Николай Доля, Юля Миронова
Без риска быть... / «Живое Слово» / Юля Миронова / Николай Доля
Свет Черного Солнца
Плюс — это когда два минуса поперек горла друг другу.
Зато в понедельник, часам к 10 на работу привезли новый комп. Пока программист его налаживал, подключал, появился Борис Иванович и вызвал Женю к себе в кабинет.
—Я посмотрел, чем ты занимаешься в последнюю неделю, и решил, что надо тебя принимать на постоянную работу. Должность у тебя — офис-менеджер. Лену я назначил начальником отдела менеджмента, ну а ты на ее место, кое-что ты уже умеешь. А в случай чего, ты же сможешь по городу?
—Так научилась благодаря обстоятельствам и хорошему руководству.
—Да, зарплата, я так думаю, ты же разобралась, как у нас тут она платится, у тебя официально — две с половиной. Тысячу я тебе буду доплачивать, как оклад, а остальное, что потопаешь, то и полопаешь, от заказов — процент. Лена тебе все расскажет, я ее предупредил.
—Спасибо, Борис Иванович!
—Ну, иди, работай!
Значит, вот оно что, новый компьютер Ленке, ну и ладно. А на старом можно и Женьке нормально работать. И сейчас за ним сидел программист, перекачивал Ленкину информацию на новый комп и ждал Женю. Он зарегистрировал почтовый ящик для Жени, спросил, нужна ли ICQ? На вопрос: «Что это?» — «Ну вот, ты же пользовалась». А, вот это оказывается ICQ — то есть, аська и есть? Зарегистрировали и ей. Теперь у Жени был свой номер Интернет-пейджера. Ну, вот и все, можно работать. Тем более, пришел клиент.
В тот же день наладили с Ирой асечное общение. Несмотря на то, что Ира больше не была в своем загонном состоянии, на работе они говорили мало. Вживую можно было общаться только в короткий перерыв во время обеда или по дороге домой. Остальное время они переписывались по Интернету. Самое главное, у них даже темы не пересекались. О том, что они говорили в аське или письмах, на словах как-то не получалось. В их жизни это были самые прекрасные часы, дни, недели постепенного приближения человека к человеку, души к душе. Дни летели за днями, только одно воскресенье Женя пропустила и не попала к Ире — мама очень просила сходить с нею в гости к одной своей очень хорошей знакомой. Вот и сходила.
Пятнадцатого Женька получила зарплату, похвасталась Ире, что у нее получилось снова четыре тысячи. Ира ничего Жене не сказала, но к Борису Ивановичу ходила. Она высказала все, что думала по этому поводу: и что девочка сама взялась за работу, и вполне справлялась, и то, что экономит каждую копейку, особенно перед зарплатой, и что нельзя платить меньше за большую работу. Борис Иванович объяснил, как он считал: три — за первый и пять — за второй месяц, притом, что обещал только две. Не убедил, но заверил, что в следующем месяце еще поднимет. Тем более, там ведь будет еще и конкретный результат работы учитываться. Короче, Ира ничего не добилась. Ну, хоть выбила обещание на будущее.
А потом вдруг в аське возник этот разговор про зарплату и нищету.
Jenya (14:08):
Знаешь, Ира, как плохо, когда деньги всегда на пределе... когда надеваешь джинсы и не знаешь, доживут ли они до вечера или разлезутся в протертых местах...
Jenya (14:10):
знаешь... ты извини, конечно, за такую подробность... но самое унизительное было в этой бедности... даже не то, что, бывало, неделями пшенной кашей питались....
Jenya (14:10):
а такой вот период был поначалу... года 4 назад... когда даже самых дешевых прокладок позволить себе не могла :-))) - Мама тогда научила марлю стирать... много раз использовать... и сказала что ничего страшного - в ее жизни только так всегда и было...
По-дурацки, да? глупая я? Но вот, именно стирая и развешивая эти куски марли каждый вечер, я в первый раз в жизни подумала, что, наверное, я не очень люблю свою страну...
Jenya (14:11):
Прости что я про такое... ну, просто как-то вспомнилось...
Irina (14:12):
это не унизительно... очень страшно...
Irina (14:12):
а ты знаешь, что я не знаю, сколько я зарабатываю?
и хочется... очень... тебе помочь... но как?
Jenya (14:13):
:-) как это? а ты записывать не пробовала? чтобы самой знать?
Irina (14:13):
а зачем записывать?
Irina (14:13):
и зачем знать?
Jenya (14:13):
мне-то?? Ты мне на самом деле... очень-очень помогаешь... ты даже не знаешь как....
Irina (14:13):
не знаю
Jenya (14:13):
ну... так... разве не интересно? когда точно знаешь, сколько у тебя денег, наверное, что-то планировать можно...
Jenya (14:14):
хотя... ты, кажется, не любишь планировать как-то... я заметила...
Irina (14:14):
ну, если мне надо... я поищу... и обычно хватает
Jenya (14:15):
ну да... тебе много и не надо.... еду ты не покупаешь почти... одежду тоже не очень часто, да? неинтересно?
Jenya (14:15):
Книжек только вот у тебя много... альбомов столько красивых... я помню...
наверное, на книжки в основном приходится деньги тратить?
Jenya (14:15):
это здорово... когда хватает :-) людям почему-то так редко их хватает...
Irina (14:15):
мне давно хватает
Jenya (14:16):
равновесное состояние нашла? :-)
Irina (14:16):
на книги много не уходит... по крайней мере, остается достаточно...
равновесное? наверное...
Jenya (14:16):
здорово... я бы тоже хотела не думать о них вообще... Вот останусь работать у вас — может получится так :-))))
Irina (14:16):
да? ты думаешь, это быстро придет? а наесться тратами?
Jenya (14:16):
ты любишь находиться в равновесном состоянии. Да? между одиночеством и людьми... между работой и отдыхом...
Irina (14:17):
ты же еще не пробовала тратить даже
Jenya (14:17):
ну не пробовала... думаешь затянет?
Jenya (14:17):
знаешь... я себе несколько лет назад придумала одну игру...
Jenya (14:19):
когда очень-очень хочется что-то... например, вещь какую-то в магазине... а денег нету, и точно знаешь что купить все равно не получится... то берешь и представляешь, что эту вещь ты уже купила, принесла домой... и пользовалась... и она тебе перестала нравиться... или очень быстро сломалась... и ты уже даже думаешь, зачем я ее купила... можно было бы и обойтись... столько денег бы сэкономила...
Jenya (14:19):
Ну и... если это ОЧЕНЬ ХОРОШО представить — то, кажется, что так и было... и тогда уже вообще не смотришь на эту вещь как на желанную....
Jenya (14:20):
дурацкий способ, конечно... и наверное неправильный... потому что из-за него.... думаешь о мире хуже, чем он есть на самом деле...
Jenya (14:20):
но, когда ВЕЧНО НЕТУ ДЕНЕГ... то... как иначе...
Irina (14:22):
девочка моя... маленькая...
и умная...
представить!!! :-/// :-(((
Jenya (14:22):
представить... да...
Jenya (14:23):
знаешь, я очень хорошо натренировала тогда фантазию... иногда даже, кажется — эти бы умения да на что-нибудь хорошее употребить... более правильное...
Irina (14:23):
а мир не хуже и не лучше... ты же знаешь, в одной конторе... сидит нищий... и рядом очень богатый...
Irina (14:23):
как у нас...
Irina (14:24):
а ты не пробовала? на что-то другое?
Irina (14:24):
и что есть правильное для тебя? более правильное?
Jenya (14:25):
да знаю... то есть понимаю...
Irina (14:26):
Получается что люди всегда думают о мире ХУЖЕ, чем он есть — для того чтобы избавиться от желания иметь то, что не в состоянии? Если обобщить...
Jenya (14:31):
Ира, а может тебе отдать, что я у тебя занимала? Хоть рублей пятьсот?
Ира чуть не плакала за своим столом. Она так хотела помочь своей девочке, и прекрасно понимала, что этого она сейчас сделать никак не может, поэтому написала:
Irina (14:58):
если я еще раз замечу, что ты снова перешла на одни пирожки, я тебе отдам все деньги, который найдутся у меня в кошельке в этот момент.
Jenya (15:24):
прости, еле успокоилась... Спасибо! Этого больше не повторится...
Irina (15:24):
ДА, ЧТО Ж С ТОБОЙ ДЕЛАТЬ? Ну, как ты не можешь понять, что ты для меня дороже любых этих фантиков!
Jenya (15:28):
Спасибо! Я....... я не знаю... А можно у тебя будет попросить?
Irina (15:28):
ДА!!!!!!!!!!!!!
Больше к этой теме они не возвращались. Зато вечером Женя маму довела до слез. Она пришла и сразу же отдала маме половину заработанных денег — две тысячи. Вот только этим и довела, но ведь не хотела, а получилось.
==========
Валентина Васильевна наблюдала за дочкой, как та за два месяца освоилась с работой, и что-то там у нее получилось. «И недавно даже отдала половину зарплаты. Хоть так нельзя, но ведь ее не переубедишь. С одной стороны, это радовало, но с другой... Женя слишком много работала. Ну, понятно, полтора часа до работы, полтора — обратно. И почти каждый день до семи — это тринадцать часов в день — многовато. Ладно, сначала было два выходных, потом с этой предвыборной компанией, один выходной урезали, пообещав компенсировать. И почти в то же самое время, а может, и раньше, почти каждое воскресенье Женька стала уходить к Ире. Непонятно ничего. Ведь целый день на работе. Сейчас по шесть дней в неделю, так этого мало, выходит, надо еще бежать и в воскресенье к ней. Что за Ира? Спросила. Женька рассказала все, что знала, что понимала, что там у них — дружат они. И как можно дружить с такой разницей, в девять лет? Что может их связывать? Мою маленькую девочку и уже взрослую даму? Тем более, Ира не замужем, детей нет, развлекается, наверное. Но Женька ей зачем?
В Женькиных разговорах одно только имя на устах: «Ира сказала...» «Ира так делает...» «А вот Ира...» «Ира, Ира, Ира...» И больше никто ее не нужен. Подружек разогнала, даже номера своего мобильного не дает никому. А они мне звонят: «Где Женька?» На работе или у Иры, дома не бывает. И даже если застанут, то она скажет пару слов и трубку вешает. Так нельзя с людьми поступать. А еще Женя, если не у Иры, запрется у себя и пишет чего-то.
Ну, допустим, мы давно перестали серьезно разговаривать. А в последние четыре года все меньше и меньше общаемся. А может, это вообще у всех так? Я как поспрашивала, о чем разговаривают с детьми, особенно, с такими взрослеющими дочерьми, так выходит, ни о чем. В самом лучшем случае — ругаются. Чтобы хоть как-то быть в курсе, чем дети живут. Другого способа общения зачастую и не знают. Пресловутая проблема отцов и детей. А самое сильное ощущения непонимания возникло летом, когда Женя не поступила. Она, наверное, обиделась не только на весь мир, но и на меня тоже. И все полтора месяца только ругались, до тех пор, пока на работу не устроилась, и сразу же улучшились отношения. И появилось много новых тем для обсуждения, чтобы не только ругаться по поводу дурацкой прически: и успехи, и промахи. Все же обсуждалось, и всегда в этих разговорах была Ира. Она же была у нее наставницей, хотя эти художники, они же — элита, творческие натуры. И как Женька боялась ее в начале, и как потом подружилась, что на мать и на дом не стало хватать времени. И телефон еще Ира помогла Жене купить. Да, понятно, хорошая штука. Особенно, когда не знаешь, где Женька — всегда можно найти. А когда поняла? Когда однажды он у нее сел, случайно. Обычно она звонит и говорит, что уже подъезжает или выехала, а тут нет и нет, я испереживалась вся, хотя было не так поздно.
И все равно, нельзя так передвигать меня на какой-то неизвестный план. Я не заслужила к себе такого отношения. Надо будет поговорить серьезно с Женей на эту тему. А может, и с этой Ирой встретиться, поговорить?»
Валентина Васильевна планировала разговор на ближайший выходной, но Женька снова смылась, сказала, что сегодня она никак не может, потому как на ее картине уже высохла краска, и теперь, кровь из носа, надо туда идти, чтобы писать картину маслом. Она даже показывала фотки, и себя на фоне картины. А ведь, что-то получалось. Тем более, что она так просила... взглядом, что матери показалось, что, отказав ей, она вообще не сможет говорить потом, поэтому отпустила. Но сразу же предупредила, что в следующее воскресенье Женьке надо быть дома: генеральную уборку сделать, окна утеплить перед зимой.
Как Женька ни старалась убедить себя в нужности всех этих домашних дел, и даже в это воскресенье, 28 ноября, осталась дома, но вся была там, у своей Иры. Серьезного разговора не получалось. После одной-двух фраз Женька будто забывала, о чем только что говорили. И возвращалась туда, в Ирину квартиру, где она должна была сегодня быть. Валентину Васильевну это раздражало, но поделать ничего она не могла. Оказывается, у ее девочки своя жизнь. И с этим надо было смириться каким-то образом.
—Женя, скажи, ты сейчас хотела бы к ней пойти?
—Честно? Да. Но не пойду же, ты же знаешь. Без меня ты не справишься.
—А если бы не эти дела?
Женька только грустно вздохнула.
«Выходит, выросла дочка. И интересы ее уже где-то там, в центре: где работа, где Ира. И мать больше не нужна. Не нужна так, как это было раньше. И что теперь делать?»
Часа в три они закончили со всеми делами. Женька грустно посмотрела на часы, на мать, взяла телефон, утащила в комнату и часа два там разговаривала с Ирой. Вот ведь, оказывается, она может разговаривать обо всем с нею, но не с матерью. С матерью все темы исчерпались, выяснены, и все точки над «i» поставлены, а там — новое, интересное.
Пока Женька разговаривала, Валентина Васильевна сидела в другой комнате, даже телевизор не включала. Сидела, думала, плакала. Женька ушла. Ушла в свою жизнь. А может, это даже лучше, что подруга, а если бы влюбилась? И все время пропадала бы у своего парня, а еще хуже — с женатым мужиком. Вот тогда Валентина Васильевна мало чего бы узнала, было бы сплошное вранье и скандалы. Так что неизвестно, что было бы хуже. Сейчас, по крайней мере, Валентина Васильевна в курсе всего. И даже с Ирой можно не знакомиться, она ее уже так прекрасно представляет, что и разговаривать незачем.
Но вот это состояние одиночества, как давным-давно, до появления в ее жизни Женьки, показалось еще страшнее. Тогда она была еще молода, практически здорова, полна сил. А сейчас? Мало того, что на работе больше не нужна, что там только и ждут, чтобы Женька начала зарабатывать, чтобы, не сильно напрягая Валентину Васильевну, можно было отправить ее «на заслуженный отдых». Ведь даже работу ей дают только такую, с которой справился бы любой выпускник средней школы, из милости... как милостыню, противно. Так теперь и дома не нужна. Не нужна Женьке, которой она отдала семнадцать с половиной лет своей жизни. И чем же жить дальше? А может и вправду, взять, да и уйти на пенсию, а Женьку выдать замуж, появятся внуки, появится хоть какой-то смысл жизни.
«Ой, какую же я чушь думаю. Куда ей замуж? Еще и восемнадцати нет, а у нее ведь и нет никого. Вот когда она стала очень поздно домой возвращаться, я подумала, что она влюбилась. И так этого испугалась. А сейчас даже хочу, чтобы это было. Но как? Пока она там краску мажет, какого жениха она найдет? Да и я... что я делаю? В остальное время заставляю быть ее дома. Эгоистка. Говорила мне мама, Царствие ей Небесное, не надо мне было этого делать. А я не поверила, думала, справлюсь, но ведь справлялась же до самого последнего времени.
Где я ошиблась? Чему я ее неправильно научила? Или как раз правильно? Она же может найти и общие темы для разговора с людьми и общие интересы. Это моя жизнь, ей отданная, понятна как свои пять пальцев, поэтому и интереса никакого не представляет. Списанный материал. Везде и всюду списанный, нигде и никому не нужна. И как с этим смириться? Но я тоже человек и мне тоже нужна поддержка, хоть маленькая. Но Женька слишком молода, чтобы понять это. И я судьбу пыталась обмануть. Выходит, зря».
Женька вышла из комнаты, поставила телефон на место. Увидела свою мать, тихо сидящую в полной тишине, в глазах до сих пор — слезы. Ей стало стыдно, она подошла, прижалась к ней, долго просила прощения, тоже плакала. Еле-еле успокоились.
Воскресенье прошло отвратительно для обеих.
==========
Только через неделю Женька попала домой к Ире. А за это время они как-то общались. В основном, вживую, но были и письма. Потому как аська, хоть и была все время включена, но посредством нее говорить не получалось. Обычно Ира отвечала или немногословно или с очень большими задержками, мысль уходила, настроение менялось. Поэтому общаться легче было письмами. Они хоть и были теперь в электронном виде, но все равно, лучше. Так легче писалось обеими.
Женька радовала Иру своими новыми или старыми стихами. Ира перестала просто восхищаться и иногда разбивала их в пух и прах: то за потерю ритма, то за отсутствие рифм, размера.
В субботу Женька ушла с работы раньше Иры, в районе обеда. Потому что ей надо было побывать в двух местах на эти выходные: в гостях с мамой, и, обязательно, у Иры. Она уговорила маму сходить в гости именно в субботу, и с работы поехала к маминой подруге домой. По большому счету, ей там не нравилось, но ведь там всегда было так. Женщины при появлении Жени только на несколько минут отвлеклись на охи-вздохи: как выросла, как похорошела, настоящая невеста, а потом вернулись к прежним темам: как все плохо, как все болит, а вот у знакомых...
Женька, как всегда, послушала их немного, подошла к книжному шкафу, нашла книгу и стала листать ее. Так и читала до самого ухода. Домой попали к вечеру. И еще по дороге Женя предупредила маму, что завтра она все же сбежит к Ире. Ну, хоть часов до пяти... Ну, до трех.
Мама только грустно улыбнулась и сказала:
—Женечка, да я могу тебя запретить что ли? Спасибо, что сегодня мы сходили. А завтра, как получится.
—Я так хочу нарисовать эту картину, если бы ты знала.
Мама только прижала Женьку к себе, и ничего не сказала.
Как только Женя пришла домой, она сразу позвонила Ире, выяснила, не случилось ли чего на работе за время ее отсутствия. Не случилось — тоже хорошо. И уточнила, не поменялись ли планы на завтра? Слава Богу, не поменялись.
—Ладно, я сегодня дома, а завтра поговорим, да?
—Конечно же, обо всем поговорим. До завтра?
—До завтра! Спокойной ночи!
—Тебе спокойной ночи.
Этот вечер прошел вполне нормально. Мама была хоть и грустная, но не до такой степени, что можно было только плакать вместе. Поговорили о Жениной работе, об Ире. В принципе, ведь все в порядке даже с маминой стороны. Ну, нашла девочка себе подругу, что же с этим поделаешь, надо мириться, надо привыкать. Девочка же, значит, все равно, должна уйти рано или поздно.
==========
Наутро, в начале одиннадцатого, подъезжая к конечной — к Соборной площади, Женька радостно сообщила Ире, что едет, спросила надо ли купить что-нибудь, чтобы не голодать весь день. Оказалось — не надо. С тех пор, как Женька зачастила к Ире по воскресеньям, у Иры всегда была хотя бы нехитрая еда, чтобы покормить девочку. Тем более, та была неприхотлива и годилось все, от лапши «Доширак» до картошки или каши.
Женька тут давно уже чувствовала себя, как дома. Она даже могла переодеться, так как в один из самых первых визитов принесла себе домашний халатик, в котором теперь все чаще рисовала. А правила Иры? Женька даже не знала, были ли они установлены для этого дома или не было их вообще. Но то, что Ира воспринимала все действия Жени, как должное, не вызывало сомнений.
На мольберте стояла новая картина Иры: самый медитативный пейзаж — пруд, заросший тиной, на бережку, сломанное и поваленное дерево, немного грязный песок и небо. Грустная картина получалась, но красивая. Женя попросила, извинившись, снять с мольберта Иринино произведение.
—Ой, Женечка, я забыла. Надо было еще вчера заменить, я же знаю, как хочется, особенно, когда процесс в самом разгаре. Сейчас все сделаем,— Ира сняла осторожно, чтобы не смазать вчерашнюю работу, свой холст, поставили Женин абстрактный фон, который, по мнению Жени, был готов, для написания главной фигуры.
Женя приготовила нужные краски, долго и пристально вглядывалась в холст, будто пыталась увидеть на нем готовое полотно. Ира наблюдала и старалась не мешать творческому процессу в этой светлой головке. Минут двадцать прошло. Женя все стояла, не решаясь сделать ни одного мазка. Ира решила прийти на помощь:
—Женя, а что ты делаешь?
—Представляю девушку, которая мне приснилась.
—Как я вижу, у тебя это с трудом получается, это же не движущиеся разноцветные пятна на заднем плане. А ты девушку плохо помнишь?
—Почему плохо? Хорошо. Мне же снилась... ты.
—Я? Странно. Я как-то не подумала про это.
—Вот, я искала в Интернете... похожую, но чтобы была точно такая. Увы, не нашлось,— произнесла Женя задумчиво и снова надолго замолчала перед мольбертом.
—Женя, мне кажется, я смогу тебе помочь. Смотри сюда,— позвала Ира.
Женька обернулась и ахнула. На кровати сидела, обхватив коленки руками, голенькая Ира. У Женьки даже дыхание перехватило.
—Я так села? Или как-то по-другому развернуться?— улыбаясь, спросила Ира.
—Ира... Ирочка. Я же никогда не рисовала с натуры. У меня не получится.
—А попробовать? Хотя ты права, надо сначала развернуть мольберт, я поторопилась. Развернем? А потом ты меня посадишь так, как тебе нужно. Да?— Ира встала с кровати и подошла к Женьке.— Ну что ты испугалась? Давай, помогай, он хоть и не слишком тяжелый, но одной мне неудобно.
Только последние слова вывели Женьку из оцепенения. Ее Иришка ведь была дома и могла делать все, что ей захочется. Вот сейчас решила попробовать себя в роли натурщицы, а почему бы нет? Она же не стесняется вот так ходить. И если Жене нужно было нарисовать именно Иру, то она может предоставить такую возможность. Мольберт развернут, Ира усаживается удобнее на кровати. Женька со своего места командует, разворачивает Иру нужным ракурсом — модель готова. У художницы дрожат руки, во рту пересохло, она еле приходит в себя.
Чтобы долго не мучить Иру, Женька решается. Она набрасывает контуры фигуры чистой белой краской — основные линии этого тела. И сразу видно, чего не хватает — здесь фон нужно будет дописывать, оказывается, здесь надо будет что-то придумывать. Какая же она красивая! Нежная, хрупкая. Руки сами двигались, будто всегда только и делали это. Вот, белым, кажется, все сделала. Ну и что теперь? Можно отпускать или сначала спросить?
—Ира, ты устала?
—Нет, я наблюдала, как ты смело пишешь, но не устала ни капельки, но вот если бы ты со мной поговорила.
—А если я тебе покажу, а потом продолжим. Посмотришь?
—Я уже могу что-то увидеть?— удивилась Ира. «Как же можно так быстро?»
—Ну, иди, посмотри.
Ира встала, и хоть сказала, что не устала, но, в любом случае, ноги затекли. Она подошла к холсту и увидела себя. По большому счету, было даже похоже. По крайней мере, фигурка и пропорции были соблюдены, и линии правильные. Ира даже похвалила.
—Женечка, да ты талант. А кто-то говорил, что ни разу, ни грамма,— улыбнулась Ира, а заметив ее смущение, взяла Женю за руку и сказала:— А давай немножко отдохнем, чаю выпьем, заодно, я тебе расскажу кой-какие приемы, чтобы тебе было проще.
—Давай! Я так переживала, что в такой неудобной позе заставляю тебя так долго сидеть.
—Поза не слишком неудобная. Бывают и похуже. Но ведь настоящие натурщицы выдерживают и по шесть часов подряд.
Ира накинула какую-то длинную рубашку, чтобы не смущать Женьку. Пили чай, обсуждали способы письма, что и как надо передать, чтобы не перерисовывать помногу раз. В конце концов, Ира сказала:
—Знаешь, Жень, если мы сделаем с меня несколько фоток, тебе будет легче потом восстанавливать в памяти. Ты сможешь?
—Ну конечно. А как мы их печатать будем?
—Так я думаю, на работе распечатаем. А если в фотошопе наложить фон и меня, то даже получится подобрать цвет, чтобы потом перенести на картину. Я тебя уговорила?
—Ирочка, я даже не смогла бы предложить, не то, что сфоткать, а даже раздеться.
—Ты меня стесняешься?
—Нет, тебя нельзя стесняться.
—Тогда пойдем, штук восемь-десять фоток сделаешь, а потом выберем, какая получилась нужная,— Ира настроила фотоаппарат, посадив на свое место Женьку. Показала, что и как надо нажимать, что должно получиться в результате. Потом заняла свое место. Прикурила.
Женя фотографировала. Со вспышкой, без вспышки, чуть выше, чуть ниже. Показала Ире, та сразу же забраковала штук пять, и с согласия Жени стерла. Еще штук пятнадцать. Теперь надо крупным планом все нужные и очень ответственные места. Короче, в результате получасовой фотосессии у Жени получилось штук тридцать фоток Иры.
Вот теперь Женя могла даже без Иры писать ее, осталось только напечатать фотографии. Но и сегодня — тоже есть время.
—Жень, давай, пока я не устану совсем, я буду позировать вживую. А потом будешь мучиться сама — детали выписывать.
—Давай, мне знаешь, как нравится. Да, писать... тебя. Переносить эту красоту из реала на холст.
—Ты с лицом не мучайся. Только наметь, и хватит. Пиши остальное.
—Я поняла. Так на чем мы остановились? Ты хотела поговорить? Мне кажется, я теперь смогу разговаривать.
—На чем? Да вот, не знаю. У меня есть один вопрос, который я бы хотела с тобой обсудить. Как человек находит близкого человека? По каким признакам определяется, что это и есть твой человек. Ты понимаешь, о чем я?
Женя накладывала краску, думала. Это был вопрос, близкий тем, что они обсуждали в письмах. Такие серьезные теоретические вопросы нельзя было обсуждать больше нигде. Вживую такая тема не поднималась, а в письмах до этого тоже не дошли. «Ну что, пробуем поговорить живым разговором?»
—Знаешь, Ира, я раньше думала, что самое главное в человеке — внешность. Именно этим определяется, подойду ли я к человеку или пройду мимо. Но потом все поменялось. Помнишь, у Льва Толстого, когда он писал про Наташу Ростову, есть красота внешняя и есть внутренняя. И еще фильм был такой «Настя», ты не видела?
—Нет, а что там?
—Там мистика, и девушке, такой страшненькой, дали возможность, исполнения двух ее заветных желаний. Первое — она стала каталожной красавицей, второе — она вернулась к своему прежнему облику. Самое интересное, ее только двое узнали в новой внешности: парень, который в нее влюбился, и мама. Но зато как ее жизнь испортилась! Она совершенно не готова была к тому, что можно жить с такой красотой, и к тому, что она перестанет быть сама собой. Ладно, к чему это я? Внешность — не главное.
—Это ты правильно заметила. Когда включается внутреннее зрение, человек становится таким красивым! Знаешь, как по пьяни, сначала вроде бы страшный человек, потом уже лучше, а еще через две рюмки — красавец писаный. Но если не внешность, то что?
—По-моему, критериев много. И у каждого они свои. Кроме красоты, которая сводилась к росту и цвету волос, знаешь, что искали наши девчонки? У каждой — свое: чаще — веселый, пореже — умный, потом, амбициозный. И самое главное — деньги. Если деньги есть, то с остальными мелочами проще примириться и уговорить себя. А у тебя какие критерии для твоего человека?
—Живой.
—И все? А что их мало? Живых-то?
—Очень мало, одни зомби. Ну, трупы ходячие, еще ходячие. У меня была одна... знакомая. Так она всех делила на 12 типов этих зомби — преуспела в классификации. Одного вида только не нашла — стопроцентного. Наверное, надо было внимательнее смотреть.
—Ты видела такого?
—Ну, конечно же. Она же этим стопроцентным зомби и была.
—Почему была?
—Она умерла, отравилась. Привела в соответствие собственную сущность с действительностью.
—Ой, блин, это же страшно, наверное?
—Да как тебе сказать? Рыбак рыбаку, сама знаешь. Я же тоже была почти такой же, как она. Мы даже познакомились на кладбище, на Братском. Там за книжным рынком есть дырка в заборе, и я частенько там прогуливалась, как на экскурсию. А тогда почти каждую неделю туда ходила: рассматривала памятники, читала имена и даты рождения, даже в церковь заходила, если в юбке была. Давно я не была ни в какой церкви.
—Я тоже, может, сходим как-нибудь? Хотя, до этих выборов нам расслабиться не дадут.
—Сходим, у меня даже юбка для этого случая осталась. Еще со студенчества. Так вот, один раз ее там увидела, второй, а на третий она ко мне сама подошла, познакомились. Звали ее Алина. Поговорили, выяснили, что мы обе тут ищем. Оказалось одно и то же — надо было решить вопрос со смертью. Что это? Зачем это? И что после нее? Алина училась в хореографическом училище и в 18 лет сломала ногу. Плохо как-то сломала, впрочем, для нормальной жизни нормального человека это не помешало бы, а вот для балета все пути закрылись. Она стала искать себя, поступала в разные институты, училась там год-два, бросала, поступала опять. Но мечта стала несбыточной, и она искала... как я потом поняла, свою смерть искала. Ведь все это время у нее был этот болезненный интерес к смерти, какое-то удовольствие от разговоров про похороны, кладбища. Она рассказывала, как ей хотелось бы выглядеть в гробу. Все время рисовала могилки, майки свои изрисовала похоронной символикой: кресты, скелеты, кости, черепа. Я тогда была, кажется, единственной, кто радостно поддерживал все эти ее разговоры. Мы с нею таскались по кладбищам, специально ездили в Старочеркасск, кладбище посмотреть с красивыми надгробиями, кто-то посоветовал. Там даже есть небольшой музей — выставлены плиты и надгробия с тех могил, которые уже не сохранились. Даже есть надписи 17 века с длинными текстами. Наверное, это было тогда в обычае — рассказывать на надгробии краткую биографию человека. А однажды ей привезли из Питера несколько номеров журнала «Реквием». Специальный журнал, целиком посвященный похоронному делу. Очень занимательное чтение — там тебе и про гробы, и про памятники, и про то у каких народов мира как хоронят, все такое красивое, цветное, фотографий масса, а самое главное — общий стиль такой, понимаешь, когда к похоронам подходят как к своего рода искусству. Конкурсы с номинациями «Лучшая эпитафия», «Похоронный венок», «Гробы и фурнитура», отчеты о международных выставках. В общем, можешь себе представить, что это было для Алинки, когда любимая тема — в таком концентрированном виде представлена. Она эти журналы чуть не до дыр зачитала, а потом всех киоскеров в городе извела вопросами: «Нет ли у вас последнего номера журнала «Реквием»?»— похоронным голосом естественно. Личико скорбное, голосок тоненький, а в глазах уж такая печаль смертная — настоящая актриса. А бывало, нарисует себе слезу, будто тушь потекла, и высохла прямо на щеке. Я обычно в сторонке стояла, наблюдала за этими сценами, губы кусала, чтоб не рассмеяться. В общем, развлекались. Все это выглядело, как игра. Слишком театральные разговоры, чувства. А ведь всерьез она ни разу не говорила, что хочет умереть. Просто в один день пропала, сказав, что поедет к родителям в Таганрог. А через два дня мне звонят, говорят, что умерла, наглоталась каких-то таблеток, на трех человек хватило бы. На похороны я ездила в Таганрог. Это уже были третьи похороны.
—А первые?
—Аня. Она погибла в 17 лет. Это посмертный портрет.
—Извини.
—Да нет, просто, понимаешь, вот сняла одежду, и вдруг, разговор пошел в эту сторону, и я не могу от тебя скрывать. Ничего не могу скрывать. Давай, дальше расскажу. Кроме того, что мы все время обсуждали эти изыскания в области смерти, так мы себе еще такое устраивали! Ты про могилу колдуна-чернокнижника слышала?
—Да, рассказывали какие-то страшилки.
—Вот, а мне рассказала Алина. Как-то гуляли по городу, ночь была лунная. Луна огромная, светло как днем. Ближе к полуночи мы забрели на это Братское кладбище, и ровно в полночь она меня остановила у какой-то безымянной могилы, затащила прямо на холмик, и долго-долго целовала. В губы. Скажу честно, было жутко приятно и офигительно страшно. Выполнив, что она задумала, она громко рассмеялась. «А говоришь, колдун. Вот мы тут грешим, стоя на тебе, а ты что? Не можешь? Слабак!» Ой, я чуть там не описалась от страха. Зато она получила хорошую дозу адреналина, и, такая веселая, проводила меня домой и в первый раз осталась тут. Она мне столько рассказала и про этого колдуна, и про то, что он, говорят, влияет на жизнь живых. Потом, сказала, что решила проверить, и либо не является грехом то, что мы там творили, либо он бессилен. В любом случае, результат ее не устроил. Вообще, ты знаешь, Жень, иногда я просыпалась, а она не спит, лежит в полной темноте и думает, а глаза аж светятся. Ничего, что я тебе такое рассказываю?
—Очень интересно. А вопрос можно? Ты когда с нею была, насколько ты была зомби? Извини.
—Ну, там, в первой тройке, если я правильно ее понимала. А что?
—Но почему?
—Аня была совершенно живая и когда она погибла, я тоже почти умерла. Или осталась одна оболочка — бренное тело, а душа вся умерла. На том с Алиной и сошлись.
—А тут... она часто у тебя оставалась?
—Да нет, раз десять... не помню, не считала. Мне ее хватало за день, чтобы еще оставлять ее тут на ночь. Но она меня столькому научила. По крайней мере, когда она сама умерла, я, как будто, чуть ожила и поняла, что нельзя умирать вот так, по своей воле. Ведь столько препятствий пришлось пройти ее родителям. А она была единственной дочкой, но упустили, когда отпустили в этот интернат. И не помогли, когда Алинке было действительно тяжело. Не знаю, но на этих похоронах я потеряла часть своей умершей натуры, будто получила обратно часть своей души, что ушла за Аней. Ничего зря не бывает.
—А я? Ну, по ее классификации? Насколько зомби?
—Где-то в последней тройке, не выше. Хотя, может, я и ошибаюсь.
—Аню — да, но я ей не успела этого сказать. Алине успела сказать, но ни она, ни я, по большому счету, не поверили,— задумчиво сказала Ира, вздохнула и продолжила.— И через неделю ее не стало. Жень, я курить хочу.
—Ой. Прости, я тут заслушалась, зарисовалась. Может, отдохнешь?
—Давай, отдохнем. А можно, я не буду одеваться?
—Не замерзла?
—Не знаю, я не думала про это. Ой, смотри, получается! Ты у меня мастер! Художник!
—Если бы ты знала, как ты мне нравишься. И какая ты красивая, и Живая.
—Мало еще живая, для нормальной жизни надо больше. А знаешь, почему я не хочу одеваться? Я боюсь, что перестану с тобой об этом разговаривать.
—Ирочка, разве я могу тебе запретить хоть что-нибудь?
—Ты все можешь.
—Но я не хочу. Запрещать тебе не хочу, надо бы тебе дать право тоже все мочь.
—А ты думаешь, для меня это возможно?
—Кто бы сомневался.
—Вот видишь, учусь быть с тобой без защиты, как перед Богом. Перед Ним мы всегда голые и на Его ладошках. Вот найти своего человека как-то можно, а вот как научиться жить с ним?— говорила Ира и хозяйничала на кухне.— У меня лапша есть быстрого приготовления. Ты будешь?
—Буду. Как научиться? Не знаю. Я поняла в прошлое воскресенье, что я с мамой разучилась жить. И уже ничего не помогает, ни слова, ни что-то другое.
—А я никогда и не умела. Жила дичкой, дикаркой, что в детстве, что потом. Ой, Жень, а ты свои критерии для своего человека мне скажешь?
Женя покраснела, она хотела сказать, что есть на всей земле один единственный человек, который для нее сейчас — все. И этот человек — Ира. Но, тысячи «но» возникли в голове, и язык не повернулся.
—Вот когда я для тебя буду позировать, и буду, как на ладонях Бога, в чем мать родила. Я тебе скажу. Сейчас мы в неравных условиях,— тихо бормотала Женька.
—Так давно бы разделась! Тем более, я не умею людей рисовать, когда это я решусь еще?
—Ты серьезно? Мне тоже надо было?— Женька быстро заморгала, в глазках появились слезинки. Как она не поняла, что должна была сразу? Но ведь она и сейчас не готова, она очень стесняется снять с себя все до трусов, не то, что совсем. А еще ей было стыдно за то, что хочет Иру погладить, и не только кисточкой на холсте, но и рукой.
—Ну что ты, маленькая, я пошутила. Я только хотела узнать, все-таки, твои критерии...
—Мой критерий — это... ты,— сказала Женя и заплакала. Это оказалось не сложнее, чем оголиться, но в любом случае, жутко стыдно.
Ира прижала девочку к себе, погладила по голове. Женька обняла подругу, и ей так хорошо стало, и ничего больше не надо. Где-то минут через десять, Женька успокоилась. Посмотрела на часы — половина третьего! Блин, как же время быстро пролетело! А она же обещала.
—Можно я?.. Ирочка, милая, ты прости меня. Надо было давно на часы посмотреть. Я обещала маме пораньше прийти. Надо было тебе сразу сказать. Я пойду, можно?.. А тебя я все равно допишу. Ты же видела, у меня получается.
—Женя, у нас с тобой впереди еще столько времени. Мы все успеем.
—Спасибо тебе! За все, за все! Как я счастлива, что тебя встретила.
—А я тебя.
==========
Ира быстро оделась и проводила Женечку на автобус. Сама спустилась на набережную и долго-долго смотрела на воду: темную, тяжелую. Скоро придет зима.
«И что я сегодня натворила?— думала про себя Иришка.— Ну, понятно, я предложила позировать, как она и хотела. А она действительно хотела? И только ли нарисовать? «Не искушай меня без нужды...» Как будто весь день не об этом говорили? Да, она горит страстью. Она смущается, она так влюблена. А я? Я же боюсь.
Всего было пять. Значит, пока не пройдут еще двое — никаких серьезных отношений я не имею права заводить. Да, кстати, про ту цыганку я вспомнила только на похоронах Алины. И только в тот момент испугалась. Несмотря на то, что столько лет прошло. А прошло, ведь тогда мне было 21, значит, тоже пять.
Как сейчас стоит перед глазами та молодая цыганка, жгучая брюнетка. Повстречала я ее на выходе с рынка — рядом детишки, двое или трое крутятся, чего-то требуют от матери. «Постой красавица, давай, погадаю...» «У меня денег нет...» «Да, ладно, я тебя только предупрежу. После седьмых похорон у тебя жизнь только начнется. Зато такая жизнь!». Я остановилась, как вкопанная, а она махнула рукой: «Иди, иди. Больше ничего не скажу». Вскоре я забыла об этом случае. Пять лет она не появлялась в памяти, а тут, перед гробом Алины в голове, как гром: «Только после седьмых...» И голос такой похоронный, тревожный, на голос самой Алины похожий.
И всего, на сегодня — пять: Аня, Алина, обе бабушки и дедушка — мамин отец. Остальные ведь — не в счет. С Алиной мы при любой возможности ходили на похороны. Ее туда всегда тянуло, как будто там медом намазано. Я еще на кладбище в Таганроге прикидывала, на скольких похоронах нам пришлось присутствовать. Не меньше двадцати — за полгода, а про семь значимых вспомнила только рядом с могилой Алины. И поняла, что для нее — это только третьи.
Стой! Женя спросила: «Ты ее любила?» Блин, как я сразу не заметила!? Я боялась этого слова! Я не хотела допустить его... сегодня, тем более. Но ей нельзя врать, от нее не хочется прятаться. И как само собой разумеющееся, сказала и про Аню, и про Алину. Что же за страшное такое слово «любовь»? Для Алины любить и жить — почти одинаково, поэтому невозможно, поэтому неприемлемо! Вот уйти вместе в смерть, в могилу колдуна-чернокнижника — это был бы достойный для нее выход. Она меня даже не предупредила, что она хочет сделать. Чтобы я не испугалась, не отговорила ее. А для меня любить — совершенно не означало стремление к смерти. Да, как раз этого разговора про зомби и не хватало, чтобы понять, почему Алина сбежала в свою смерть. И только поэтому так получилось с Алиной, что она жила смертью, играя в любовь, а я играла в смерть, пытаясь найти жизнь.
А с Женечкой, что я хочу? Завести девочку? Зачем? Чем она виновата? Что я могу ей дать? А если, не дай Бог... Ну, видела она мои заскоки в периоды рассыпанности, она даже пыталась мне помочь, она даже... Она просто славная хорошая девочка, а я могу ей всю жизнь поломать, уничтожить.
Кстати, хорошо, что я позволила ей сделать с меня столько снимков. Теперь не будет необходимости смущать ее своим голым телом. Фотка — это не живой человек. Как и картина.
Я считала, что не позволяю себе много лишнего. Хотя это Женино «ты» — в ответ на вопрос об идеале человека, и ее рука на моей голой спине, вздрагивающая не от плача, а от прикосновения, этого нежного и опасливого прикосновения ко мне. Может, я надеюсь, что Женечка меня вытащит, заразит своей живостью, научит меня жить?
Или надо срочно расстаться? Вот я же сегодня испытала облегчение, когда она внезапно смылась. Это неправильно и правильно — одновременно. Если честно, то я сама боюсь любой любви. Не имею права, не достойна, не время еще».
==========
В течение следующей недели практически ничего не произошло. Ну, если не считать двух маленьких событий. Во вторник Ира, отпросившись, задержалась дома и пришла на работу почти к обеду. И сразу к Женьке.
—Пошли, покурим, пока у тебя клиентов нет.
На лестнице было прохладно, поэтому пришлось одевать куртку. Но зато там Ира вытащила из сумочки несколько фоток — те самые, которые вчера весь день выбирались и обговаривались: на двух — Ира в нужной позе, на остальных — детали: лицо и руки, именно то, что и было нужно для картины.
—Это тебе.
—Ира, ты это сделала в городе?
—Не-а, дома. Я комп купила и принтер. Скажи, я молодец,— улыбнулась Ира.— Теперь не надо будет куда-либо бегать или здесь прятаться. Я как посмотрела вчера на твои мучения, как ты озиралась, чтобы никто не заметил. И вообще, это не дело — такие фотки на работе редактировать. Заказала, сегодня уже поставили. Зайдем вечером, обмоем?
—На полчасика по-любому?— улыбнулась Женя.— Конечно, зайдем.
Новый комп Иры очень понравился Женьке: огромный монитор, естественные цвета, работает быстро, не то, что на работе. Так что теперь Женька могла осваивать фотошоп без лишних сложностей, не так, как в понедельник: никто не стоял над душой, работа не отвлекала, и можно было позволить себе посидеть, поэкспериментировать над новым, кажется, уже 25-м слоем, придавая ему нужный оттенок, выводя границы так, чтобы фон на картине не затмевал Иришку. И, кажется, у нее получалось.
==========
А за второе событие Женьке было страшно стыдно. Ира все-таки привела в исполнение свою угрозу. В четверг Женька перешла на режим строгой экономии, все же не хватило ей немножко денег. Взяла пирожков, как всегда. Но тут подошла Ира.
—Женя, чего это ты на пирожки перешла?
—Да не успеваю за этой беготней пообедать по-человечески,— соврала Женька.
—Угу, сама вижу. Скажи еще, что деньги дома забыла.
—Дома еще есть.
—Сколько? Только не ври, пожалуйста.
—Рублей сто.
—Хоть тут не обманула. Давай кошелек.
Женька покраснела и вытащила его из сумочки, протянула Ире. Там было немного мелочи — рублей семь-восемь, если уж совсем мелкие посчитать, на автобус должно было хватить. Ира с таким укором на нее посмотрела и, забрав кошелек, пошла к себе за стол. Женька, давясь пирожком и подкатившими слезами, поплелась следом.
—Я на тебя обиделась,— сказала Ира, достала свой кошелек и поменяла содержимое одного на содержимое другого. И вернула Женьке.
Женя и плакала, и извинялась, она вышла вместе с Ирой на лестницу, стояла рядом пока та курила, но Ира молчала. Весь оставшийся день Женька чувствовала себя, как не в своей тарелке. Даже когда они остались одни, Женька продолжала сидеть и смотреть, когда же Ира обратит на нее внимание. Наконец, дождалась.
—Ирочка, пожалуйста, прости меня.
—За что?
—Что обманула. Я не...— и замолчала. Она не знала, за что нужнее сейчас оправдываться перед Ирой, что деньги растранжирила или зачем ей соврала.
—Дура я. Вот и все,— насупилась Женька.— Я не знаю, что значит это «не». А еще с тобой отношения испортила. Ира, ты простишь меня хоть когда-нибудь?
—Уже простила. Давно.
—Ты знаешь, сколько там денег было? Есть?
—Не-а, не знаю, а зачем?
—Но, как же?
—Только не говори, что ты мне их отдашь когда-нибудь. Обижусь навсегда.
—Не надо, Ирочка! Пожалуйста. Но там ведь было очень много! Почти четыре тысячи.
—Какая разница, купишь себе что-нибудь.
—Только если мы с тобой это купим.
—Вот же, вредная девчонка,— улыбнулась в первый раз за все это время Иришка.
—Наконец ты меня простила! Я никогда не буду тебя обманывать. Хорошо?
—Будешь. Конечно же, будешь, но так хочется тебе верить.
—У тебя еще много работы?
—Я уже и комп выключила, просто надо было с тобой поговорить. Расставить точки над «i». Только скажи, почему ты у меня не спросила? У меня же всегда есть. Или ты не поверила, что я могу тебе помочь в такой мелочи? Это же только для тебя проблема.
—Для меня большая проблема, честно. А спросить, просто не смогла, язык не повернулся. И твое предупреждение забыла. Вспомнила, когда ты мой кошелек отняла.
Женька пыталась объяснить, почему она такая, но этого Ира, казалось, вообще не слышала, или делала вид, что не слышит. И только подойдя к остановке, Женька чмокнула Иру в щечку и прошептала:
—Спасибо!
Ира только улыбнулась. А когда пришла домой, включила комп, сделала резервную копию эскиза Жениной картины, выставила правильно цвета. Это заняло совсем немного времени, тем более, все было так аккуратно сделано, вырезано, наложено, что стоило только пару раз двинуть в цветовой гамме, чтобы картинка ожила. Довольная результатом, Ира подошла к своей картине и на берегу своего пруда нарисовала несколько цветочков и летящую бабочку. Странно, Иру так захватил творческий процесс, что все дурные мысли улетучились.
==========