейке, живописно усыпанной желтыми листьями. Сашка мигнула; ей на мгновение показалось, что скамейка фиолетовая, а листья синие. В последние дни она научилась менять цвета окружающего мира — вернее, восприятие этих цветов — по своему собственному желанию, и развлекалась на скучных лекциях по праву, мысленно изменяя цвет лица преподавательницы, цвет ее волос, кофточки и платочка в кармане.
—Сашка,— сказал Костя,— у меня к тебе разговор.
—Я заметила.
—Я тебя люблю,— сказал Костя.
—Что?!
—Я люблю тебя,— он пожал плечами, будто извиняясь.— Прости меня, идиота, я тебя люблю, выходи за меня замуж.
Листья стали зелеными, а скамейка — ярко-оранжевой. Сашка мигнула.
—А я тебя не люблю,— сказала Сашка.— И прощать не собираюсь. Если тебе надо регулярно трахаться, а денег на проститутку нет — женись на Женьке. Она с удовольствием.
Костя побледнел. Сашка увидела, как перекатились желваки на его щеках. Его загар, секунду назад бронзовый, сделался желтым, почти как лимон.
—Удачи,— сказала Сашка, и ее голос дрогнул. Она сама не знала, почему сказала то, что сказала, именно в такой форме. Но слово — не воробей. Сашка повернулась и, все ускоряя шаг, пошла по улице Сакко и Ванцетти по направлению к институту.
Откуда он взялся?! Почему явился к ней именно сейчас, когда над ней висит, как призрак гильотины, сессия? Когда мама лежит на сохранении, а Валентин нарочито бодрым голосом рассуждает, как все будет хорошо? Летом она не думала о Косте... Вернее, думала только тогда, когда видела его перед собой — такого же солового и отрешенного, как она, Сашка. Тогда ей было не до Кости, она превратилась в лужицу растопленного воска, видела небо насквозь, но не могла пройти в обыкновенную дверь. А первого сентября он сел рядом с Женей, и Сашка решила, что это знак судьбы, и думать в этом направлении дальше нежелательно.
Зачем она ввернула ему о каких-то проститутках?
А зачем он спал с Женей в новогоднюю ночь, даже, между прочим, не поссорившись с Сашкой? Вот если бы они поссорились, орали друг на друга, хлопали дверью на весь институт... Тогда было бы понятно. Сашка, конечно, все равно не простила бы. А может, и простила, потому что ссора — это все-таки одно, а вот так, просто взять и напиться, и прыгнуть в чужую постель...
У порога института тесной группкой стояли третьекурсники. Захар обернулся, махнул Сашке рукой:
—Привет, молодая здоровая смена! Как дела?
—Пока не родила,— в тон ему отозвалась Сашка и удивилась себе: у кого в общаге она подхватила эту пошлую присказку?
Но третьекурсники разом заржали, будто услышав удачную шутку.
===========
Наступил октябрь.
Сашка сидела в четырнадцатой аудитории, а напротив сидел Стерх, и они молчали вот уже пятнадцать минут. У Сашки пересохли губы; все слова, которые она могла сказать — «Я стараюсь», «Я честно работаю»,— «У меня не выходит»,— «Я не могу»,— все эти слова были уже много раз сказаны. Стерх, грустный, осунувшийся, чаще обычного поводил плечами, как будто горб за спиной очень мешал ему.
За окном лил дождь. Шелестела вода в трубе. В чуть раскрытую форточку влетали крохотные капли.
—Как ваши успехи в классе специальности? Олег Борисович, кажется, вами доволен...
В последние недели Сашкиным прибежищем стали, как ни странно, Портновские упражнения. Головоломные, иногда почти калечащие, они получались, поддавались усилию. А «пробы» Стерха не поддавались; вот уже почти неделю Сашка даже не пыталась браться за плеер. Ей было противно, даже не так: ей было омерзительно.
—Вы работали вчера?
—Нет.
—А позавчера?
—Николай Валерьевич, я не могу!
Горбун тяжело покачал головой:
—Плохо дело, Александра. Я терпеть не могу кому-то угрожать, кого-то ругать... Кого-то наказывать... Но сейчас вы себе — самый страшный враг. Только вы, больше никто. Идите, подумайте о своей судьбе... О зачете. Об экзамене, до которого осталось чуть больше года. И о том, как отнесется к вашему «не могу» ваш куратор... Как только у вас появится охота заниматься — дайте знать. Я готов проводить с вами дополнительные занятия. Я буду помогать вам, чем только смогу. Но вы — вы сами — должны переступить в себе черту. Должны решиться.
===========
Денис Мясковский ждал своей очереди на индивидуальные к Портнову, ел чипсы из пакетика. Сашка уселась рядом с ним на подоконник.
—Деня, у меня к тебе серьезный вопрос.
—Давай.
—Лилия Попова — она кто?
Денис поперхнулся. Чипсы сперва встали ему поперек глотки, а потом разлетелись по коридору веером крошек.
—Блин!— прокашлял Мясковский.
Сашка похлопала его по спине. Мясковский отдышался.
—Долго думала?— спросил обиженно.
—Мне важно знать,— сказала Сашка.— Я валю введение в практику.
Денис удивленно на нее воззрился.
—Ты?!
—Ну да. Валю абсолютно, всухую. Мне важно знать, я хочу... понимаешь, может быть, реально поменять куратора? А?
—У тебя Коженников,— медленно сказал Денис.
—Да,— Сашка нервно потерла ладони.
—Не завидую. Лизка, например, если при ней сказать «Коженников», сначала белеет и начинает трястись, а потом дает в рожу. А потом ты, с окровавленной физиономией долго ей объясняешь, что имел в виду Костика, который нормальный парень и сам из-за папаши страдает...
—А Попова?— жадно спросила Сашка.— Ты пробовал с ней договориться как-то?
Денис помрачнел.
—Вообще-то... знаешь... она мягко стелет. Только жестко спать. Вообще, я тут с ребятами говорил, все кураторы одинаковые. Просто одни ругаются матом, а другие нет.
Денис ухмыльнулся, довольный своей шуткой, и хотел что-то еще сказать, но в этот момент открылась дверь тридцать восьмой аудитории, и в коридор вышла Женя Топорко, очень бледная и сосредоточенная.
Они с Сашкой встретились глазами. Женя вдруг вспыхнула, высоко подняла подбородок и прошла мимо без единого слова.
—Чего это она?— пробормотал Денис, подхватывая сумку.— Ну, пожелай мне...
В этот момент в дверях аудитории появился сам Портнов с незажженной сигаретой за ухом.
—Заходите, Мясковский, и откройте пошире окно... Самохина, это ваше время? Что вы здесь делаете?
—Она спрашивает, можно ли поменять куратора,— сообщил простодушный Денис. Сашка обомлела.
Портнов бросил на нее внимательный взгляд.
—Нельзя,— сказал коротко.— Мясковский, окно открывайте, я буду курить. Самохина, до свидания.
===========
На другой день солнце поднялось, чистое и даже теплое, окруженное легким эскортом мелких прозрачных облаков. Сашка пропустила первую пару — физкультуру. Когда соседки убрались на свою специальность, она открыла шкаф и там, в тесноте своей и чужой одежды, нащупала старую зимнюю куртку.
Сунула руку в правый карман. Пусто.
Сунула руку в левый карман. Тоже пусто, только несколько мелких монет.
Ему почему-то вспомнился тот день, когда Лиза Павленко ни с того ни с сего обвинила ее в краже ста долларов. И как Сашка догадалась, что купюра завалилась за подкладку. Вернее, на секунду увидела ее... Больше таких прозрений с ней не случалось. Или почти не случалось.
Почти без надежды она снова сунула руку в правый карман куртки и за подкладкой, за тонкой синтетической тканью, нащупала бумажный прямоугольник.
Нетерпеливо расширила дыру в кармане. Вместе с крошками и нитками вытащила визитную карточку без имени — с одним только номером телефона. Мобильного, хотя здесь, в Торпе, мобилки до сих пор были редкостью.
В переулке, ведущем со двора на Сакко и Ванцетти, пахло листвой и гнилью. Вода вчерашнего и позавчерашнего дождей стояла в глубоких лужах — листья бурой массой забили водосток. Сашка постояла, поставив лицо солнышку, возле телефона-автомата на углу.
Потом сняла трубку и набрала номер, сверяясь с визитной карточкой.
—Я слушаю,— сказал очень далекий мужской голос.
—Добрый день,— хрипло сказала Сашка.— Это я. Самохина.
—Привет, Саша. Что-то случилось?
—Еще нет. Но скоро случится.
—Ты меня пугаешь,— сказал Фарит Коженников.
—Стерх вам... еще ничего про меня не говорил?
В трубке помолчали.
—Стерх и не скажет, Саша, по крайней мере, до зачета... А что случилось?
Сашка помолчала, не зная, как объяснить.
—Саша? Вы меня слышите?
—Я провалю сессию,— сказала Сашка.— Я не сдам этого зачета ни с первого раза, ни со второго. Это все, конец.
Еще одна пауза.
—Откуда ты звонишь?
—С улицы. Из автомата. Дело в том, что у меня мама собирается рожать второго ребенка.
—Понимаю. Давай через полчаса — на улице перед институтом?
===========
—Ей рожать — под зимнюю сессию.
—И что?
Они медленно шли по улице Сакко и Ванцетти. Мимо дворника, сгребающего листья, мимо девочки, выгуливающей таксу. Лепные украшения старинного особняка отсырели от дождей, бледные лица кариатид глядели бесстрастно и слепо.
Сашка не смотрела на Коженникова. Смотрела вперед и вверх, где среди редеющих крон проглядывало синее небо.
—Я хочу, чтобы... короче говоря, я хочу, чтобы она была здорова и ребенок тоже.
—Понятное желание. И?
Сашка остановилась. Обернулась. Увидела собственное отражение в темных стеклах его очков.
—Я хочу с вами договориться. Заплатить, чем смогу. Могу отработать сто упражнений за одну ночь. Могу...— она запнулась.— Могу все. Кроме этого... этих... «проб». Я физически не в состоянии. И психически. И никак. Хотите — можете мне руку отрубить...
—И зачем мне твоя рука?
—А зачем вам вообще все?— шепотом закричала Сашка.— Зачем вам этот институт? Зачем заставлять нас делать это... все это?! За что нам это, ну за что?!
Она заставила себя замолчать. Город Торпа жил медленно, картинно, кое-где поднимались дымы из каминных труб. Сизые и черные голуби топтались в луже, пили, запрокидывали головы, позволяя воде проскользнуть по горлу вниз. Капельки росы поблескивали на прижухлой траве бульвара.
Коженников стоял, чуть наклонив голову, Сашка видела два своих отражения в его темных, зеркальных очках.
—С вами совсем-совсем нельзя договориться?— спросила она почти шепотом. Губы онемели.
—Саш,— ответил он ей в тон, тоже тихо и почти по-приятельски.— В мире полным-полно сущностей, с которыми нельзя договориться. Но люди как-то живут, верно?
—Некоторые живут,— у Сашки окоченели пальцы ног в кроссовках.— Некоторые умирают.
—Это не про тебя,— сказал Коженников еще тише.— И не про твоих близких. Я знаю, что ты справишься. Нет таких причин, которые помешали бы тебе на «отлично» сдать сессию. Нет таких причин.
—Я не могу!— она помотала головой.— Я не могу сделать то, чего он от меня хочет!
Коженников снял очки. Он так редко это делал, что Сашка забыла, как выглядят его глаза — карие, обыкновенные, даже заурядные. С нормальными зрачками.
—Я однажды сказал, что никогда не потребую от тебя невозможного. И это правда. Но вспомни: все, что ты когда-либо для меня делала, было построено на преодолении — небольшом шаге за внутреннюю черту. Это было трудно. Но это было возможно, Саша. Возможно и теперь.
Сашка безнадежно покачала головой.
—Вспомни Костю, как он сдавал зимнюю сессию,— все так же тихо сказал Коженников.— Вспомни, он ведь отчаялся и опустил руки. Мог умереть и погубить многих. В то время как совершенно реально — возможно!— было сдать зачет и спастись. Выход был, и ты это доказала... Мне очень жаль, что Костя не в состоянии отплатить тебе за ту услугу. Он не поможет тебе сейчас — у него не хватит... впрочем, не важно.
—Скажите,— проговорила Сашка через силу.— Костина бабушка... Она ведь вам родственница? Вы ее знали? И как вы ее убили, скажите, пожалуйста? Сами? С чьей-то помощью?
Выражение глаз Коженникова не изменилось.
—С чего ты взяла, что я ее убил? Она была очень больна и почти не вставала. Средняя продолжительность жизни, Саша, достигает у нас шестидесяти семи лет. А семьдесят шесть — это счастливый случай.
—А если бы Костя сдал зачет?
—Люди смертны. Все.
Из подворотни вынырнул кот, светло-рыжий, почти розовый. Голуби одновременно ударили крыльями и поднялись, описали полукруг над улицей Сакко и Ванцетти и пропали за черепичными крышами.
—Мне очень жаль, что у вас с Костей все так плохо получилось,— сказал Коженников.
Сашка отвернулась. Разговор был окончен, Коженников мог что-то еще говорить, а мог молчать, но это не имело значения. Никакого.
—Послушай,— Коженников снова надел очки, поправил дужку указательным пальцем.— Мне кажется, я знаю, как тебе помочь.
—Как?!
—Прорвись за невозможное. Просто механически. Укради кошелек на базаре. Разбей окно голой рукой. Сделай что-нибудь такое, что кажется тебе невероятным. Это расшатает твою бетонную стабильность и поможет вырваться на новый уровень. Понимаешь?
—Вряд ли,— сказала Сашка.
===========
Коженников сел за руль молочно-белого «Ниссана», махнул Сашке рукой и уехал. Она осталась стоять посреди улицы, глядя, как розовый кот лакает осеннюю воду из лужи. Миг — кот в ее глазах сделался изумрудным, а вода — карминово-красной; Сашка потерла лицо кулаками.
До базара было десять минут неспешного шага. Украсть кошелек?
Витрина хлебного магазина очень удобно располагалась на уровне Сашкиной груди. Ударить рукой? Что, что такого сделать, чтобы «переступить черту», перестать быть собой?!
А может быть, купить билет и уехать из Торпы. Навсегда.
Она побрела куда глаза глядят — но не к базару, а дальше от центра. Снова прошла мимо института; из полуподвальной кофейни выбрались, пошатываясь, две первокурсницы. Обе были пьяны вдребезги; держась друг за друга, они пересекли мостовую и скрылись в переулке. А что себе думают их родители, подумала Сашка. Неужели никто не интересуется судьбой детей, уехавших из дома на учебу в чужой город?
А что думает моя мама?
Мама думает о новом, еще не родившемся ребенке. О существе, чье право на жизнь еще не утверждено окончательно. Конечно, в наше время и медицина и все такое, люди рожают и после сорока...
Сашка споткнулась и угодила ногой в лужу. Потопала кроссовкой, отряхивая воду, вспомнила, что под кроватью, в коробке, лежат осенние ботинки. Она привезла их с каникул — купили вместе с мамой на какой-то распродаже, хорошая, добротная обувь...
Ей захотелось к маме. Захотелось так сильно, что слезы выступили на глазах. Она была выброшена, изгнана, принудительно изъята из нормального мира, где рядом мама, где можно обнять ее в любую минуту, где можно открыть ей дверь, когда она приходит с работы. Нормальный человеческий мир...
Вполне может быть, что все родители всех студентов Института как раз сейчас решают важнейшие в жизни проблемы. Кто-то разводится. Кто-то борется с тяжелой болезнью. Кто-то судится, кто-то собирается рожать. И всем им удобнее думать, что подросшие дети получают образование в приличном, хотя и провинциальном ВУЗе. И никто не знает, что успех их начинаний, здоровье и сама жизнь зависят от успеваемости забытых, заброшенных в Торпу детей. Замкнутый круг...
Сашка сама не заметила, как прошла Сакко и Ванцетти до конца и по другой улочке, с виду деревенской, вышла на берег. По реке плыли желтые и бурые листья; некоторые распластались на поверхности, слившись с собственным отражением. Другие выгибались парусами, будто пытаясь улететь. В траве бродили чьи-то куры. И бревно, на котором когда-то сидели Сашка и Костя, на котором Сашка провела новогоднюю ночь,— это самое бревно было на месте.
Сашка уселась и вытянула ноги.
Прошло пять минут, и десять, и полчаса. Сашка пропускала теперь уже и вторую пару — английский; листья продолжали плыть по реке, бесконечный, торжественный, медленный караван. Глядя на черную зеркальную воду, Сашка впервые за последние два года — впервые в жизни, если честно — всерьез подумала о том, что, может быть, есть смысл нырнуть в эту черноту с деревянного мостика, пересекавшего реку в ста метрах выше по течению. Прыгнуть, поднять брызги, разбить зеркало вместе с отраженным в нем небом.
Она встала, все еще раздумывая. Здесь глубоко? Или по пояс? С другой стороны, тонут же люди в ваннах, для самоубийства никак не предназначенных...
Оставляя следы на мокром песке, она подошла к самому берегу. Трава на южном склоне холма была зеленая, почти как летом, и кое-где из нее поднимались одичавшие астры. Сашка двинулась вдоль берега, обходя болотистые места, глядя то на воду, то на цветы на склоне. Впереди желто-салатной шторкой висели ивовые ветки; вчера, когда она учила параграф для Портнова, у нее в голове прозвучала фраза про ивовые заросли, и она пыталась вспомнить эту фразу, когда услышала всплеск, сразу за ним крик — и еще один громкий всплеск.
Не Сашке первой пришла в головы мысль прыгнуть с мостика. Кто-то более смелый — или более глупый — проделал это только что, и теперь вода несла по стремнине двух человек.
Сашка разинула рот.
Двое барахтались, один кричал. Другой подбирался к нему, загребая воду широкими гребками. Обоих течением пронесло мимо Сашки, и она, наконец-то опомнившись, кинулась следом — вдоль берега. Продралась сквозь ивовые ветки, вылетела на песчаный пляж в форме подковы. Река в этом месте чуть меняла направление, противоположный берег был довольно высокий, в нем темнели стрижиные гнезда. Под кручей ходили водовороты, и туда, в омут, несло угодивших в реку людей. Один все еще что-то кричал, захлебывался, кашлял и кричал снова.
Сашка в панике огляделась — пляж был пуст. Метрах в тридцати тянулся вдоль берега бетонный забор, размалеванный граффити.
—Помогите!— крикнула Сашка, хотя было совершенно ясно, что помощи ждать неоткуда.
В панике она зачем-то сбросила кроссовки. Мокрый песок оказался холодным, как лед, и таким же твердым. Сашка подскочила к воде, в ужасе глядя на тонущих и прекрасно понимая, что не сможет спасти ни одного: куда там, ее саму под воду утащат...
Крик оборвался. Кажется, один из тонущих что-то сделал с другим: придушил? Притопил?! Судорожное барахтанье сменилось размеренными гребками: теперь один плыл к берегу, волоча другого.
Сашке казалось, что он плывет очень долго. Течением обоих сносило все ниже, туда, где берега были болотистые и топкие, где выбраться было невозможно. Пловец перевернулся на спину и изо всех сил заработал свободной рукой; человек, которого он тащил за собой, казался грудой мокрого тряпья.
На мелководье пловец встал на ноги, и Сашка его узнала. Это был первокурсник Егор: светлые волосы облепили голову, глаза красные, а губы посинели. Утопленник оказался другим первокурсником, которого Сашка видела в институте, но имени его не знала. Он выглядел гораздо хуже: одутловатое синюшное лицо и почти черные губы.
Егор обвел берег блуждающим взглядом. Увидел Сашку:
—Есть мобила?
Сашка мотнула головой.
—Беги к автомату. «Скорую», быстро.
Сашка побежала. Наступила босой ногой на ракушку, охнула от боли. Вернулась; прыгая, без носков натянула кроссовки. Успела увидеть, как Егор кладет утопленника на живот, грудью на камень, как, что-то бормоча, нажимает сплетенными ладонями ему на спину; дальше смотреть не было времени.
Телефонная будка нашлась неподалеку от моста, напротив последнего дома тихой, почти деревенской улицы. Сашка сорвала трубку, с облегчением услышала далекий гудок; мимоходом вспомнилось, как тогда, зимой, она давила на кнопочки окровавленными пальцами, а за спиной в сугробах неподвижно лежали негодяи, которых она сама изувечила... Люди.
Сашку обдало холодом, но в этот момент в трубке ответили.
—Здесь человек утопился!— крикнула Сашка.— Утонул! Его вытащили, а он не дышит!
—Адрес?
—Возле реки!
—Река большая... Адрес? Куда ехать?
Сашка огляделась. На противоположном заборе масляной краской были выведены загогулины, весьма отдаленно похожие на буквы и цифры.
—Луговая, семь дробь один!
—Понятно. Ждите.
| Следующее
|