|
|||||||||||
|
Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Х. Мураками. Хроники Заводной Птицы >> 2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях. |
Харуки МуракамиХроники Заводной птицы. Книга 1. Сорока-воровка. |
| Предыдущее |
2. Полнолуние и затмение солнца • О лошадях, умирающих в конюшнях.
Способен ли один человек до конца понять другого?
Мы можем потратить массу времени и усилий, пытаясь узнать другого человека, а как близко удается нам в результате подобраться к его сущности? Мы убеждаем себя, что разбираемся в людях, но известно ли нам о них что-нибудь поистине важное?
Я принялся серьезно размышлять о таких вещах спустя неделю после того, как ушел из юридической фирмы. Никогда до этого — ни разу в жизни — я не ставил перед собой подобных вопросов. Интересно, почему? Вполне возможно, меня переполняло одно то, что я живу. Я просто-напросто был слишком занят, чтобы думать о самом себе.
Толчком для раздумий послужило одно малозначительное событие, но часто случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи. Однажды утром, после того как Кумико проглотила завтрак и отправилась на работу, я загрузил белье в стиральную машину, убрал постель, помыл посуду и пропылесосил пол. Потом уселся с котом на веранде и принялся изучать объявления о приеме на работу и распродажах. В полдень закусил и отправился в супермаркет, где купил продуктов на ужин и на распродаже запасся моющими средствами, бумажными салфетками и туалетной бумагой. Вернувшись домой, приготовился к ужину и улегся на диван с книжкой — дожидаться возвращения Кумико.
Безработным я стал недавно, и такая жизнь пока была в новинку. Больше не надо добираться до работы в переполненных электричках, встречаться с людьми, которых не хочется видеть. А лучше всего — я получил возможность в любое время читать все, что захочу. Я понятия не имел, сколько продлится моя привольная жизнь, но, по крайней мере, спустя неделю она мне продолжала нравиться, и я изо всех сил старался не думать о будущем. В моей жизни наступили большие каникулы. Когда-нибудь они кончатся, но до тех пор я был намерен ими наслаждаться.
Впрочем, в тот вечер мне не удалось получить от чтения полного удовольствия: Кумико задерживалась с работы. Обычно она возвращалась не позже половины седьмого и всегда предупреждала, если опаздывала даже на десять минут. Такая у нее натура — может быть, даже чересчур пунктуальная. Но тот день стал исключением. Минуло семь часов, а Кумико все не приходила и не звонила. Я заранее все подготовил, чтобы начать стряпать, как только она вернется. Пир устраивать не собирался: просто хотел обжарить вместе тонкие ломтики говядины, лук, зеленый перец и пророщенные бобы, добавить немного соли, перца, соевый соус и сбрызнуть это пивом. Этот рецепт я захватил из своей холостяцкой жизни. Рис был готов, мисо подогрет, овощи, как я это обычно делал, порезаны и разложены на большом блюде. Не хватало только Кумико. Я проголодался и подумывал, не приготовить ли и съесть свою порцию одному, но не мог решиться. Мне казалось, это будет несправедливо.
Я сидел за столом на кухне, потягивая пиво и грызя чуть отсыревшие содовые крекеры, завалявшиеся в кухонном шкафу. Маленькая стрелка часов приблизилась к половине восьмого — и медленно переползла за нее.
Кумико пришла после девяти. Выглядела измученной. Глаза покраснели и воспалились — плохой признак. Когда у жены красные глаза, всегда происходит что-то неприятное. «Ладно, — сказал я себе, — сохраняй спокойствие и не говори лишнего. Все должно быть тихо и естественно. Не надо возбуждаться».
—Извини, пожалуйста, — сказала Кумико. С этой работой никак не получается. Я все хотела тебе позвонить, но так и не собралась.
—Да ерунда. Все нормально, не обращай внимания, — произнес я как можно более обыденно. Я и правда не собирался делать из этого случая трагедию. Со мной самим так много раз бывало. Ходить на работу — занятие не из легких, не то что сорвать в саду самую красивую розу и доставить ее за два квартала от своего дома к постели схватившей насморк бабушки. Иногда приходится заниматься скучными вещами, иметь дело с неприятными людьми и просто нет возможности позвонить домой. Нужно всего полминуты, чтобы сказать: «Сегодня буду поздно». Кругом полно телефонов, но все равно не получается.
Я принялся готовить: включил газ, налил масла в сковороду. Кумико достала из холодильника пиво, взяла из буфета стакан. Оглядев провизию, села за стол, ни слова не говоря, и налила себе пива. Судя по выражению лица, напиток не доставлял ей удовольствия.
—Ел бы без меня, — вымолвила она.
—Не бери в голову. Я не так уж и проголодался.
Пока я жарил мясо и овощи, Кумико пошла в ванную. Я слышал, как она умывалась и чистила зубы. Чуть погодя она вышла, держа что-то в руках. Это была туалетная бумага и салфетки, которые я купил в супермаркете.
—Зачем ты это купил? — спросила она усталым голосом.
Не выпуская из рук сковороды, я посмотрел на жену. Перевел взгляд на коробку с салфетками и рулон туалетной бумаги. Я никак не мог понять, что она имеет в виду.
—Это просто салфетки и туалетная бумага. Нам все это нужно. Конечно, кое-какой запас еще есть, но они не сгниют, если полежат немного.
—Я ничего не имею против салфеток и туалетной бумаги. Но зачем тебе понадобилось покупать голубые салфетки и бумагу в цветочек?
—Не понял? — ответил я, стараясь сдержаться. — Я на самом деле купил голубые салфетки и бумагу в цветочек. На распродаже, по дешевке. Нос же у тебя не посинеет от голубых салфеток. Стоит ли об этом говорить?
—Стоит. Я терпеть не могу голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком. Ты разве не знал?
—Не знал, — сказал я. — А почему ты их терпеть не можешь?
—Откуда мне знать? Не могу — и все. Вот ты терпеть не можешь чехлы на телефон, термосы в цветочек, расклешенные джинсы с заклепками, а я люблю делать маникюр. Объяснить это невозможно. Просто дело вкуса.
На самом деле я мог бы объяснить причины всего, что она перечислила, но делать этого, конечно, не стал.
—Хорошо, — сказал я, — пусть это дело вкуса. Я все понял. Но неужели за шесть лет, что мы женаты, ты ни разу не покупала голубые салфетки и туалетную бумагу с рисунком?
—Никогда. Ни разу, — отрезала Кумико.
—В самом деле?
—Да, в самом деле. Если я покупаю салфетки, то только белые, желтые или розовые. И конечно, никогда не беру туалетную бумагу с каким-нибудь рисунком. Поражаюсь, как ты прожил со мной все это время и не знал этого.
Меня тоже поразило, что за шесть лет, оказывается, ни разу не пользовался голубыми салфетками или туалетной бумагой с рисунком.
—И уж если на то пошло, скажу еще, — продолжала Кумико. — Я ненавижу говядину, жаренную с зеленым перцем. Это ты знал?
—Нет, не знал.
—Терпеть не могу. И не надо спрашивать, почему. Просто не выношу запах, когда их вместе жарят на одной сковородке.
—Ты хочешь сказать, что за шесть лет ни разу не готовила говядину вместе с зеленым перцем? Она покачала головой.
—Я могу есть зеленый перец в салате. А говядину жарю с луком. Но никогда не делаю мясо и перец вместе.
Я вздохнул.
—Тебе никогда не казалось это странным? — спросила она.
—Странным? Я просто никогда этого не замечал, — ответил я, задумавшись на мгновение: неужели за все время, что мы живем вместе, мне действительно ни разу не довелось поесть жареной говядины с зеленым перцем. Разумеется, припомнить этого не удалось.
—Ты живешь со мной, — продолжала Кумико, — но при этом почти не обращаешь на меня внимания. Ты думаешь только о себе.
—А вот теперь сделай паузу, — сказал я, выключив газ и поставив сковородку на плиту. — Давай не будем отходить от темы. Допустим, я без должного внимания отнесся к таким вещам, как салфетки и туалетная бумага или говядина и зеленый перец. Признаю. Но это не значит, что я не уделяю внимания тебе. Мне наплевать, какими салфетками я пользуюсь. Ладно, если бы на стол положили черные, я, может, и удивился бы. Но белые, голубые... для меня это не имеет никакого значения. То же самое — говядина и зеленый перец. Вместе, по отдельности — какое мне дело? Даже если бы сам процесс жарки говядины с зеленым перцем вообще исчез с лица земли, меня бы это нисколько не задело. Это не имеет никакого отношения к тебе, к твоей сущности. Разве я не прав?
Вместо ответа Кумико двумя большими глотками покончила с пивом и уставилась на пустую бутылку.
Я отправил содержимое сковороды в мусорное ведро. К черту говядину, зеленый перец, а заодно и лук с пророщенными бобами. Странно: только что была еда, а теперь — просто мусор. Я открыл пиво и стал пить прямо из бутылки.
—Зачем ты это? — спросила Кумико.
—Тебе ведь противно было.
—Сам бы съел.
—Мне вдруг расхотелось говядины с зеленым перцем. Жена пожала плечами.
—Как хочешь.
Она положила руки на стол, опустила на них лицо и долго сидела в такой позе. Видно было, что она не плачет и не спит.
Я взглянул на пустую сковороду на плите, взглянул на Кумико и залпом допил пиво. Сумасшедший дом! Стоило поднимать шум из-за салфеток, туалетной бумаги и зеленого перца? Я подошел к жене и положил руку ей на плечо.
—Ну хорошо. Я все понял. Никогда больше не буду покупать голубые салфетки или туалетную бумагу в цветочек. Обещаю. Завтра я отнесу все обратно в супермаркет и обменяю. Если не поменяют, сожгу их во дворе. А пепел выброшу в море. И больше никакой говядины и зеленого перца. Никогда. Запах скоро улетучится, и нам больше никогда не надо будет об этом думать. О'кей?
Кумико по-прежнему молчала. Хорошо бы выйти прогуляться на часок, а потом вернуться и увидеть, что она повеселела, но я знал, что такого не случится. Ситуацию надо уладить самому.
—Послушай, ты устала, — сказал я. — Отдохни немного, и пойдем куда-нибудь съедим пиццу. Когда в последний раз мы ели пиццу? С анчоусами и луком. Закажем одну на двоих. Мы ведь можем себе позволить изредка сходить куда-нибудь перекусить.
Это тоже не помогло. Кумико по-прежнему сидела, вжавшись лицом в руки.
Я не знал, что еще сказать, сел напротив и стал смотреть на нее через стол. Из-под ее коротких черных волос выглядывало ухо. На нем была сережка, которую я никогда раньше не видел, — маленькая золотая рыбка. Где и когда она могла купить такую штуку? Хотелось курить. С тех пор как я бросил, не прошло и месяца. Я представил, как достаю из кармана пачку и зажигалку, беру сигарету с фильтром и закуриваю. Я набрал полные легкие воздуха и вдруг почувствовал сильный запах жареной говядины и овощей. Откровенно говоря, есть хотелось страшно.
Взгляд вдруг остановился на календаре со значками лунных фаз. Приближалось полнолуние. Ну конечно — у Кумико наступали критические дни.
Только став женатым человеком, я по-настоящему осознал, что являюсь жителем Земли, третьей планеты Солнечной системы. Я жил на Земле, Земля обращалась вокруг Солнца, а вокруг Земли вращалась Луна. Нравится мне это или нет, но так будет продолжаться вечность (или то, что можно назвать вечностью в сравнении с моей жизнью). Я стал смотреть на вещи подобным образом под влиянием почти абсолютной точности 29-дневных менструальных циклов своей жены, которые полностью совпадали с фазами Луны. Критические дни Кумико всегда переживала тяжело. За несколько дней до начала становилась неуравновешенной, даже подавленной. Поэтому, хоть это и касалось меня лишь косвенно, ее циклы стали и моими. Каждый месяц приходилось быть внимательным, чтобы не создавать ненужных проблем. До женитьбы я почти не замечал фаз Луны. Может, она и попадалась мне на глаза, когда я смотрел на небо, но ее форме в тот или иной отрезок времени я не придавал никакого значения. А после свадьбы я стал следить за тем, что творится с Луной.
До Кумико у меня было несколько девушек, и, конечно, у каждой был свой период. У одних он проходил трудно, у других — легко, у некоторых заканчивался за три дня, у некоторых продолжался неделю. Бывало, все проходило регулярно, а то случались задержки дней на десять, что пугало меня до смерти; у одних женщин от этого портилось настроение, на других почти не влияло. Хотя до женитьбы на Кумико я никогда не жил с женщиной, и природные циклы значили для меня лишь смену сезонов. Зимой я надевал пальто, летом наступало время сандалий. И только. Женившись, я обзавелся не только сожительницей, но и новыми представлениями о цикличности. Только раз в ее циклах произошел сбой на несколько месяцев. Это случилось, когда она была беременна.
—Извини, — сказала Кумико, поднимая на меня взгляд. — Я не думала на тебя набрасываться. Просто устала, да и настроение плохое.
—Все в порядке. Не думай об этом. Когда устанешь, надо выпустить пар на кого-нибудь. Потом легче.
Кумико сделала глубокий и медленный вдох, задержала дыхание и выдохнула.
—А ты? — спросила она.
—Что я?
—Ты, если устаешь, никогда ни на кого не выпускаешь пар. А я вот выпускаю. Почему так получается? Я покачал головой.
—Никогда не замечал. Странно.
—Наверное, у тебя внутри — глубокий колодец. Ты крикнешь в него: «У короля — ослиные уши!» — и все в порядке.
—Может, и так, — не сразу откликнулся я, задумавшись. Кумико вновь обратилась к пустой бутылке. Рассмотрела этикетку, заглянула в горлышко, повертела в пальцах.
—У меня скоро месячные, — сказала она. — Поэтому, наверное, такое плохое настроение.
—Знаю. Ты не переживай. Не у тебя одной проблемы. В полнолуние умирает масса лошадей.
Она отняла руку от бутылки, открыла рот и посмотрела на меня.
—Послушай, откуда вдруг ты это взял? Ни с того ни с сего — о лошадях.
—На днях прочитал в газете. Все собирался рассказать тебе, да забыл. Интервью с каким-то ветеринаром. Оказывается, фазы Луны ужасно влияют на лошадей — и физически, и эмоционально. Когда приближается полнолуние, их мозговые колебания идут вразнос, и у них возникают разные физические проблемы. А в саму ночь полнолуния многие заболевают и даже умирают. Никто толком не знает, в чем причина, но это подтверждено статистикой. Ветеринары в полнолуние никогда не высыпаются — очень много работы.
—Интересно, — сказала жена.
—Впрочем, затмение солнца еще хуже. Для лошадей это настоящая трагедия. Ты не представляешь, как много их погибает во время полного затмения. Я просто хочу сказать, что как раз сейчас где-то умирают лошади. Вымещать свое раздражение на ком-то — пустяк по сравнению с этим. Так что не надо расстраиваться. Подумай о несчастных лошадях. Представь, как они лежат в полнолуние на сене в какой-нибудь конюшне, в агонии хватая воздух вспененными ртами.
Казалось, Кумико на минуту задумалась об умирающих лошадях.
—Ну, я должна признать, — произнесла она с ноткой покорности, — ты способен убедить кого угодно.
—Тогда переодевайся — и пойдем есть пиццу.
===========
Лежа в ту ночь рядом с Кумико в темной спальне, я глядел в потолок и спрашивал себя, что мне на самом деле известно об этой женщине. На часах — два часа ночи. Она крепко спит. Я думал о голубых салфетках, цветастой туалетной бумаге, говядине и зеленом перце. Все это время я прожил с Кумико, не подозревая, какое отвращение она испытывает к этим вещам. Сами по себе они не имеют никакого значения. Так, глупость. Пошутили и забыли. Какие проблемы? Через пару дней мы бы об этом и не вспомнили.
Но тут штука в другом. Что-то здесь не так — эта мысль бередила меня, мешая, как застрявшая в горле мелкая рыбья кость. Все это может иметь куда более важное значение, чем казалось, думал я. Вполне возможно, даже роковое. Или даже начало чего-то более серьезного и трагического. Может, я стою перед входом в некий мир, принадлежащий одной лишь Кумико, огромный мир, которого я еще не знаю. Мир этот представлялся мне огромной темной комнатой. Я стою в ней, держа в руках зажигалку, и ее крошечное пламя освещает лишь самую малую часть помещения.
Смогу ли я когда-нибудь увидеть остальное? Или мне суждено состариться и умереть, так и не узнав по-настоящему эту женщину? Если это все, что у меня в запасе, — в чем заключается смысл моей супружеской жизни? В чем вообще смысл жизни, если я провожу ее в постели с чужой женщиной?
===========
Вот о чем я думал в ту ночь и о чем продолжал размышлять потом время от времени. Лишь много позже мне пришло в голову, что я отыскал подход к существу проблемы.
| Следующее
|