Моя Москва

МОСКВИЧКА. Худенькая девочка с русою косичкой. Звали не по имени — звали все Москвичкой. Золотые шарики Желтели в палисаднике — Бегала по улицам Девочка-москвичка. Рожица запачкана, а из глаз — водичка. Что с тобою, милая? — Обидела Москвичка. Плачет, заливается, Платьем утирается. Ах, какая вредная, Девочка-москвичка! Вот капель затренькала, и запели птички. Что-то скучно во дворе — это нет Москвички. Покричали под окном, Постучали в дверь потом — Выходи, скорей во двор, Девочка-москвичка. Мерить лужи, удирать к черту на кулички, Прыгать с крыши — вот затеи озорной Москвички! А вечером на лавочке Рассказывала сказочки. Стра-а-шные сказочки У девочки-москвички. Пролетело шесть годков, родилась сестричка. Уезжает в новый дом девочка-москвичка. До свиданья, до свиданья. Не забудь свое прозванье. Покидает старый двор Девочка-москвичка.

Все меньше трепещет сердце, и к горлу уже не подкатывает комок сладостной тошноты при слове Москва. А раньше оно звучало, как заклинание, как ожидание невиданного счастья — Москва. Это слово до самой смерти будет красоваться в моем паспорте, каждый раз обжигая болью несбыточной мечты, невыполненных обещаний и ускользнувшего ненароком детства.

Того дома, куда меня привезли из роддома имени Надежды Крупской, давно уже нет. И тщетно я пыталась найти его снимок в кипе старых пожелтевших фотографий. Только лишь его краешек захватил фотограф, снимая маленькую девочку с легкими белыми волосами и серьезным взглядом, девочку, стоящую в самом сердце своего сказочного города, который она будет терять и находить, о котором она будет мечтать и осуждать, и который навсегда останется для нее таким, каким он был в те не такие уж далекие годы ее детства.

Казалось, я точно видела снимок этого деревянного двухэтажного дома по улице Марины Расковой. Но нет. Это только память зафиксировала эти черные бревна, эту единственную входную дверь, эти окна, распахнутые настежь, и одинокий фонарь, качающийся на ветру. Гордая Москва смела с лица земли это прогнившее старье с коммунальными квартирами. Наверное, так надо... Только мне порой думается, что вместе со старыми домами и старыми людьми из Москвы навсегда исчезает ее теплота, ее душевность, исчезает тот особый московский дух...

Когда меня увезли из Москвы, мне не было и двух лет. Но долго и очень долго я буду вспоминать именно такой, какой увидела ее в раннем детстве, буду вспоминать свои странствования по огромному нескончаемому коммунальному коридору. Двери, двери, двери, двери по сторонам, и за каждой — свой мир, куда охотно приглашают, куда так интересно попадать. А в конце коридора, как на другом конце Вселенной — кухня со множеством плит, всегда окутанная клубами пара, шумная, веселая, суетливая. И еще большой черный телефон, висящий на стене, трубка которого лежала на месте, наверное, только ночью. Обитателей я помню именно так, как называла их бабушка. Только теперь я понимаю, что за разнообразная публика населяла нашу квартиру: Валька-татарка, тетя Мирра, Димка-студент, Артисты, Никифр (как он сам себя называл)... Все они остались в Москве, там, на улице Расковой. А я уехала, но Москва стала вечным магнитом, через сотни километров притягивающим мое сердце.

Очень рано научившись читать, однажды в центре своего нового города я прочитала вывеску, сияющую зеленым неоном — «Москва», а рядом, буквы поменьше — «Гостиница Ресторан». Гостиница и ресторан — слова незнакомые, не вызвавшие никаких ассоциаций, зато МОСКВА!

МОСКВА! Ух, ты! Значит, если открыть эту массивную дверь с блестящей ручкой и войти в это красивое здание, то ты сразу же очутишься в Москве! У меня от счастья закружилась голова... Эти зеленые буквы снились мне по ночам, они манили, звали, обещали сказку, счастье и светлое будущее. Не знаю, почему я не сбежала в ту «Москву» сразу же — наверное, была очень послушная, и кроме того, мне нужно было обязательно дорасти до института. «Учиться в институте», по моему разумению, было самым замечательным и веселым, что только может быть в жизни. Самые интересные рассказы моей мамы всегда начинались именно так: «Когда я училась в институте...» И это я слышала так часто, что в одно время даже решила, что любой рассказ надо начинать словами: «Когда я уцилась в интитуте...» И начинала, что вызывало бурю смеха и восхищения.

Итак, сияющее слово Москва для меня трех-четырехлетней представляло из себя пеструю смесь собственных впечатлений и воспоминаний мамы, сравнимое по желаемости может только с каким-нибудь тридевятым царством.

Время шло. В Москве оставались бабушка, дедушка, тети и дяди и много других родственников живших в разных концах города. Поездки с мамой в Москву — самое чудесное развлечение моей дошкольной жизни. Поездки в Москву — это гости, это зоопарк, это Красная площадь, это метро, это пломбир с розочкой, это новые книжки... Сказка продолжалась. А в промежутках между поездками из Москвы приходили посылки, и там среди нарядных платьев и игрушек для меня всегда была баночка с черной икрой, вкус которой я не очень-то понимала, но поглощала с благоговеньем, потому что она была из Москвы.

Став школьницей, я стала ездить в Москву сама. Всего одна ночь — здесь проводят, там встретят. Даже сейчас, выходя на перрон Павелецкого вокзала, я ловлю себя на мысли, что ищу среди встречающих представительную фигуру моего дедушки, его крупную седую голову, улыбающееся лицо и добрые руки, непременно держащие мороженное. Но дедушки тоже нет, и меня теперь никто не встречает, и знакомые шесть буквы на фасаде смотрят строго и чуждо.

За час-полтора до прихода поезда я прилипала к окну, и смотрела на подмосковные березки, на пролетающие мимо платформы, с завораживающими названиями: Бирюлево, Щелково... И вот, наконец, она — Москва. «Утро красит нежным светом...» По-моему, я никогда не приезжала в Москву в дождь, она всегда встречала меня ласковым солнцем. Это была моя Москва, и она ждала встречи со мной также, как и я с ней...

Следующее